Оказалось – ничего подобного. Как выяснилось, дыба – это попросту деревянный столб. Пытаемому связывают руки за спиной, поднимают на вершину, там привязывают… и отпускают. Несчастный повисает в крайне неестественной позе, в результате чего части тела вывихиваются из суставов.

Очень мучительно, но при этом не наносит непоправимого телесного ущерба – умелый костоправ легко все починит.

Хорошо, что инквизиторы не знакомы с анатомическими особенностями яцхена. Иначе ни за что бы не выбрали дыбу. У меня ведь нет суставов. И вообще костей нет. Руки и ноги – словно на шарнирах, с легкостью изгибаются в любую сторону. Причем «локтей» аж целых два.

Так что этой пыткой меня не взять. В подобной позе я могу находиться сколько угодно, испытывая всего лишь легкое неудобство. Ну примерно как европеец, сидящий по–турецки.

– Пока что у меня нет дозволения заняться тобой в полной мере, – с нескрываемым сожалением произнес Торквемада, окидывая меня изучающим взглядом. – Поэтому я вынужден ограничиться малыми испытаниями. Отвечай мне, тварь, для чего ты убил тех невинных христиан?

– Да в сотый раз говорю – не убивал я никого… – устало произнес я.

– Я не слышу лжи в твоих словах. Однако у меня больше нет этому веры. Раньше я сомневался, но теперь вполне убежден, что демон способен говорить ложь так, что она звучит правдой.

Я ничего не ответил. Что тут можно ответить? Он ведь прав, вообще–то. Да, отличить ложь от правды не так уж сложно – существует немало признаков того, что человек лжет. Опытный психолог, следователь, а тем более чародей сделает это с легкостью. Торквемада всю жизнь допрашивал и уличал – неудивительно, что теперь он вполне может заменить детектор лжи.

Однако даже детектор лжи не дает стопроцентной гарантии. Опытный обманщик действительно может провести даже мага. Для этого тоже существуют свои способы.

Ну а про демонов я вообще молчу.

– Это все для твоего же блага, – сурово произнес Торквемада, делая знак инквизиторам.

Те потянули за веревки, выворачивая мне руки еще сильнее. Я для вида издал несколько воплей – чтоб не догадались, насколько мне это безразлично. А то еще решат перейти к какой–нибудь другой пытке – и где гарантии, что она тоже окажется бессильной?

Вволю натешившись, меня оставили в покое. Даже сняли с дыбы и оттащили в одиночную камеру в самом дальнем подземелье. Я не сопротивлялся. От Рабана до сих пор ни слуху ни духу, а угольно–черная ладонь Торквемады отбивает все мысли о возможном сопротивлении.

Очень уж больно великий инквизитор кусается.

Оказалось, что пока меня пытали, одну из камер в спешном порядке переоборудовали под яцхена. В стене шесть стальных колец – на меня надели кандалы и приковали к этим кольцам за руки. Причем так вывернули запястья, чтобы я никаким образом не смог воспользоваться когтями. Даже если выпущу их из пазух – дотянуться смогу только до воздуха. Одной моей физической силы на эту цепь никак не хватает – я сильнее человека, но все же не до такой степени.

Хвост тоже прикрутили к стене несколькими стальными скобами. Надели кандалы и на ноги. По бокам головы вбили два толстых свинцовых листа. Я сначала не понял, зачем это нужно, а потом дошло – от кислоты. Торквемада видел, как здорово я умею плеваться, и принял меры предосторожности. Как бы я ни старался, до своих цепей не доплюну. В лучшем случае – до противоположной стены, от существования которой мне не жарко и не холодно.

Инквизиция есть инквизиция – у нее не забалуешь. С меня ведь даже штаны содрали. Как будто им самим приятно смотреть на голого яцхена.

Заковав меня похлеще, чем Ганнибала Лектора, монахи удалились, унеся с собой факелы и оставив меня в темноте. Я сразу же затосковал. Во рту уже давно нет ни крошки. С самого утра. А сейчас уже за полночь. Для человека – ничего страшного, но для яцхена – хоть караул кричи.

Однако примерно через час еду мне все–таки принесли. Молодой монах–доминиканец вошел в камеру, опасливо покосился на меня и поставил на пол поднос с двумя мисками. Вполне приличное питание – похлебка, кусок мяса, овощи. Для заключенного в одиночке – прямо–таки деликатесы.

Но имеется маленькая проблема. В своем нынешнем состоянии я никаким образом не могу это съесть.

– Эй! – возмущенно окликнул я уходящего монаха. – Эй ты, пацан!

– Мне строго запрещено с тобой разговаривать, – сумрачно ответил тот.

– Да мне пофиг на твои разговоры! Это что, изощренное издевательство?! Очередная пытка?!

– Что ты имеешь в виду? – не понял монах.

– На хрена приносить еду, до которой я не могу дотянуться?! – яростно прохрипел я, пожирая мясо глазами. – Хочешь, чтобы я тут слюной истек?! Либо раскуй меня, либо покорми сам, либо унеси это на хрен и не трави душу!

Монах ничего не ответил. Молча вышел и зазвенел ключами, запирая дверь. Кажется, ему на меня наплевать. Он свою работу выполнил – еда у узника есть. Дальше его проблемы.

Прошло несколько часов. Больше визитов не было. Обо мне словно все позабыли. За дверями стоит гробовая тишина. Такое впечатление, что меня решили похоронить заживо. Или просто подождать, пока я здесь сдохну от голода.

Я хорошо вижу в темноте, но сейчас предпочел бы ослепнуть. Вожделенная пища так близко… и так далеко. Выглядит она уже не так аппетитно, как раньше, но сейчас я охотно сожру даже тухлую крысу. В желудке бурчит все сильней и сильней.

– Сатра–а–а–а–апы–ы–ы!.. – тоскливо провыл я, безуспешно пытаясь хоть что–нибудь сделать когтями. Совершенно ни до чего не дотягиваюсь.

Рабан все еще в отключке. То ли его очень крепко контузило, то ли Торквемада умудрился повредить нашу систему связи. Когда я впервые вылез из банки, в которой произошло «второе рождение», Рабан тоже довольно долго молчал. Я тогда вообще не подозревал о его существовании. Но потом мозговой паразит все–таки сумел установить контакт, подключившись к моей слуховой системе, и мы начали разговаривать.

Может, теперь это подключение разорвалось?

– Душегу–у–у–у–убы–ы–ы!.. – продолжил завывания я. – Жрать дайте, суки рваныя–я–я–я!..

Ни одна падла не откликнулась. Наверное, вот так я тут и подохну. А лет через тысячу раскопают археологи древнее подземелье, подивятся – ишь какая чупакабра к стенке приколочена! Не то неизвестный науке зверь, не то инопланетный космонавт.

Если, конечно, к тому времени от моего трупа что–нибудь останется.

Мысли какие–то все пессимистические. И сигарет нету. Хотя зачем мне сигареты, если курить я бросил? Все равно яцхену от этого никакого удовольствия – легкие–то отсутствуют.

– Сейчас обижусь и уйду, – произнес в темноту я.

Соврал ведь. Никуда я отсюда не уйду. Попробуй–ка, уйди, когда ты к стенке прикован. Был бы Рабан в наличии – сдернули бы в другой мир.

Хотя я бы все равно не сдернул, наверное. Яцхен – зверюшка гордая. Я все вытерплю, все перенесу, но узнаю, кто меня подставил. А когда узнаю – побрею его до самых костей.

Если, конечно, это не Йог–Сотхотх. От Йог–Сотхотха я сбегу, сверкая пятками. Гордость гордостью, но жить мне пока что еще хочется.

Скучно. Дико скучно. От нечего делать я принялся выполнять свою епитимью – громко и отчетливо читать «Отче наш». Развлечение так себе, конечно, но в моем положении выбирать не приходится. К тому же вполне может статься, что жить мне осталось недолго, так что лишние грехи совершенно ни к чему. Нужно отрабатывать индульгенцию.

Не знаю, сколько я так провисел в кромешной мгле, нараспев читая одну и ту же молитву. Возможно, целые сутки. А то и двое. Совершенно потерял счет времени. И молитвам тоже. Я честно старался их отсчитывать, но после четвертой тысячи сбился окончательно.

Ко мне никто так и не заходил. Три или четыре раза я ощущал Направлением чье–то присутствие за дверью, но в камеру они не заглядывали. Возможно, и в самом деле решили уморить меня голодом.

В голове как–то мутно и туманно. Постоянно проваливаюсь в полусонное состояние. Где–то на самой границе сознания слышатся потусторонние голоса. Похоже, начинается бред. Еще немного, и надо мной склонятся добрые ангелы…