Вот такой была Стефания.

Рауль сидел молча, весь в раздумьях. Было видно, что он взволнован ее присутствием. Впервые я наблюдал своего друга влюбленным. По-видимому, чары действовали во встречных направлениях. Их взгляды искали друг друга и разбегались вновь, словно парочка горлиц в весеннюю пору. С другой стороны, руки Рауля не показывались и прятались в карманах брюк.

Также было заметно, что Амандина не разделяла нашего интереса к этой итальянке. Ей не понравились намеки на ее сексуальность. У посторонних нет никаких прав бросать такие ремарки вам в лицо, да еще и в присутствии других. В ее сузившихся глазах светло-голубой океан таил черную бездну.

Вдобавок Амандина всегда была единственной представительницей прекрасного пола в нашей группе. Она привыкла к своей исключительности. Сейчас Стефания являла собой соперницу, причем весьма опасную, раз она преодолела первую стену смерти. И вот, смотрите-ка, даже Рауль, наш вечно холодный Рауль, позволил себя соблазнить!

Насытившись, мы покинули тайский ресторан мсье Ламберта и вернулись в пентхауз, где могли разговаривать более свободно. Я попросил Стефанию показать, как она медитирует.

Она села по-портняжьи, скрестив ноги, позвоночник прямой, глаза закрыты. Так она оставалась в течение десяти минут, совершенно неподвижная, ни малейшего движения. Наконец она открыла глаза.

— Вот, пожалуйста! — рассмеялась она. — Я прервала бурный поток своих мыслей и дала пустоте поглотить себя. Осталось только позволить этой пустоте вытащить меня через окно.

— А что вы чувствовали?

— Это невозможно описать. Все равно, как если бы меня спросили, какова соль на вкус. Точно так же я не смогла бы объяснить, что такое сладость человеку, который ее не знает. Какими словами надо для этого пользоваться? Надо попробовать соль, чтобы узнать, какова она на вкус. Надо медитировать, чтобы узнать, что такое медитация.

Н-да, такой ответ по меньшей мере туманен.

— А на практике? — настаивал я.

— Вы уже видели, как я это делаю. Надо сесть в позу и медитировать. Я сосредотачиваюсь на одном и только одном образе. Вы можете начать с того, что сконцентрироваться на пламени свечи. Это пламя будет плясать за вашими закрытыми веками, пока вы в уме не погасите его своим дыханием и тогда вы сможете уйти.

— Уйти? Куда?

— В небо. На континент мертвых. Тут проблема, конечно, в том, чтобы принять идею смерти. Вы будете колебаться, как можно покинуть свою жену, детей, друзей. Вы думаете, что незаменимы. Какая ошибка и какое нахальство! Такое состояние духа не подходит для медитации, так как медитация — это, по большому счету, шаг навстречу смерти. Другими словами, надо естественным образом принять идею смерти, потому что она, пожалуй, самое интересное, что есть в жизни.

В глазах Рауля метались искры.

— Я ни единого слова не понимаю из того, что вы говорите, — угрюмо проворчала Амандина.

Вновь раздался заразительный смех итальянки.

— Что ж, видно, мне придется показать, как мы, тибетские буддисты, научились умирать. Вот уже несколько тысячелетий, как для нас смерть является наукой, а не фатальным роком. Завтра я вас возьму с собой в тибетский храм Парижа на сеанс практических занятий. К счастью, у нас почти везде есть свои местные представительства!

В тот вечер в тибетском храме Парижа монахи читали молитвы по умирающему человеку. Окутанные завитками дыма от курившихся благовоний, огромные статуи толстяков насмешливо взирали на нас с Раулем, Стефанией и Амандиной. Я догадался, как эта вера сумела увлечь нашу итальянку: буддистская религия посвящена культу существ с чувством юмора.

Но тут до меня дошло, что такой вывод был слишком скороспелым. Это были не тибетские, а китайские будды. Тибетские будды намного худее и серьезнее. Должно быть, опростоволосилось министерство по делам религий, но поскольку из своих там никто не работал, тибетцы решили не выражать протест и потихоньку привыкли жить среди китайских будд. Среди будд их захватчиков. Их преследователей. Тех, кто уничтожал их народ.

Нас приветствовали совершенно незнакомые люди с бритыми шишкастыми головами, такими блестящими, будто их шкуркой шлифовали. Они были облачены в шафрановые тоги и занимались тем, что вращали гравированные цилиндры из дерева. Они заунывно читали тексты, в которых я не понимал ни единого слова.

Затем они обступили распростертое тело умирающего. Стефания предложила к ним присоединиться.

Один лама приступил к чтению поэмы, которую наша итальянка-полиглот тут же переводила для нас на французский.

"О сын благородной семьи, пришло то, что называют смертью!

Этот мир покидаешь не только ты, это происходит с каждым.

Так не испытывай желаний и тоски об этой жизни.

Даже если тоска и желания охватят тебя, ты не сможешь остаться, ты сможешь только блуждать в сансаре [13]. Не желай, не тоскуй. Помни о Трех Драгоценностях [14].

О сын благородной семьи! Какие бы устрашающие видения ни возникли в бардо абсолютной сути [15] (интересно, это что: зона за Мохом 1, где нападают агрессивные пузыри воспоминаний?), не забывай слова, что я скажу тебе: иди вперед, храня в сердце их смысл. Именно в них — тайная суть Познания:

"Когда меня осеняет бардо абсолютной сути, я отрину все мысли, полные страха и ужаса, я пойму, что все, что предо мной возникает, есть проявление моего сознания, я узнаю, что таков вид бардо.

Сейчас, в этот решающий миг, я не устрашусь мирных и гневных ликов — моих же проявлений".

О сын благородной семьи! Если ты не познаешь, что это твои проявления, какой бы медитацией ни занимался ты при жизни — если ты не прислушаешься к тому, чему научился, цвета испугают тебя, звуки введут в смятение и лучи света устрашат.

Не поняв этого абсолютного ключа к учению, ты не познаешь звуки, цвета и лучи и будешь блуждать в сансаре!"

Слова ламы полностью объясняли, что именно пережили Жан Брессон и Стефания, пройдя через первую коматозную стену. Жан заплутал в бардо абсолютной сути, а Стефания сумела этого избежать.