О языке — потом. Нужно изобразить незнание, собственную глупость, что угодно!

— Есть, — добродушно сказал Ученый. — Есть, конечно. Я ведь сказал, что вы, Ариман, не так просты, каким кажетесь даже самому себе. Видимо, ваше истинное призвание достаточно редкое, и это меня вдохновляет. Я имею в виду физический космос. Вам говорит это о чем-нибудь?

Физический космос. Конечно. Луна, Солнце, планеты, звезды, галактики, туманности, пустота. Меня это никогда не интересовало — я не бывал даже на лунных поселениях, а их у России чуть больше полусотни… Стоп. Нет никакой России.

Да, физический космос — эта идея была мне понятна. И что же?

— А то, — продолжал Минозис, не успев, видимо, ухватить проглянувшую из моего подсознания мысль, — что вы сможете стать Ученым, если пройдете курс обучения — не у меня, впрочем, я не специалист по внеземным колониям. Вы сказали о языке — но это не ваши слова, словами вы не смогли выразить мысль. А ваша ментальная реакция, я вижу, свидетельствует о том, что понятие о чужих языках присутствует у вас с возрождения. Теперь и я понимаю кое-какие странности в вашем поведении, — голос Ученого был задумчив, Минозис делал свои выводы, и мне оставалось только ждать конца его рассуждений. — Я приписывал эти странности трудности вашего появления — ведь Ормузду пришлось выводить вас с поля Иалу на сухое место, верно? На самом деле…

Он замолчал, но я продолжал ощущать его мысль, Минозис не скрывал ее, напротив, ему казалось, что мыслью он объяснит мне больше, чем сотрясениями воздуха, от которых он попросту устал. Мысль он мог выразить целиком и сразу, а то, что мне потом придется разбираться в ней, копаться, как в мешке, полном старых и новых вещей, так ведь это мои проблемы, а он, Минозис, с удовольствем будет наблюдать за этим процессом.

Я раскрыл мешок его мысли и прежде всего вытащил на свет идею множественности миров. Идея была так же стара, как сами миры, и никогда не являлась тайной. Земля — одна из двенадцати планет, обращающихся вокруг звезды — Солнца, если говорить о физической сути. Но ментальные тени каждой из планет обладали множеством спутников, будто обертонов мысли, и каждый обертон имел свойство обращаться в материю, когда в космосе возникали для этого условия. Живое же существовало везде. И это живое было иногда странным донельзя, а кому же разбираться в странностях, если не Ученым, для того и явившимся в мир, чтобы объяснять и использовать объясненное?

С этим я, пожалуй, мог согласиться. В конце концов, и в той моей жизни ученые объясняли и использовали объясненное. Впрочем, объясняли не всегда верно, а использовали, не всегда объяснив.

— Вы полагаете, Минозис, что мне лучше покинуть Землю? — спросил я.

— Вы ухватили суть моего предложения, Ариман, — кивнул Ученый. — Но я вижу, это будущее вас не вдохновляет?

Не вдохновляет? Я еще не знал, что вообще могло меня вдохновить. Я должен был… Что, в конце концов, я должен был совершить в своей новой бесконечной жизни?

Слово это — «бесконечной» — кольнуло душу. Я впервые подумал о том, что бессмертен, поскольку бессмертна душа. Чем является материальное тело в этом мире? Только ли придатком человеческой сути? И если так, если душа бессмертна, поскольку нематериальное не может быть подвержено износу, то бессмертным становится и тело, придаток души.

— Ариман, — донесся до меня будто сквозь влажный туман голос Минозиса, — боюсь, что город вам придется покинуть немедленно. Думаю, что и Землю — тоже.

Я не стал спрашивать почему — в требовании ученого содержался ответ и на незаданный мной вопрос. Потому что я был другим. Потому что я своим появлением нарушил порядок и продолжал нарушать его ежесекундно.

— Я не хочу покидать Землю, — мирно сказал я. — Я еще ничего не знаю. Я еще ничего не видел. Ничего не нашел.

Неожиданно я понял, что не могу пошевелиться. Мысли мои тоже застыли. Даже глаза уставились в одну точку, зрачки будто налились свинцом и тянули взгляд вниз, к полу. «Покинуть Землю, — это была не мысль, а отпечаток ее в подсознании, повторявшийся, будто на кольцевой ленте магнитофона, — покинуть Землю, покинуть Землю»…

«Нет, — я попытался разорвать эту ленту, — нет, нет».

Но лента оказалась слишком крепкой, она хлестнула меня, мыслям моим стало больно, и они попрятались, оставив на поверхности сознания свою закольцованную тень.

«Нет, — молил я, — нет»…

И сдался. Что я мог противопоставить ментальной атаке Минозиса?

Не знаю, что изменилось в выражении моего лица. Боюсь, что ничего. Боюсь, что и в мыслях — точнее, в их круговом беге — тоже ничего не изменилось. Но какое-то движение Минозис все-таки сумел уловить. Он понял, что сломил мое сопротивление, и тотчас ослабил хватку.

— Да ладно, Ариман, — небрежно сказал Ученый. — Вы можете меня возненавидеть, но потом поймете, что я хотел, хочу и буду хотеть вам только того, чего вы хотите для себя сами.

— Я…

— Да, да и да. Вы еще не в состоянии понять себя, а я могу это сделать.

— Похоже, — сказал я, — у меня нет выбора.

— Почему? — удивился Минозис. — Выбор есть всегда. Просто вы уже выбрали, вот и все.

— Я выбрал Землю, — сказал я упрямо.

— Вы уверены? — поднял брови Ученый.

Что ж, он был прав, а я ошибался. Я не был уверен, что мое место — на Земле. Я не был уверен, что на Земле находится холм, который я непременно должен был отыскать. Холм, у подножия которого ждала меня Она. И я не был уверен, что именно на Земле я отыщу то, что не нашел в той жизни. Но начинать поиск я должен был на Земле!

— Уверен, — сказал я и приготовился отбить новую атаку.

Но ничего не последовало. Минозис смотрел на меня изучающим взглядом, не пытаясь использовать ментальную силу. Мне стало жарко, и я понял, почему ученый медлит. Он ждал, пока воздух в комнате охладится. Его ментальный удар не мог не вызвать изменений в материальном мире, энергия мысленного действия перешла в тепло, и теперь Минозис вынужден был выждать, прежде чем начинать новую атаку, иначе он рисковал быть ошпаренным.

— Глупости, — сказал ученый. — Вы правильно оценили величину энергии, перешедшей из духовной формы в физическую. Но почему вы вообразили, Ариман, что я не в состоянии управлять локализацией? Глупости, — повторил он. — Это ваши усилия освободиться нагрели воздух.

Что ж, меня это устраивало, я обучался быстро. Пусть нападает, я буду обороняться еще яростнее, и если воздух в этой комнате даже закипит… Не знаю, как может закипеть воздух, но…

— Закипеть воздух не может, это не жидкость, — почти весело сказал Минозис. — В вашей голове, Ариман, множество любопытных ассоциаций, и если бы не хаос в замыслах, я бы, пожалуй, даже оставил вас в городе. Уверяю вас, мне не хочется числить себя вашим врагом, в вас есть сила, которую я не вполне понимаю, а вы не понимаете вовсе. Именно поэтому ваше место сейчас вне Земли. Здесь вы опасны, Ариман.

— Почему я должен вам подчиняться? — спросил я, стараясь не думать ни о чем ином.

— Вы не должны мне подчиняться, — удивленно сказал Минозис. — Я не власть.

— А кто в таком случае власть? — спросил я.

— Вы, конечно, — с досадой сказал ученый. — Я же говорю — хаос в вашем сознании поразителен. Именно он и заставит вас сделать то, что я сказал. Не я же, на самом деле, могу вынудить вас поступить так или иначе. Все свободны, и вы тоже. Но что такое свобода? Когда вы это поймете…

Я повернулся и вышел. Только оказавшись на площади, я понял, что вышел сквозь стену, и от этого в груди возникло стеснение, мне пришлось опуститься на землю и минуту приходить в себя.

Не нужно было пререкаться с Ученым. Я приобрел в этом мире первого врага.

Я покинул Калган на следующее утро, проведя оставшийся день и большую часть ночи в попытках понять то, что каждый из жителей знал с рождения — точнее, с того момента, когда осознавал себя личностью, пришедшей в мир. Кое о чем я рискнул спросить Ормузда — мальчишка, после того, как я его прогнал, не приближался ко мне ближе, чем на расстояние крика, но был готов ответить на любой вопрос, заданный с достаточным мысленным усилием, чтобы быть услышанным.