Чухновский кивнул на догоравшие обломки катера и суетившихся врачей.

— Не это, — пробормотал Виктор и посмотрел мне в глаза. Он не видел меня, но ощущал что-то смутное и — вот, что поразило меня в этот момент! — ждал. Он приехал на этот безымяный холм рейсовым автобусом и притащил с собой раввина, потому что ждал МОЕЙ помощи. После нашей встречи… После бесед с Чухновским… Он ждал меня, знал, где ждать, и я пришел.

Я понял теперь смысл появления Хрусталева с Чухновским именно на этом холме, похожем на тот…

Три полицейские машины, прилетевшие со стороны Москвы, начали описывать окружности, заходя на посадку, одна из них неожиданно устремилась к нам — отсчет времени вновь пошел на секунды, и я должен был решиться.

— Это не больно, — сказал я Виктору.

Он закричал. Господи, я обманул его! Это оказалось так больно, как я не мог себе и представить. Виктор умирал мучительно, и я мог лишь наблюдать — не глазами, какие глаза у нематериальной сути? — как на лице Хрусталева появляется чернеющий отпечаток моей ладони, как с шипением лопается кожа, и сердце не в силах вынести кошмара, оно раздувается от ужаса и застывает, и все кончено, тело Виктора падает головой вниз в колючий кустарник, сверху кажется, что человек потерял сознание, а может и умер, значит, он не опасен, и можно взяться за второго, этого религиозного еврея, который стоит на коленях и грозит небу немощным кулаком.

— Это не больно, — сказал я раввину, солгав, чтобы он раньше времени не потерял сознания от страха. Я знал, что он меня не услышит, но надеялся на подсознательный отклик, всегда гораздо более естественный, чем любая мысль или действие, вызванные внешним раздражителем.

Чухновский услышал, и я замер, пораженный силой его сознания, его веры и его блаженства в этот последний для него миг на земле.

— Это не больно, — повторил раввин и протянул руку туда, где, как ему казалось, находилась в воздухе моя невидимая глазу суть. — Творец наказывает, и Творец прощает. И прощение, и наказание — суть одна. Одна суть — спасение.

Чухновский — я ощущал это — действительно находился сейчас в таком состоянии, когда боль становилась символом, не имея над организмом никакой власти. Экстаз? Я бы назвал это иначе. Вера. Этот человек действительно верил. В Него. В Его силу. В Его власть, в Его право карать и миловать, и оставлять на долю человека право отделять милость от кары.

Когда черный след ладони проступил на лице раввина, выталкивая душу из ее оболочки, на тлевших губах проступила улыбка, а потом кожа лопнула, и улыбка превратилась в оскал, но Чухновский этого уже не видел. Удар огнем. Пульса денура. Благословен будь, Господь наш… Барух ата адонай…

Полицейский катер опустился метрах в десяти от трупов, и патрульные высыпали из машины, держа шокаторы наизготовку.

Чухновский лежал в кустах, подставив лицо солнцу, и зрелище сгоревшей кожи поразило патрульного сержанта настолько, что он прижал ко рту ладонь, сдерживая рвоту. Он слышал краем уха сплетни, ходившие во всех структурах МУРа — о странных смертях последних дней, о том, как маньяк убивает свои жертвы, поражая их раскаленной ладонью. Он не верил, мало ли что плетут дознаватели, когда не могут добраться до преступника и ищут себе оправдания…

Значит, это правда?

Я не мог ничего сказать по этому поводу — меня уже не было здесь, мир расплылся в сознании, стал картиной в памяти, мгновенно переместившись из реальности настоящего в отражение прошлого.

В возникшую пустоту ворвался голос.

— Вернись! — сказала Даэна. — Не оставляй меня так надолго! Я не могу без тебя…

Я вернулся — в тот миг, из которого ушел.

Шар выстрелил, и щупальце прошло сквозь непроницаемую для меня преграду. Я вновь ощущал свое тело, и это ощущение стало сродни оргазму — жаркая волна поднялась от пяток к голове, мне показалось, что клетки воспламенились, начали лопаться сосуды, и кровь разлилась внутри. Одновременно я ощущал холод в кончиках пальцев, и разница температур создала никогда не испытанное ощущение — я был и меня не было, я был материален, и я весь был — дух, идея.

Я не стал сопротивляться — напротив, я расслабился, как делал это в прошлой жизни после тяжелого и бесплодного рабочего дня, когда носишься по всей Москве, говоришь со свидетелями и в результате возвращаешься домой, не имея в активе ничего, кроме головной боли. Валишься на диван в гостиной, в руке банка пива с охладителем, в мыслях вакуум…

Не знаю, о чем думал Фай, но в тот момент, когда, освободив свое тело и мысли, я впустил щупальце, закрылся и начал расправу с не ожидавшим этого противником, мне послышался вскрик и слова, отчетливо произнесенные бесплотным голосом: «Не убий!»

Вот уж действительно своевременное пожелание! Каждая клетка моего тела впитала часть энергии щупальца, и я понял, что со мной произошло бы, если бы инстинкт не подсказал мне правильную реакцию на опасность. Ментальная энергия созданного Фаем монстра черпалась из движения одной из планет в системе, названия которой я не успел разобрать. Планета начала падать по спирали на светило и, должно быть, в конце концов, сгорела в его пламени. А механическая энергия движения превратилась в энергию мысли, способную взаимодействовать с ментальной энергией любого другого мозга и, в свою очередь, превращать ее в тепло. Я бы стал факелом и испарился на глазах Даэны…

Если бы в тот миг я мог что-то с чем-то сравнивать, то больше всего случившееся напомнило бы мне дуэль, когда один из противников поднимает пистолет и производит выстрел, а второй, мгновенно уловив, по какой траектории полетит пуля, делает шаг в сторону и спокойно стреляет сам.

Я выстрелил.

Энергии щупальца, ставшей моим трофеем, было более чем достаточно для того, чтобы сделать несколько шагов вперед, не обращая больше внимания на поставленный передо мной барьер. Энергии оказалось даже слишком много, я боялся, что спалю холм, и все, что на нем росло, моей Даэне я тоже мог доставить неприятности — и я вернул часть энергии той планете, ей больше не грозило падение на светило, хотя орбита и не вернулась к прежней форме.

Шар подпрыгнул и повис в воздухе. Второе щупальце возникло и метнулось вперед, но сейчас я чувствовал свою силу и готов был сокрушить любого противника. Я даже не стал укрывать свое сознание от чужого влияния. В тот момент, когда кончик щупальца коснулся моего лба, я отразил его энергию, как отражает свет хорошее зеркало, и щупальце сжалось, метнулось в сторону и сгинуло — материя обратилась в мысль, а мысль рассеялась в пространстве, я успел уловить лишь ее тень, раскинувшуюся над холмом подобно крыльям гигантской бабочки: «Не убий!»

Похоже, что это была единственная мысль, которую хотел навязать мне шар. Мне казалось странным, что противник пытался так энергично внушить мне идею, которая и без того была очевидна.

Не убий — закон природы, такой же всеобщий, как закон сохранения энергии. Энергия может переходить из материальных форм в духовные и обратно, как и жизнь, что-то теряющая в материальном мире и обретающая в мире идей. Убить невозможно, можно только изменить.

Я сделал шаг навстречу третьему щупальцу, почерпнувшему энергию большого шарового звездного скопления. Ни впитать, ни отразить столько энергии я не мог — не стал и пытаться. Отчаяния я тоже не испытывал. Чувства? Их не осталось. Мысли? Я не знал, что это такое. Ощущения? Во всей Вселенной остался только жар. Атомная топка.

Я так не хотел умирать — здесь…

И неожиданно все исчезло. Я стоял на склоне холма, покачиваясь, потому что ноги казались ватными, в двух шагах от меня стояла на коленях Даэна, она была обнажена, наряд из мыслей рассыпался трухой и впитался почвой, а дом у подножия — наш дом! — выглядел грудой щебня, а может, и это были чьи-то разрушенные мысли, не дом, а идея дома, вернувшаяся в свою нематериальную форму…

Я сделал шаг, ноги подогнулись, я уткнулся носом в плечо Даэны, взял ее руки в свои и сказал единственное, что сейчас составляло мою суть, наполненную частью той энергии, которую мне удалось отразить: