Главным подозреваемым был, конечно, я сам — помня прежние прецеденты, я в первую очередь должен был сделать такое предположение. Протянув правую руку, я приложил ладонь к мягко светившемуся следу и с удовлетворением убедился в том, что рука, убившая Ормузда, намного шире моей.

Земля вокруг тела показалась мне чуть теплее, чем в стороне — но разница была столь невелика, что это могло оказаться и игрой воображения. Во всяком случае, если бы я вел протокол осмотра, то свое мнение непременно изложил бы, но добавил, что степень достоверности оценки не выше двух с половиной стандартных отклонений.

Зачем я занимался этими изысканиями? Инстинкт сыщика? Или я действительно надеялся раскрыть это убийство? Если речь шла об убийстве и вообще о смерти, в чем я не был уверен.

Все, что мог сделать в полевых и абсолютно не пригодных для расследования условиях, я сделал. В этом мире не было компьютеров и вообще никакой техники, более совершенной, чем кастрюля, стоящая на огне, — во всяком случае, за дни, проведенные здесь, я ничего подобного не видел и ни о чем подобном не слышал. Можно было достичь не меньших результатов и без всякой техники — я не знал как, а Ормузд знал.

Шеф в таких случаях говорил обычно:

— Фиксировал данные? Садись и думай.

Я сел и начал думать.

Я всегда был материалистом. Не потому, что был убежден в отсутствии Бога — если в Него верило столько людей (миллиарды!) во второй трети ХХI века, то, возможно, Он и существовал на самом деле. Для меня это не имело значения: будучи профессиональным сыщиком, я знал, что все, происходившее в мире, имело материальные причины и следствия, и все могло быть объяснено без привлечения потусторонних сил. Так было, пока я не увидел черное пятно на лице погибшего Подольского. Впрочем, даже в последний момент моей жизни у меня и мысли не возникло о возможной нематериальности происходившего. Я не пытался ничего объяснять — у меня не было для этого времени, — но, умирая, понимал, что это конец, хотя и не знал — почему.

Безмолвие, мрак, отсутствие.

А потом я всплыл в этом мире, и для всего, что здесь происходило, я по-прежнему пытался найти материальное объяснение. Ормузд утверждал обратное, но я, слушая, не слышал.

Что произошло с сознанием Ормузда, когда перестало функционировать его тело? Может, существует еще один мир, куда перемещаются умершие в этом? И третий, и четвертый… Достаточно вообразить второй и нужно принять возможность существования миллионного и миллиардного. И каждый из этих миров материален, обладает массой, энергией, движется из прошлого в будущее? ГДЕ, в таком случае, они существуют?

Тихие шаги, как мне показалось, разорвали ночной мрак, будто тонкую бумагу. Я поднял взгляд и увидел мужчину — черный силуэт на фоне звездного неба, мне он показался гигантом четырехметрового роста, я закричал и бросился на тело Ормузда, прижался к нему, будто мертвый мальчишка мог защитить меня, живого.

— Напрасно, — сказал тихий голос, мягкий, как пуховая подушка. Не голос даже — скорее мысль о голосе.

— Напрасно, — повторил он. — Этим вы только затрудняете работу следствия.

Я заставил себя открыть глаза и посмотреть на стоявшего надо мной мужчину. Почему-то из этого неудобного ракурса он не выглядел высоким. Напротив, я сразу понял, что это коротышка, росту в нем было на самом деле не больше метра шестидесяти, и только с перепугу я мог принять его за гиганта. Господи, да я бы справился с ним одной левой!

— Не думаю, — сказал пришелец, прекрасно, повидимому, понимая мои мысли, во всяком случае те, что лежали на поверхности. — Вставайте, Ариман, неприлично искать помощи у того, кого сами же и убили.

— Я не убивал! — крик вырвался самопроизвольно, и я внутренне сжался: сколько раз сам я слышал эти рвавшиеся из груди вопли преступников.

— Вставайте, — настойчиво повторил мужчина. — Вы Ариман, верно? Возраст — пятеро суток и семь часов. А это — ваш Учитель Ормузд, возраст три года, семь месяцев и одиннадцать дней, часы и минуты не уточняю, это не имеет значения. Вы убили Учителя, отобрав у него жизненную энергию.

— Не отбирал, — пробормотал я, почти ничего не поняв из слов этого человека, который, видимо, имел какое-то отношение к городским силам правопорядка.

— Ну как же, — сказал тот почти радостно, — а что означает это?

Он ткнул темным пальцем в продолжавшее светиться пятно на спине мальчишки.

— Кто вы такой? — сказал я, вскакивая на ноги и отступая в темноту.

— Антарм, следователь гильдии правосудия, — представился призрак.

— Послушайте, Антарм, — сказал я. — Если вы умеете извлекать из сознания мысли, то должны знать, что я не убивал Ормузда. Я вообще не понимаю, как здесь оказался. В последний раз я видел Учителя живым недалеко от города. Мы шли, скорее — бежали. Потом…

— Я знаю, что было потом, — прервал меня Антарм. — Вы переместились в лес Гринт, не подозревая о том, что тело Ормузда последовует за вами. Этот просчет простителен, поскольку вы еще не вполне освоились в мире. Но послушайте, Ариман, есть процессы необратимые. Например, смерть тела.

— Да, — кивнул я.

— Вы будете сотрудничать со следствием? — спросил Антарм, и фраза эта показалась мне нелепо смешной в его исполнении, так мог сказать Виктор, так мог сказать я сам или какая-нибудь шавка из МУРа, но услышать эту фразу в мире, где не было ни МУРа, ни частных детективов, показалось мне верхом неправдоподобия.

Антарм, однако, ждал ответа, он не понимал моего замешательства, из чего я сделал вывод, что части моих мыслей он не воспринимал — какие-то из них были ему доступны, а какие-то проходили мимо сознания.

— Чего вы от меня хотите? — спросил я. — Я ничего не понимаю. За минуту до вашего появления я раздумывал над тем, как разобраться в этом деле. В конце концов, я ведь…

Я вовремя прикусил язык. Я не знал, что могу говорить, а что нет, о чем могу думать без боязни, а что не должен допускать в сознание. Если бы я сказал, что был в свое время частным детективом, как бы это повлияло на наши отношения со следователем?

— В конце концов, — продолжил мою оборванную мысль Антарм, — мы впервые сталкиваемся со случаем убийства Учителя.

— Я не…

— Вы не убивали. Эта мысль занимает большую часть вашего сознания, которую мне дозволено прочитать. Эта мысль воспринимается вами как истина, но является ли она истиной в общепринятом понимании? Именно это нам и предстоит выяснить, в случае, естественно, если вы намерены, как я уже отметил, сотрудничать со следствием в моем лице.

Господи, какая витиеватая фраза! Но из нее следовало, что часть моих мыслей Антарму читать то ли было запрещено, то ли он не мог это сделать по какой-то естественной причине.

— Мы должны вернуться в город? — мрачно спросил я, разглядывая следователя и вскользь думая о том, смогу ли, применив болевой прием, лишить его хотя бы на минуту способности преследования? Вряд ли раздвоение сознания удалось мне в полной мере — кажется, Антарм уловил если не мою мысль, то намерение, потому что отодвинулся на два шага и внимательно осмотрел меня с головы до ног.

— Нет, — сказал он удивленно. — Почему?

— Что почему? — не понял я.

— Почему мы должны возвращаться в город? — проговорил Антарм, и по-моему, он при этом пытался дать мне понять о существовании какой-то идеи, его глаза буквально излучали мысль, но я почему-то воспринимал только сказанные вслух слова, и следователь вынужден был пояснить. — Вы убийца.

— Подозреваемый, — пробормотал я.

— Подозреваемый? — повторил Антарм, нахмурился и, неожиданно просветлев лицом, заявил: — А, понятно! Нет, подозрения тут ни при чем. Вы убийца. И именно поэтому я останусь с вами, ибо согласно закону Хандрикса, обязан обеспечить безопасность как вашу, так и структурную, не говоря уж о безопасности континуума.

— Закону Хандрикса… — пробормотал я, совершенно обескураженный. — Хандрикс — судья? Законодатель?