— Хорошо, — говорит наконец Чума. — Просто сделайте так, чтобы он не оказался у меня на пути.

Связь обрывается, и Чума допивает остатки кофе движением, которое внешне выглядело решительным, несмотря на то что чашка беспокойно звякнула на блюдце.

Практически в это самое мгновение на площадь выходит Томас Найт. Он щурится на солнце, сгибаясь под тяжестью чемодана, источая озабоченную растерянность, свойственную туристам всего мира. Одежда выдает в нем чужака, американца, так что он привлекает к себе внимание задолго до того, как останавливается, чтобы изучить план, имеющийся в путеводителе. Похоже, Найт слегка прихрамывает.

Улыбнувшись, Чума отворачивается и ставит крошечную чашку на стол рукой, которая теперь стала совершенно твердой.

Томас вышел из такси уставший, испытывая легкую тошноту. Нескончаемые потоки машин носились по вымощенным древней брусчаткой улицам совершенно хаотично и с огромной скоростью. Дважды Томасу казалось, что такси собьет пешехода, внезапно выскочившего прямо под колеса, и один раз они действительно задели боковое зеркало встречного микроавтобуса, водитель которого ответил на это гневным сигналом клаксона, однако при этом и не подумал сбавить скорость. Не в силах понять итальянский язык таксиста, Томас протянул несколько банкнотов, тот без слов взял десять евро и тотчас же снова вернул потрепанный бирюзовый «форд» в уличный поток.

Сгибаясь под тяжестью чемодана, Томас прищурился, читая названия улиц, написанные на стенах угловых зданий. Пару раз повернув не туда, он в конце концов отыскал нужный переулок. Там, где солнце было менее настойчивым, а рев машин — более приглушенным, Найт нашел большую дверь под аркой, втиснутой между пекарней и кафе-баром. Полотно, имевшее в высоту добрых двадцать футов, было покрыто древней зеленой краской и утыкано гвоздями, почерневшими от времени. Томас подергал за рукоятку звонка, спрятанную в пасти бронзовой львиной морды, и стал ждать.

Это была церковь Санта-Мария-делле-Грацие и, главное, обитель, где брат Томаса провел часть последних недель своей жизни. Найт, знавший по-итальянски лишь несколько фраз, почерпнутых из путеводителя на борту самолета, неуверенно переступал с ноги на ногу. Следующая пара минут, если дверь откроют, обещала стать очень затруднительной.

В большой двери со скрипом отворилась маленькая калитка, подобная воротам в мечту, и вышел молодой мужчина в черной сутане. Волосы его были аккуратно подстрижены. Какое-то мгновение он откровенно разглядывал Томаса сквозь овальные стекла очков без оправы. Найт начал было что-то виновато бормотать по-английски, но, прежде чем он успел сказать что-либо осмысленное, с молодым священником произошла странная перемена. Широко раскрыв глаза, тот отступил назад и открыл рот, не произнеся ни звука. Похоже, он был сбит с толку, даже напуган.

Томас торопливо выдал новую порцию извинений, потом сказал:

— Прошу прощения за то, что вот так нагрянул к вам. Я не говорю по-итальянски. Надеюсь, я никому не помешал. Меня зовут Томас Найт. Мой брат Эд жил здесь в прошлом году. Он священник из Америки.

— Вы его брат, — с облегчением произнес священник, и его растерянность растаяла так же быстро, как и пришла. — Да. Вижу. Заходите.

Томас проследовал за ним по темному сводчатому коридору, где было на несколько градусов прохладнее, чем на улице, и дальше, в залитый солнечным светом сад, обрамленный тенистой зеленью апельсиновых деревьев, увешанных плодами, еще маленькими и бледными. Как только дверь позади со щелчком закрылась, уличный шум затих и они словно очутились на загородной вилле.

— Я отец Джованни, — представился молодой мужчина, протягивая сильную руку оливкового цвета.

Улыбнувшись, Томас пожал ее.

— Мне следовало бы предупредить о своем приезде, но это произошло совершенно спонтанно, — снова начал он.

Похоже, итальянец не понял смысла этой фразы, и Томас махнул рукой, показывая, что не нужно заострять на ней внимание.

— Вы еще не нашли, где поселиться? — спросил священник. — Думаю, у нас найдется комната на несколько дней, а потом здесь все заполнят клариссинки. Монахини из Ассизи.

— Пары дней будет достаточно, — сказал Томас, радуясь тому, что ему не придется снова рисковать жизнью среди бешеного столпотворения машин на улицах города, ища кров на ночь. У него до сих пор болела нога после падения в ров в зоопарке, и Найт очень устал. Можно будет поспать пару часов, сходить поужинать, а затем он уже постарается определить, что именно хочет получить от этой поездки, если не считать того, что ему по соображениям здоровья пришлось покинуть на время Чикаго.

— Кажется, ваш брат оставил у нас кое-какие коробки, — продолжал священник, провожая Томаса через внутренний дворик к каменным ступеням. Тот застыл на месте, и священник добавил: — Вероятно, вы захотите на них взглянуть.

Это было все равно что войти под ледяной душ, смывший всю усталость.

— Да, — ответил Томас. — Прямо сейчас, если не возражаете.

В комнате, которую ему выделили, имелись кровать, древний комод, письменный стол с единственным стулом и простое деревянное распятие на белой отштукатуренной кирпичной стене. Томас прогулялся по терракотовым плиткам босиком, наслаждаясь их прохладой, а затем надел сандалии и направился обратно тем же путем, каким пришел. Отец Джованни ждал его внизу с тяжелым чугунным ключом в руке.

— Сюда, — сказал он.

Они прошли мимо просторной общей трапезной и открытой двери кухни, откуда исходил сильный аромат свежеиспеченного хлеба и розмарина. Разговор велся ни о чем: о перелете, о погоде дома, о том, какой в обители распорядок дня. О деньгах речь пока что не заходила.

У другой лестницы священник поздоровался с проходившей мимо монахиней в коричневой рясе, а затем провел Томаса в кладовку, заставленную ящиками и коробками.

— Все это принадлежало Эдуардо, — сказал он. — Я плохо его знал, но, по-моему, он был… — Отец Джованни запнулся, подыскивая подходящее слово. — Интересным. — Улыбнувшись воспоминанию, он вышел и закрыл за собой дверь.

Томас постоял, затем пододвинул к себе одну коробку и откинул картонные клапаны. Внутри лежали книги на английском, итальянском и на других языках, в том числе на французском и на латыни. Насколько смог определить Томас, в основном это были богословские труды, библейские толкования, книги по истории церкви и археологии. Имелись и чисто научные работы, в том числе принадлежащие перу некоего Тейяра де Шардена [8]или посвященные ему. Однако внимание Томаса в первую очередь привлекли бумаги и дневники. Он взял в руки тонкую тетрадь. В ней оказались какие-то списки и примечания, сделанные знакомым почерком брата, торопливым и неразборчивым. Первая страница была озаглавлена «Помпеи».

Томас рассеянно улыбнулся, поражаясь доскональности брата, и вдруг встрепенулся, услышав доносившиеся из коридора голоса. К кладовке приближались двое, один говорил громко и сердито.

Томас машинально сунул дневник во внутренний карман куртки. Тут дверь распахнулась, и в кладовку, сверкая глазами на Томаса, ворвался мужчина с красным от ярости лицом. Следом за ним спешил отец Джованни, растерянный и испуганный.

Первому мужчине, судя по одежде, также священнику, было лет шестьдесят — крупный, широкоплечий, с громоподобным голосом. Ткнув Томасу в грудь пальцем, он выдал долгую тираду по-итальянски. Найт поднял руки, растопыривая пальцы.

— Он говорит, что вы должны уйти, — объяснил молодой священник. — Это место только для людей церкви. Вам нельзя здесь находиться.

— Почему? — удивился Томас. — Что я такого сделал?

Последовал еще один быстрый обмен фразами по-итальянски. Казалось, накал пожилого священника нарастает с каждой секундой.

Опустив руки, Томас украдкой взглянул на отца Джованни.

— Я ему объяснил, кто вы такой, но он сказал, что до особого распоряжения все это является собственностью церкви, — виновато пожал плечами тот.