— Я не верю ни единому твоему слову, — заявил Томас.

— Однако уверенности в вашем голосе совсем не чувствуется.

— Мой брат ни за что бы не пошел на такое, — продолжал Томас, предлагая японцу опровергнуть заявление, основанное не столько на нынешних убеждениях, сколько на воспоминаниях о прошлом.

— Как вы можете об этом судить?! — выпалил японец. — Вы совсем не понимали своего брата. Я знал его не хуже вас. Даже лучше.

Впоследствии Томас, размышляя об этом, пришел к выводу, что его заманили в ловушку. Но в тот момент смятение и отчаяние объединились в ярость, заставившую Найта стиснуть кулаки и сделать два шага к сидящему на земле маленькому человечку.

Сато безукоризненно рассчитал свои действия. Как только Томас приблизился к нему, он перекатился влево, приподнялся на руке и вскочил на ноги. Энергия прыжка позволила ему совершить резкий разворот, к моменту окончания которого его правая нога поднялась высоко в воздух и ударила Томаса прямо в подбородок.

Найт застыл на месте, словно наткнувшись на препятствие. Его голова отлетела назад так резко, что он испугался, как бы у него не сломалась шея. Томас потерял сознание еще до того, как упал на землю.

Томас очнулся, чувствуя на лице жаркие лучи солнца. Челюсть ныла так, словно ему удалили зуб. Вокруг толпились туристы и таращились на него, словно наткнулись на последнего участника битвы, разгоревшейся в амфитеатре Пестума. Сато и след простыл.

Отмахнувшись от предложенной помощи, Томас побрел к выходу, пристыженный и сбитый с толку, уверенный только в том, что сейчас он понимал то, чем занимался его брат, еще меньше, чем час назад.

Найт не мог в это поверить. Об этом не могло быть и речи. Сато — лжец, который следил за ним, проникнул к нему в номер, а затем, прижатый к стене, выдал первое, что пришло ему на ум. Даже драка была обманом, ведущим к тому последнему удару — или как там назывался этот выпад ногой. Все выглядело каким-то ненастоящим.

Но в глубине души Томас также сознавал, что элементы мозаики, вставшие не на свои места, были не теми, что нужно. Ложь про геркуланумский крест не была сочинена спонтанно. Она казалась слишком правдоподобной, чересчур уж хорошо подстраивалась под факты. Самым неестественным, если быть откровенным с самим собой, было то, как он заставил японца заговорить. Окончание драки продемонстрировало, что Сато мастерски владел боевыми искусствами. То, что Томасу своими неуклюжими ударами удалось вынудить японца запеть соловьем, теперь выглядело по меньшей мере подозрительно.

Вдруг эта байка про геркуланумский крест является сознательной дезинформацией, частью кампании клеветы, в духе обвинений в связях с терроризмом, призванных отвадить Томаса от дальнейших расспросов о судьбе брата? Если так, то из этого ничего не получится. Дело было не в любви к брату. На первое место вышли привычное упорство и стремление узнать правду, что в прошлом уже не раз всплывало в самые неподходящие моменты, особенно тогда, когда Томасу казалось, что ему вешают лапшу на уши.

Билет на место раскопок также давал право на посещение музея, и Найт направился туда, желая не столько посмотреть коллекцию, сколько смыть грязь и кровь. Отыскав туалет, он тщательно привел себя в порядок, хмуро осмотрев в зеркале ободранную щеку и ссадину над глазом. Не могло быть и речи о том, чтобы придать себе вид обычного туриста. Надавив на рану пальцами, Томас поморщился от боли и остановился только тогда, когда в туалет вошли двое, судя по языку, голландцев и с нескрываемым беспокойством посмотрели на него. Он поспешно вышел.

Коллекция музея и ее оформление оказались на удивление впечатляющими. В залах стояла прохлада, кондиционеры работали. Экспонаты были аккуратно выставлены в витринах из светлого дерева и размещены на изящных креплениях на стенах. Среди них каменные фризы с барельефами, изображающими подвиги Геракла, бронзовая голова Зевса, обнаруженная в здешней реке, античные горшки, терракотовые статуэтки, две огромные бронзовые вазы из странного треугольного храма Героев, который Томас видел на улице. Судя по всему, святилище относилось к VI веку до нашей эры, и археологам пришлось срезать часть его наглухо запечатанной крыши, чтобы проникнуть внутрь. Они обнаружили шесть бронзовых кувшинов с медом, по слухам, до сих пор вполне съедобным.

Какой бы впечатляющей ни была коллекция, Томас вспомнил о цели своего визита только тогда, когда дошел до последнего зала. Там размещались пять каменных плит с изображениями юношей, отдыхающих на ложах, играющих на дудках и занятых какой-то игрой, связанной с распитием вина и бросанием кубков. Их головы украшали венки из листьев, грудь и руки были обнаженными, а нижние части тел завернуты в покрывала. По большей части юноши были разбиты на пары. Двое трогали друг друга, как показалось Томасу, с безошибочной чувственностью и сексуальностью. Впрочем, древние греки, в отличие от христиан, не считали подобные вещи чем-то предосудительным.

Плиты образовывали четыре стенки длинного каменного ящика — саркофага, разрисованного изнутри. На крышке был изображен обнаженный юноша, вероятно покойник, по изящной дуге летящий в голубую гладь пруда, окруженную склонившимися стилизованными ивами.

Гробницы с ныряльщиками.

Томас долго смотрел на саркофаг, затем принялся листать путеводитель. Эта вещь датировалась V веком до нашей эры и была единственной в своем роде. В путеводителе говорилось, что изображение ныряющего юноши было метафорой, символизирующей переход души от жизни к смерти, в потусторонний мир.

Томас не мог оторвать взгляд от изображения ныряльщика, завороженный его энергией и грациозностью.

«Это ли испытывал Эд в последние мгновения: освобождающий полет в новую, животворную стихию, смывающую грязь, накопленную за долгие годы жизни?»

Ему хотелось бы думать так, однако смерть по-прежнему оставалась для него пустотой, глухой стеной, концом, а не переходом. Эд не плыл в прохладной воде, не выбрался на берег к полям Элизиума, так же как не поднялся на небеса, чтобы присоединиться к хору ангелов. Он просто умер, и Томас после еще одного странного дня блужданий по древним местам, когда-то населенным многими поколениями, нисколько не приблизился к ответу на свой вопрос.

Он снова просмотрел заметки Эда.

— А где остальные? — спросил он пожилого смотрителя музея, только что отчитавшего одного из посетителей за фотосъемку со вспышкой.

— Остальные? — недоуменно произнес тот, вопросительно всматриваясь в лицо Томаса с открывшейся ссадиной над глазом.

— Гробницы с ныряльщиками, — ответил Томас, читая вслух из дневника брата. — Тут речь идет о нескольких. Где остальные?

— Других нет, — обиженно произнес сотрудник. — Только эта. Единственная в мире.

Томас раскрыл путеводитель на плане места раскопок и спросил:

— Где она была обнаружена? Я этого не видел.

— Не в городе, — ответил сотрудник музея, словно общаясь с умственно отсталым. — В некрополе. — Он ткнул пальцем в край карты за городскими стенами, затем поднял взгляд и указал на север.

Томас не стал ждать более подробных объяснений.

Идя по дороге, окружавшей места раскопок, и ища взглядом Порта-Ауреа — золотые ворота в древних городских стенах, Томас почувствовал, как начинают сказываться последствия стычки с Сато. Помимо ссадин заныло правое бедро, на которое он упал, а левый бок отзывался болью при каждом глубоком вдохе. Неужели сломаны ребра?

«Зато это отвлечет внимание от растянутых связок колена».

Томас полагал, что идет в направлении современного города, однако это место оказалось отличным от Помпеев и Геркуланума. За городскими стенами простирались поля, заброшенные фермы и заросли гигантского чертополоха, высокого, словно бамбук. Томас шел дальше по пустынной дороге, залитой ярким солнцем, чувствуя нарастающее напряжение в грудной клетке при каждом усилии, струйки пота на затылке, все больше сомневаясь в целесообразности своих действий. Зной плотной дымкой висел над сочными зелеными и желтыми красками полей. Даже птицы исчезли. Единственными признаками жизни оставались сухой шелест стеблей травы и вездесущие ящерицы, спешащие в укрытие при приближении Томаса.