— О. А я думала, причина в моих аналитических способностях.

— И в них тоже, — сказал Маршалл.

Через несколько минут телефон зазвонил снова. На сей раз это была Анита Росс из «Вашингтон Пост», отдел «Стиль».

— Мисс Ричмонд, мы слышали, как вы взгрели доктора Лоуренса. Мы хотели бы посвятить вам статью в нашем разделе.

Маршалл по-прежнему находился в пределах слышимости — ему, вероятно, нечем было заняться — и Элеанор, отключив микрофон, прокричала:

— Это «Пост»!

— В жопу их.

— Мисс Росс, — сказала Элеанор. — Почему бы вам не позвонить через пару недель, когда я немного освоюсь? На моем бейдже еще чернила не высохли.

— Понимаете, сейчас, послав Профессора, вы имеете шанс мгновенно стать культурным героем. Но только в том случае, если история об этом будет опубликована.

— В культурные герои за пять минут? Неплохо.

— Некоторые совершали путь туда и обратно за пятнадцать, — произнесла мисс Росс многозначительно.

— Что ж, приятно было поболтать с вами, — сказала Элеанор. — Перезвоните через двенадцать минут, может, я все еще буду тут.

— Неплохо, — сказал Маршалл. — Что вы думаете о моем труде?

Элеанор поняла, что Маршалл сидит и ждет, когда она заглянет, наконец, в книгу.

— Пока что ничего. Все никак не удается его раскрыть.

Маршалл похромал в свой кабинет, и было слышно, как он скрежещет зубами от боли.

— Давайте, взгляните уже, а я пока полежу на кушеточке.

Элеанор взяла книгу и раскрыла ее. Первая страница была пуста, и вторая, и третья. Она пролистала их все. Все они были пусты.

— Сенатор, что это такое?

— Это моя табула раса. Работа в процессе. Вы будете моим литературным негром.

— И что вы хотите, чтобы я написала?

— Не досаждайте мне по мелочам, женщина. У меня осталось не так много времени.

— Но я не могу просто взять и написать за вас завещание.

— Послушайте меня. Ваша речь о Колорадо — штате побирушек, заставила меня задуматься. Я такая же часть проблемы, как Джесси или Тед Кеннеди[459] или, если уж на то пошло, как этот сукин сын Шэд Харпер, которого вы распяли в Денвере. Вы знаете, что я люблю эту страну. У меня никогда не было проблем с деньгами, потому что папа оставил мне целую кучу, и я мог позволить себе быть диссидентом. За сорок восемь лет службы на благо общество, за сорок восемь лет в Вашингтоне я понял одну штуку: величайшая редкость в жизни — это человек, который говорит правду. Величайшая опасность в жизни — тот, кто постоянно ссылается на «ценности». Если я соберусь записать свое завещание, то вот оно. Никто не имеет право говорить другим, как им жить. Никто не имеет право притеснять других из-за чего угодно — расы, религии, дохода, чего хотите. Вся жизнь — неведомое. Задача правительства — сделать его неведомым в равной степени для всех. Рецепт не слишком глубокий, но по-настоящему эффективный.

— Так чего вы от меня хотите?

— Если вы ощущаете в себе готовность придерживаться основных принципов, которые я только что изложил…

— Ощущаю.

— Тогда блуждайте в пиар-лабиринте, представляйте меня на ТВ и не забывайте записывать свою лучшие мысли в эту чертову книгу. Олицетворяйте свободу и честность… тьфу, я опять понес о ценностях.

— Вы вправду думаете, что кто-то вроде меня может представлять кого-то вроде вас?

— Именно так, черт возьми. Меня никто не смог завербовать. Никто не сможет завербовать вас. И эта наша способность — гигантское преимущество внутри Кольцевой.

— Как мне представляться на публике?

— Элеанор Ричмонд.

— Как скажете.

— Леди, вы мой последний дар этой стране.

К концу дня календарь Элеанор оказался расписан на лето вперед. По одному большому интервью и по два небольших в неделю. Первое она должна была дать «Александрия Газетт» в пятницу. Даже доктор Лоуренс перезвонил, полный раскаяния за проявленную неучтивость, и попытался пригласить Элеанор на свидание в «Мэзон бланш». Элеанор оставалась горячей темой весь май и июнь.

Ей потребовалось немного времени, чтобы понять, почему: она была близка к сенатору Маршаллом, а город полнился слухами о том, что сенатор Маршалл умирает. Информацию о сенаторе из нее тянули всеми возможными способами разной степени изощренности. Она отбивала все наскоки, а потом говорила о том, о чем уж ей хотелось поговорить — чем, собственно, занималось так или иначе все население Вашингтона.

— Флойд Уэйн Вишняк, — произнес компьютер синтезированным голосом, и монитор высокого разрешения, стоящий перед Аароном Грином, заполнился множеством новых окошек. Одно из них демонстрировало фотографию: портрет белого мужчины с прямыми светлыми волосами — недостаточно короткими, чтобы считаться короткими, и недостаточно длинными, чтобы считаться длинными — которые торчали из-под голубой бейсболки с обвисшим козырьком, придававшем ему потрепанный, печальный вид; его кожа казалась красной и блестящей под ярким электрическим светом. Фото не было протокольным. Снимок сделали снизу, когда Флойд Уэйн Вишняк ехал на экскалаторе в каком-то молле. Он смотрел в камеру с озадаченным видом, не успевшим еще превратиться в удивление. На нем была туго натянутая вывернутая наизнанку синяя футболка, порванная в паре мест, а жилистое тело выдавала человека, накачавшего мускулатуру не в спортзале, а тяжелым трудом.

Помимо фотографии на экране было еще много окошек. В соседнем без конца воспроизводилось короткое видео. Оно показывало Флойда Уэйна Вишняка сидящим на дешевых местах на стадионе и вместе со всеми своими соседями хлопающим себя по ляжками и выкрикивающим оскорбления в адрес какого-то недотыкомки на поле. В этом клипе на руке у Вишняка красовалась гигантская ярко-желтая поролоновая ладонь с оттопыренным средним пальцем. На тот случай, если послание покажется кому-то недостаточно ясным, она была украшена надписью «СУДЬЮ НА МЫЛО». Поскольку судья, видимо, не смотрел в его сторону, Вишняк выкрикивал эту фразу в один голос со всеми остальными любителями спорта в своем секторе. В другой руке он держал пластиковый пивной стакан размером с пирамиду Лувра. Пока он размахивал своим гигантским желтым пальцем, пиво выплескивалось через край прямо на плечи болельщику, сидящему на один ряд ниже, который отчего-то не спешил обращать внимание Вишняка на эту проблему. Флойд Уэйн Вишняк был не из тех, с кем хочется затеять драку. Он был не очень крупно сложен, но чрезвычайно крепко сбит.

Другие болельщики размахивали здоровенными поролоновыми клюшками и прочими хоккейными аксессуарами. Хотя действие внизу — источник всеобщего негодования — не попало в объектив, было нетрудно догадаться, что там играют в хоккей, и что одна из команд называется «Куад Ситиз Уиплаш»[460].

В третьем окне отображалась карта пятидесяти штатов с мигающим красным крестиком прямо над рекой Миссисипи, между западным Иллинойсом и восточной Айовой. Под мигающим крестиком значилось: Девенпорт, Айова (Четыре Города).

Два других окна содержали текстовую информацию. В первом было краткое жизнеописание Флойда Уэйна Вишняка. Он вырос в Четырех Городах, балансируя на границе Иллинойса и Айовы, бросил школы, чтобы устроиться на тракторный завод, и в последующие пятнадцать лет шесть раз менял работу. За последний год он заработал чуть меньше, чем весил.

Последнее окно, расположившееся вдоль края экрана, было высоким и узким. Это был список ровно из ста пунктов. Каждый пункт состоял из словосочетания, описывающего определенное подмножество американского народа, и имени.

В этом цифровом досье, содержащем множество имен, текущий пункт в списке был выделен ярко-красным прямоугольником, чтобы пользователю сразу стало понятно, с представителем какой именно категории он имеет дело. Список состоял из следующих категорий: