— Спасибо, Тип, — сказал Огл. — Я стараюсь изо всех сил.
— Так вот, об автомобилестроении. Существует множество так называемых твердых консерваторов, которые не согласятся со мной и будут утверждать, что нам следует позволить японцам нас переехать. Что это и есть свобода торговли. Ну так вот — это не свобода торговли. Экономический Перл Харбор, вот что это такое. И будь я проклят, если буду стоять и спокойно смотреть, как американцы становятся его жертвами. И поэтому, когда я стану президентом…
— … благодарю вас, конгрессмен Маклейн, ваше время истекло, — сказал Лоуренс любезно, но твердо.
— … мы должны действовать решительно, но без протекционистских мер…
— … благодарю вас, конгрессмен Маклейн.
— … и даже этот торговый баланс…
— … ваше время истекло и мы передаем слово губернатору Коззано.
Словесная дуэль между конгрессменом Маклейном и доктором Лоуренсом постепенно выдохлась. К этом моменту экраны светились в основном синим и красным.
— Что ж, все смотрят на них, как на козлов, — сказал Огл. — Не могу только понять, на кого именно — на Маклейна или Лоуренса, — он обернулся и нашел взглядом Аарона. — Дадите разбивку по уровням дохода?
Аарон вцепился в мышку и выбрал пару пунктов в меню. На его мониторе возник график, копию которого он перекинул на один из экранов Огла.
— Что я тут вижу, так это то, что всем примерно в равной степени не нравится Маклейн, — сказал Огл.
— Примерно так. Что занятно — верхнему экономическому слою тоже.
— Ага, — сказал Огл.
Он многозначительно поднял палец.
— Хочу сделать предсказание, — заявил он.
— Валяйте, — сказал Аарон.
— Предрекаю, что вскоре мы получим гораздо больше данных, говорящих о том, что Тип Маклейн выглядит слишком неотесанным. Чересчур деревенщиной, чтобы танцевать с королевой Англии.
Свет Ока Ки стал ярче и и отклонился в зеленую часть спектра.
— Черт побери, — сказал Огл. — А теперь просто держись, малыш, и не напортачь.
С этими словами Огл нажал пару кнопок на клавиатуре, предназначенной для связи с Коззано.
Коззано великолепно смотрелся на телеэкране. Удар слегка состарил его. Он немного похудел, но изможденным не выглядел. Черты лица сделались контрастнее. Он приобрел серьезный, глубокомысленный и каменно-надежный вид. Он, вероятно, мог завоевать кучу голосов просто продолжая делать то, что делал сейчас: сидел перед камерой, не говоря ни слова.
Для него это было необычное поведение. Коззано любил спорить. Он любил состязание в любой форме. На футбольное поле он всегда являлся первым. Участвуя в дебатах, он бросался в бой сразу же, как только очередь доходила до него.
Торопливость, однако, не идет президенту. Огл прекрасно понимал это, и едва прозвучало имя Коззано, принялся давить на клавиши, бомбардируя его образами покоя и невозмутимости. Коззано продолжал молчать — спокойный, надежный, вдумчивый. Чем дольше он так сидел, тем ярче и зеленее становилось Око Ки.
— У нас тут хорошие результаты, — сказал Зельдо, взглянув на показатели давления Коззано. — Он успокаивается. Сначала он немного нервничал.
— Превосходно, — сказал Огл. — Я только что изобрел новую форму политической риторики: гробовое молчание.
Аарон понял, что это и правда превосходно — сидеть и смотреть на Коззано по телевизору. Он насмотрелся на всякие дебаты. Кандидаты всегда выглядели наскипидаренными участниками соревнований по язвительности. Коззано же демонстрировал твердокаменное достоинство, поднимавшее его над общим уровнем. Он выглядел человеком, глубоко погруженным в основательные размышления, от которых его только что оторвал нервный, дерганый ведущий. И сейчас он собирался столь же основательно ответить ему.
Аарон почувствовал, что готов вскочить и отсалютовать Коззано. Он чувствовал это желание несмотря даже на то, что сидел в десяти футах от Огла и прекрасно понимал, что образ мудреца срежиссирован целиком и полностью.
— Есть некоторые вещи, которыми я не шутить не намерен, — сказал Коззано.
И он снова замолчал, задумавшись. Аудитория не издавала ни звука. Даже в трейлере Огла воцарилась полная тишина. Вся вселенная, казалось, вращалась сейчас вокруг Коззано.
— Среди них — достоинство и самоуважение. Они принадлежат нам по праву рождения. Кое-кто проматывает их. Если такое случается — их уже не вернуть. Один из способов лишиться достоинства и самоуважения — это нытье, жалобы и попрошайничество, — последние слова Коззано произнес с почти осязаемым отвращением. — На мой взгляд, не имеет значения, насколько неровно игровое поле. Я все равно буду играть по правилам.
Теперь Коззано казался по-настоящему разгневанным. Он впервые посмотрел прямо в камеру и ткнул в направлении объектива крепкой ладонью.
— Я никогда не поползу в Японию — и любую другую страну — на коленях, вымаливая милостей, как это сделал Джордж Буш в 1992. Я лучше умру.
Коззано откинулся в кресле, не отрывая глаз от камеры, и через несколько секунд отвернулся.
Око Ки сияло ослепительно: Америку захлестнули могучие, противоречивые эмоции.
В студии возникла пауза, а затем замешательство. Коззано использовал только малую часть отведенного ему времени. Доктор Лоуренс не знал, что ему делать. Операторы неуверенно переключали камеры с губернатора Коззано на Лоуренса и обратно.
— У вас еще тридцать секунд, — сказал доктор Лоуренс. — Вы не хотели бы развить свою мысль?
— А что тут развивать? — спросил Коззано.
Смену планов с Лоуренса на Коззано теперь сопровождал явный цветовой паттерн. Люди в большинстве своем утверждались во мнении, что доктор Лоуренс — придурок.
— Это было круто, — сказал Огл. Голос его звучал не вполне уверенно. Он ухватил джойстик «ПОПУЛИСТ — ЭЛИТИСТ» и слегка качнул его к «популисту». — Настоящий мужик! Аарон, есть у нас уборщик, в прошлом металлург?
— Есть, — сказал Аарон, выбирая соответствующий пункт. Появился график, отображающий реакцию именно этого члена СОР-100 на речь Коззано.
Сплошь скачки настроения. Чувства уборщика оказались уязвлены, однако в негатив не скатывались. Ближе к концу речи Коззано эмоциональное состояние бывшего металлурга внезапно скакнуло вверх.
— Хм. Интересно, — сказал Огл. — Апелляции к гордости, по-видимому, работают. Однако это не старомодный джингоизм. Здесь речь о личной, индивидуальной гордости. Базовые ценности.
В телевизоре доктор Хантер П. Лоуренс разъяснял, что кандидатам не следует оспаривать утверждения друг друга.
На экране возник Маклейн, имевший слегка ошарашенный, нервозный вид, глаза его бегали, будто он хотел посмотреть Коззано в глаза, но никак не мог решиться.
— Что ж, мне кажется, что, эээ… лучшей гарантией обретения достоинства и самоуважения является надежная работа. Все остальное вытекает из ее наличия. Будучи президентом, я стану придерживаться политики стимулирования свободного предпринимательства и увеличения числа рабочих мест. В конце концов, трудно испытывать самоуважение, сидя на пособии.
На слове «пособие» Око Ки порозовело.
— Какой дешевый выпад, — пробормотал Огл.
— Насмехаться над концепцией неровного игрового поля несложно, если ты родился в состоятельной семье и тебе не довелось страдать от массовых увольнений, вроде тех, что постигли автомобильную индустрию, — продолжал Маклейн. — Но для жителей Детройта…
Несколько зеленых вспышек озарили Око Ки, сигнализираю о том, что кое-кто испытал удовольствие от личной атаки на Коззано, предпринятой Маклейном. Но большинству она не понравилась. Совершенно не понравилась.
Коззано чуть повернулся в сторону Маклейна. У него был вид одинокого великого человека, неведомо как оказавшегося в этой студии, погруженного в мысли о действительно важных вещах — и который вынужден отвлечься, чтобы приструнить заигравшегося щенка, намочившего коврик.
— Моя семья состоялась потому, что мы любили друг другу и тяжко трудились, — сказал Коззано. — И могу заверить вас, Тип, что если вы пытаетесь снискать симпатии американской публики, топча имя моей семьи, то я заставлю вас пожалеть об этом на самых разных уровнях. Когда кто-то принимается острить на тему моей семьи, моя первая реакции — пригласить его выйти. И я не исключаю, что могу проделать это здесь и сейчас.
