Элеанор улыбнулась.
— Калеб думал так же. О чем и написал в нескольких своих записках.
Мэри Кэтрин откинула голову и расхохоталась.
— Вы шутите? Он насмехался над людьми…
— … за то, что у них кишка тоска совершить самоубийство, — сказала Элеанор, — которое для многих в округе Колумбия является единственным достойным шагом.
— Вы здесь как наблюдатель, — спросила Мэри Кэтрин, — или как участник?
— Все это мероприятие настолько помпезное, что я не уверена, есть ли между ними разница, — сказала Элеанор.
— Понимаю вас, — сказала Мэри Кэтрин.
— Но, отвечая на ваш вопрос — да, меня пригласили участвовать в дебатах.
— В дебатах?
— Да. Вечером в четверг. Между «Симпсонами» и «Законом Лос-Анджелеса». На которых собираются стравить потенциальных вицы-президентов.
— Он рассматривает вас, как потенциального вице-президента? — спросила Мэри Кэтрин.
И тут же устыдилась собственного изумления. Элеанор смотрела на нее понимающим взглядом.
— Я хотела сказать… не поймите меня неправильно, вы отлично справились бы, — сказала Мэри Кэтрин. — Замечательно бы справились. Просто я ничего об этом не слышала.
— Милая, вспомните, как это работает, — сказала Элеанор. — Ни ваш отец, ни любой другой кандидат в обозримом будущем не выберет в качестве вице-президента черную женщину — а если вдруг кто-нибудь решится, то уж точно не меня. Но мое участие в финале принесет ему сколько-то дополнительных очков. И вот поэтому-то меня и пригласили.
— Ну, я определенно буду ждать этих дебатов.
— А вы? Какова ваша роль во всем этом? — спросила Элеанор, взмахом руки очерчивая дымящуюся панораму барбекю.
Мэри Кэтрин уставилась вдаль, обдумывая ответ. Теперь она понимала, зачем поднялась на борт судна: чтобы отойти в сторонку и посмотреть оттуда на свою жизнь. Тот же самый импульс, возможно, руководил большинством пассажиров. Беседа с Элеанор оказалась именно тем, что ей требовалось.
Элеанор с первого взгляда вызывала доверие и ее подмывало сказать правду: с ее отцом что-то не так. Что последние два месяца она наблюдала за каждым его шагом, слушала каждое его слово, использовала весь свой врачебный опыт, чтобы разгадать загадку — что же творится в его мозгу. Что она тратила два часа каждый день на приватные терапевтические сеансы, пытаясь вернуть его назад. И что чем глубже она в это погружалась, тем сильнее чувствовала одиночество и страх.
Но ничего подобного она, конечно, сказать не могла. Она должна изображать пустышку.
— Да черт его знает, — сказала она.
Элеанор прикрыла рот ладонью — жест, выглядящий неуместно и мило в исполнении жесткой женщины средних лет — и рассмеялась.
Мэри Кэтрин продолжала:
— Моя роль сводиться к тому, чтобы быть красивой, но не слишком, умной, не не очень, спортивной, но в меру. Думаю, на самом деле им нужна очаровательная студенточка. Ну вы понимаете — в джинсах и свитере, прямо из кампуса. А вместо этого им достался невролог. И я не могу бесконечно целовать ВИЧ-положительных младенцев, публике это довольно быстро приедается. Так что сейчас моя жизнь вроде как на паузе — пока все не устаканится.
— Ну что ж, у всех у нас случаются в жизни переломные периоды, — сказала Элеанор, — вроде президентской кампании. Иногда они оказываются благотворными.
— В каком смысле?
— В том смысле, что они переворачивают жизнь вверх дном. Все приходит в движение, появляется возможность выбрать новый курс, разрешить старые проблемы. Это так, уж поверьте мне.
Мэри Кэтрин улыбнулась.
— Я вам верю, — сказала она.
С самого начала Общенационального межгородского собрания Уильяма Э. Коззано высокотехнологичные часы на запястье Флойда Уэйна Вишняка принялись оживать по нескольку раз на дню, показывая ему в реальном времени события, происходящие всего в паре сотен миль к северу. Вишняк только приветствовал эту лихорадочную активность — бесплатное развлечение отвлекало его от нынешнего дурацкого занятия.
Он уже довольно долго жил на скудное пособие по безработице и давно потерял надежду найти место. Однако теперь Флойд Уэйн Вишняк со своими часами заделался, если подумать, личным советником губернатора Коззано. Это была серьезная ответственность. Он не собирался отсиживаться в трейлере, попивая пиво, как шут какой-нибудь гороховый. Он решил заняться самообразованием. Он решил внимательно следить за президентской кампанией и побольше узнать о кандидатах и насущных проблемах страны.
Через неделю или две после первого контакта с часами СОР, в июне, Вишняк оказался в центре Девенпорта по мелкому дельцу и набрел на скопление газетных автоматов. Помимо «Куад Ситиз» и «Де-Мойн Регистр» здесь были «Чикаго Трибьюн», «ЮСЭЙ Тудей», «Нью-Йорк Таймс» и «Уолл-Стрит Джорнел». Вышло так, что в карманах у него оказалось полно четвертаков, и он купил по одному экземпляру каждой, просадив два с половиной доллара. Он привез газеты в свой трейлер и все прочитал. Он обнаружил в них много интересного.
С тех пор это превратилось в привычку. Два с половиной бакса в день, шесть дней в неделю — получалось пятнадцать баксов, плюс еще пять в воскресенье — выходила двадцатка в неделю. Восемьдесят долларов в месяц. Для бюджета Флойда Уэйна Вишняка это был сильный удар. Он урезал потребление пива и по мере того, как лето катилось к закату, а на стеблях кукурузы начали появляться метелки, нанялся ее холостить.
В Айове это была общепринятая практика; она заключалась в массовой кастрации растений кукурузы путем насильственного удаления метелок. Производилась она вручную: кастраторы ходили вдоль рядов туда-сюда под горячим солнцем августа.
Флойд Уэйн Вишняк приезжал на поля спозаранку, чтобы захватить пару прохладных часов до того, как воздух по-настоящему раскалится, возвращался в Девенпорт, чтобы скормить стопку четвертаков газетным автоматам, и остаток дня читал газеты и пил «Маунтин Дью», а вечером, по холодку, возвращался и продолжал работать. В первую пару недель вечерние смены были довольно скучны, но после начала Общенационального коззановского собрания события уплотнились, так что за ночь выходило два-три часа прямого эфира.
Межгородское собрание, когда о нем только объявили, казалось мероприятием довольно фальшивым, но в итоге вышло очень впечатляющим. Понаехали всякие важные персоны. Каждый вечер случалось по паре «внезапных выходов», как они это называли — кинозвезды, отставные герои футбола, капитаны индустрии и даже некоторые политики-ренегаты начали стекаться на Собрание, чтобы выразить Коззано поддержку.
К третьему-четвертому вечеру устаканился определенный шаблон передач. В семь вечера часы СОР оживали — высвечивался знакомый логотип, играла музыка. Пятнадцать минут или около того они показывали отредактированную сводку сообщений о событиях дня в «Маккормик Плейс» — огромном конференц-центре Чикаго, в котором проходило Общенациональное Межгородское Собрание. Засим следовали еще пятнадцать минут аналитики от команды экспертов, часть которых была за Коззано, а часть — против. Затем полчаса записей — например, речи Коззано, произнесенные ранее в этот день. Затем начиналась передача из гостиной какого-нибудь отеля, в которой Коззано встречался с очередной группой американцев, чтобы пособачиться о проблемах: безработице, недостатках системы здравоохранения, говенных средних школах и так далее. Коззано обычно сидел и слушал, как другие проветривают легкие, иногда делал пометки, задавал вопрос-другой, а потом произносил краткую проповедь, чтобы успокоить их и заверить в том, что он беспокоиться об их нуждах и обязательно что-нибудь сделает, попав в Белый дом.
Часы СОР излучали эти и тому подобные картинки, пока он в полном одиночестве перемещался по огромному кукурузному полю — единственный движущийся объект на несколько миль вокруг. Его руки поднимались и опускались в заведенном ритме, пока он брел вдоль рядов длиной в милю, обрывая метелки, а когда на экране возникало что-нибудь особенно интересное — внезапный выход звезды, например — замирал на минутку без движения, глядя на запястье. В начале этих вечерних смен картинка на маленьком экранчике была тусклой и бледноватой, но по мере того, как он двигался через поле, а солнце опускалось к плоскому горизонту, свет часов становился ярче, цвета богаче; когда же на небе показывались луна и звезды, а Вишняку приходилось наощупь искать путь во тьме, изображения с Общенационального Собрания уже играли самыми насыщенными цветами, как будто часы были браслетом из рубинов, изумрудов и сапфиров.
