Потасканное лицо пыжится в улыбке. Переслащенной. Что ему нужно?

— Ваше Высокопреосвященство…

Изводил встать с жесткой скамьи. Значит — нужно много.

Интересно, какова она ему? После мягких соф и пышных подушек? Не натирает изнеженную… плоть?

Проситель прикладывается к кардинальскому перстню губами. Щедро напомаженными.

Не забыть бы потом как следует вымыть многострадальный символ церковного величия. Хотя… такое забудешь!

— Благословляю, сын мой.

Тут порадуешься, что сыновей заводить не придется. Стоит представить, что родится… такое.

— Я вас внимательно слушаю, сын мой.

Глава девятая.

Квирина, Сантэя.

1

Отец Марка арестован. Вдовая тетя — тоже, что уж совсем неслыханно. В Квирине больше знатных матрон не принято отправлять под арест только девственниц. Это что же настрочил неизвестный доносчик?

Алексис знал, что должен уходить. Чтобы сообщить Валерии… передать…

И что это даст? Узнав, что возлюбленный в опасности, шальная девчонка немедленно рванет сюда. Вперед собственного жертвенного порыва.

Всё скрыть, наплести что-нибудь? А смысл? Иглу в ленте не спрячешь. Валерия всё узнает — часом раньше, часом позже. И всё равно будет здесь — если ее не запереть. Связав по рукам и ногам.

Такого она не простит, но это стало бы выходом. Будь ее отец Октавианом — Мидантийским Барсом.

Нет, Октавиан повытаскивал бы из тюрем всю упрятанную туда родню Марка. И лично устроил брак любимой доченьки. А если Его Величество император против — у Квирины опять будет новый правитель.

Да к змеям Барса — сгодился бы любой мидантийский самодур. Или эвитанский. Но никак не подкаблучник люто ненавидящей падчерицу шлюхи-жены. Да еще и любовницы императорского любимца.

Валерию вообще пора увозить из Сантэи — как можно дальше. Пока девчонка не наделала совсем непоправимых глупостей. А она их наделает — и скорее раньше, чем позже.

Увозить, но куда? Сейчас Валерия — хоть у себя дома. Под защитой какой-никакой, но родни. И они — пусть не в фаворе, но и не в опале. А папаша у сестренки — пусть и паршивый, но не ненавидящий.

А Алексис? Оторванный лист на ветру — сначала мидантийском, потом — квиринском? Кто защитит глупого воробья, сменившего одну клетку на другую? Если ядом пропитаны обе?

Раньше юноша смеялся — когда читал романы о знатных героях, жаждущих сменяться судьбой с простолюдинами. Вот идиоты! Это они простолюдинов в глаза не видели.

А сейчас Алексис с радостью поменялся бы сам. Потому что до крестьянина или мелкого торговца Мидантийскому Скорпиону нет никакого дела.

— Вина, Алексис?

— Да, спасибо.

Красного, белого, кислого, сладкого? Будто ничего и не случилось. Будто им не светят тусклые окна тюрьмы. А потом — алое сукно плахи. В лучшем случае. Квиринские казни — ничуть не милосерднее мидантийских.

— Хотите что-нибудь еще? — улыбается Сильвия.

Еще как! Хочет. Домой!

Говорят, в пустыне жажда — втрое сильнее и невыносимей.

Кому какое дело, куда хочет мидантийский беглец? Алексис потянулся к вазочке с виноградом. Синим, красным, зеленым, черным?

Иллюзия изобилия. Когда вот-вот лишишься всего. Когда роскошные палаты вот-вот сменятся застенками, а угощение — тюремной баландой.

А у Марка не только шпага на поясе, но и кинжал в рукаве.

Мидантиец поймал взгляд сына бывшего императорского фаворита. Возлюбленный Валерии точно так же делает вид, что ничего не происходит. Просто прием гостя.

Нет, не так. Алексис имеет право уйти — в любой миг. Пусть не домой, но уж особняк дяди-то для него открыт. Пока еще. Пока за ними не пришли. Потом-то уже разбираться не станут — уволокут всех.

А Марку и его сестре деться некуда. Эти листья на ветру уже вот-вот прибьет морозом.

Стук в дверь. Взволнованный голос слуги. Сердце летит с приморской скалы — вниз, на острые рифы…

— Господин, там…

Марк едва заметно опустил руку. К эфесу.

Вот и всё. Дошутился ты, Алексис. Осталось только залпом осушить бокал. И последняя ягодка — самая вкусная. Крупная, зрелая, сладкая.

Рука ложится на эфес, тот холодит кожу. Вот так и продают жизнь подороже? Хоть одного-то зацепить удастся? У преторианцев опыт боев — на полсотни Алексисов хватит. С учетом, что у него — вообще по нулям.

Дверь распахнулась — резко и сразу. Мидантиец встряхнулся первым, Марк — почти одновременно, Сильвия… И у нее — кинжал. Вон как правая рука к левому манжету рванулась. Будто за дверью — легион. Что запросто!

Но вихрь по имени Гай Сергий Тацит влетел один. Растрепанный, взволнованный… на лице — горечь пополам с облегчением. Все еще здесь. Еще живы!

Ты свихнулся от страха, Алексис. Иначе бы понял: преторианцы стучат иначе.

Так и удар можно получить. Даже в этом возрасте и при поджарой комплекции. Разве же можно так людей пугать?

Едва слышный глухой стук. Мягко упал на ковер кинжал Сильвии. Нервы сдали не у одного Алексиса. Зато именно его головокружение заставило опереться о стену.

С чего он взял, что квиринцы — крепче мидантийцев? Нормальные квиринцы, не герои. Забыл, какую из наций обзывают змеями подколодными?

Стантис не нашел сил даже улыбнуться, когда еще один вихрь — в легком платье, рванулся к другому — в старомодном камзоле эпохи… нет, не предыдущего императора. Для этого они меняются слишком часто. И жаль, что нынешний не последовал столь полезной традиции.

Ноги подкашиваются, комната всё еще кружится юлой. Как у внезапно помилованного. Наверное. Убить его пытались — было дело. Но не приговаривали, а потом прощали. У Скорпионов такое не принято. Особенно — у Мидантийских. Они жалят сразу. Как только дотянутся.

— Добро пожаловать, друг. — Марк заговорил не раньше, чем дал влюбленным наобниматься вдоволь.

Понимающий брат — под стать самому Алексису. Лишнее подтверждение, что этот будущий монах — вполне приличный человек. Неглупый и не зануда. Есть у Валерии вкус, есть.

«Приличный» в свою очередь принял Тацита в объятия. Дружеские похлопывания, веселые беззаботные шутки… почти беззаботные.

А Алексис наконец-то смог улыбнуться. В подлунном мире есть не только дружба, но и любовь. Может, всё еще и будет хорошо?

Уезжал мидантиец еще часа через три — и в превосходном настроении. И всерьез думал, не задержаться ли подольше.

Трясти начало только в дядюшкином особняке.

2

Что можно сказать о дворянине, что в одиночку накачивается вином? В час, когда трое хороших людей остались среди горячечной веселости? В неизвестности о дальнейшей судьбе? Точнее — почти в известности.

Трое осталось, и один из них — добровольно. А четвертый уехал. И бесполезно твердить, что твое присутствие ничего не изменит. Ни для кого, кроме тебя самого.

А еще бесполезнее — что только утром эти люди были тебе никем. А над желанием Марка уйти в монастырь ты откровенно смеялся.

Если б кузина была дома — Алексис поделился бы всем в подробностях. Ничуть не пытаясь преуменьшить опасность.

Но Валерии — нет. И лучше не думать, куда она могла пойти. Куда угодно.

И неизвестно, где искать. Алексис даже не может обратиться к ее отцу. Потому что тот — слабак и тряпка, а мачеха — стерва.

И сам мидантиец — тоже слабак и тряпка. Потому что пьет здесь — вместо того, чтобы…

А чего, собственно? Он всё еще не знает, куда провалилась кузина. Дядюшка — по-прежнему рохля. Марк и его сестра — по-прежнему под арестом. Император — по-прежнему сволочь. А у Алексиса всё еще ни связей, ни влиятельных знакомых. Не считая самого дядюшки. Который, как уже упоминалось — тряпка, слабак и подкаблучник. А мачеха — стерва. И шлюха. Перезрелая.

Сладкое вино, сладкие лица, приторные ухмылки. В сластях легче всего не заметить яд. В вине, в улыбках, в поступках.

Алексис смертельно обманулся в Мидантийском Скорпионе, а в ком — отец Марка? И какого Темного квиринский родственник в упор не замечает истинной сути красноречивых змей? Юный Стантис видит это в девятнадцать — почему дядя так слеп в сорок? Люди с возрастом глупеют? Или отец Валерии просто ни разу не ошибался в людях так, как довелось его племяннику?