— Таким видит меня Итало, Стеф. Предатель, под покровом ночи открывший врагам ворота крепости.

Он ожидал негодующего окрика, но вместо этого услышал:

— Чарли, он прав.

Уязвленный на этот раз до глубины души, Чарли встал. На его лице не было никакого выражения. Ему следовало бы хорошенько разобраться в своих мыслях, направляясь сюда. Такая яростная фамильная преданность, такая зашоренность в духе «старой родины» со стороны Стефи была ему в новинку.

— Спокойной ночи, Чарли. — Она нежно помахала ему рукой. — Прости, что наговорила тебе гадостей.

— Это не твой ум говорил.

На ее губах заиграла насмешливая улыбка.

— Приходи еще поболтать.

Оба захохотали, снова — подростки. Глухой звук в отдалении повторился, на этот раз громче. Юные улыбки увяли на их лицах.

В кабинете Чио Итало в клубе «Сан-Дженнаро» тусклый утренний свет с трудом просачивался сквозь пуленепробиваемые оконные стекла. Но в силу своего образа жизни Итало не особенно нуждался в возможности посмотреть на мир. И еще в меньшей степени — в том, чтобы мир смотрел на него.

Иссохшие пальцы-когти нежно коснулись клавиш компьютера. Из Лондона передавали цифры, выражавшие его долю в МАСА. Все было так, как пообещал Эль Профессоре. Но честность племянника интересовала сейчас Чио Итало меньше всего.

Единственная по-настоящему важная вещь — это верность. Чио Итало как воинствующий аббат требовал абсолютной, нерассуждаюшей, непоколебимой верности основополагающему догмату своей религии — семье. Другие ценности он отвергал без сожаления. Человеческая жизнь? Довесок в торговле. Именно поэтому в его жизни не нашлось места никому по-настоящему близкому, как жена или сын. И он не жалел об этом. Он решился наказать Чарли единственным и необратимым образом, и его чувство справедливости не было замутнено и тенью сострадания.

Наверное, бунт следовало задавить в зародыше, не дожидаясь, пока Чарли зайдет так далеко. И тем более пока он спланирует свою линию защиты. Но для этого требовался профессионал. Никто из людей Винса для такой работы не годился. Стиль, которого придерживается Винс, — личное участие в ликвидации, — служит нескольким целям, в том числе повышению авторитета. Такую операцию он обязательно использует в своих интересах, шантажируя Чио притворными угрызениями совести. Нет, Итало требовался человек со стороны, редкий и дорогой специалист, который сумеет организовать безупречный, стопроцентный несчастный случай, а не расправу.

Чио нахмурился. В истории современного мира известно не мало поворотных пунктов и водоразделов, сработанных профессионалами высокого класса. Несчастный случай, выходка сумасшедшего маньяка — все это можно организовать, если обратиться к специалисту. Но среди них Итало мог бы довериться очень немногим. Один специалист по несчастным случаям как раз только что приехал в Нью-Йорк.

Никки Шан перестал писать и задумался. Он колебался, стоит ли отправлять факс отцу. В июле он своим письмом форменным образом разворошил осиное гнездо. Матери пришлось срочно уехать домой, чтобы утихомирить отца. Бедный лорд Мэйс, Его Сиятельство Безнадега, здорово получил по голове. Легче всех отделался Никки — от отца пришло письмо, состоявшее из одной фразы, где довольно сухо выражалось одобрение его стилю.

Он перечитал свое новое эссе.

"Дорогой отец.

Веками старшие сыновья наследовали огромную ответственность, независимо от того, были они готовы к этому или нет. Не слишком вдохновляющий пример тому — лорд Безнадега, существующий в двух ипостасях, пьющий либо блюющей.

Эта традиция интересно трансформирована американцами: у них президент может полностью пренебрегать своими обязанностями под убедительным предлогом — откровенной тупостью. И вместо импичмента заслуживает переизбрание.

Поэтому все разумные люди здесь быстро постигают все выгоды положения, когда никто не может заподозрить в них способность к мышлению.

Вы получаете счет за покупку, сделанную в далеком прошлом. Или вообще вами не сделанную. Вы выбрасываете счет. И получаете второе извещение, написанное очень вежливо. И пишете вежливый ответ. От месяца до трех длится период регулярного поступления писем, постепенно сбрасывающих покров вежливости. Последнее звучит так: «Мистер Паразит, ваше дело передано нашей команде. Ротвеллер».

К этому моменту до вас доходит, что вы вступили в переписку с компьютером. Бюджет не позволяет держать человека, который читая бы ваши письма. Но позволяет компаниям валять дурака и морочить вам голову сочинениями компьютера. В конце концов вы, может, сдадитесь. Но если вы располагаете временем, энергией и силой воли, у вас есть шансы на победу. Если вы к тому же располагаете мозгами — пакуйте вещи и присоединяйтесь к лорду Безнадеге, пьющему и блюющему. А если мозгов у вас нет, значит, вы уже занимаетесь этим".

Никки недавно купил факс — скорее для Банни, чем для себя. Банни царственно пренебрегала телефоном и никогда не отвечала на звонки. Никто не мог к нему дозвониться. Теперь проблема связи решалась просто.

В Бостоне начинало рассветать. Временами их ночи выдавались такими поздними и активными, что ложиться спать не имело смысла. Поэтому когда Банни раскидывалась, обнаженная, на кровати, почти шесть футов великолепной плоти — и все его, Никки просто садился у окна, поглядывая на реку, и царапал потихонечку в тетрадке, сгорбившись, как монах над Житиями святых.

Умей он рисовать, он запечатлел бы это длинное, нежное тело. Будь он поэтом, он воспел бы ее плоти славу тысячью разных стилей. Но ничего этого Никки не умел, поэтому писал эссе.

Он закрыл тетрадь, и посмотрел на восток, залитый солнцем. Прозрачный луч юркнул в комнату и зажег один из крупных розово-коричневых кружков вокруг сосков Банни. Как пепельница с дымящимся окурком, подумал Никки. Как только Банни проснется, она затащит его в постель для «верховой разминки», как она выражается. Никки знаком был с термином «гиперсексуальность» — специфическое мужское заболевание, проявляющееся в потере жизненных сил. Подобных симптомов он пока не обнаруживал. Никки открыл тетрадь и сделал пометку — нужно разобраться, не является ли постоянная потребность писать эссе проявлением гиперсексуальности.

И тут проснулся его факс. Никки быстро подскочил к аппарату, чтобы переключить на автоматический прием и печать. Факс простучал его координаты и имя, потом:

"Милый Никки, приготовься к семейному визиту — мы приезжаем вдвоем, не позже Рождества, не раньше ноября. Не пропади в канун Нового года! Мама".

Никки постоял около факса, перечитывая письмо. Эти короткие строчки выглядели серьезней, чем самое грозное предостережение. За все годы его учебы в Англии, Швейцарии и Америке Великий Шан Лао ни разу не посетил своего сына. Произошло что-то очень необычное. Возможно, это из-за матери с ее полуосознанной надеждой примирить Шан Лао с союзом Никки и Банни.

Сложив письмо, Никки подошел к своему столу. Месяц назад Банни переехала к нему, бросив свою квартиру. Она сказала, что там слишком часто звонит телефон. Теперь ее косметика была разбросана на его бумагах. Кроме этого, она ничего с собой не привезла. Никки одобрял путешествия налегке, но не беспорядок на рабочем месте. Он наклонился над столом, сдвигая в сторону тушь, помаду и тени. И почувствовал атаку с тыла. Его схватили за мошонку, но очень нежно.

— Бан!

— Стоять, жеребчик. Стоять. Ты весь в моей власти.

— Бан, слушай...

— Тихо, жеребчик. — Она нежно поглаживала его яички.

Выгнув шею, Никки увидел, что она стоит сзади на коленях.

— Ma chere[30], — начал он, — готовится что-то невероятное...

— Да, жеребчик. Я собираюсь овладеть тобой сзади. Где там наш большой толстый фонтанирующий черный Монблан?

— ...мой отец едет к нам в гости.

Ее пальцы рефлекторно остановились, и Никки охнул.