Снайпер все еще проклинал вполголоса манхэттенские сквозняки, укравшие у него выстрел века. Боже мой, так близко!.. Правда, со свойственной ему предусмотрительностью он вытребовал плату авансом — оговорив, что вознаграждение не зависит от результата. Действительно, это было очень благоразумно.

Улыбнувшись своим мыслям, пилот поднял голову, услышав шум приближающегося «Муни». Сделав круг по ветру, гидросамолет опустился на воду, около берега. Снайпер забросил на борт свой рюкзак. Все, что в нем было — это бритвенный набор и пятьдесят тысяч долларов в купюрах по сотне. Пилот положил свои деньги в чемоданчик и тоже швырнул его в кабину «Муни».

Но только пилот и снайпер попытались вскарабкаться в самолет, человек за штурвалом «Муни» повернул к ним лицо и посмотрел на них через солнцезащитные очки, такие темные, что казались черными. Потом разрядил половину обоймы своего браунинга в снайпера, а вторую — в пилота. Вместо неопрятной серии дырок на лбу у обоих появилось по отверстию размером с перезрелый сочащийся персик.

Мотор гидросамолета не был заглушен, так что выстрелы не слышал никто. Стряхнув мертвую руку снайпера, вцепившуюся в открытую дверку кабины, пилот захлопнул ее, и «Муни» начал разбег.

После завершения любой акции такого рода вовлеченные в нее исполнители переходят в категорию нежелательных свидетелей. Если бы снайперу чуть-чуть больше повезло, во многих точках мира сегодня раздались бы поздравления и звон бокалов. Но ни на одном из празднеств его присутствие не было запланировано.

Поздравления пришлось отложить. Тем более — нужно позаботиться, чтобы не осталось концов, которые можно увязать между собой. Теперь если кому и стоило тревожиться, так это пилоту «Муни» в темных солнцезащитных очках.

Несомненно, происшествие потрясло Чио Итало.

Хрупкий и болезненный физически на протяжении всей своей жизни, сейчас, в свои семьдесят, он начал терять и остроту ума.

— Господи, Чарли, Господи, — почти беззвучно шептал он, — куда катится этот мир?

— К все более высоким технологиям убийства, — мрачно отрезал Чарли.

— Нас окружают варвары, — прошептал Итало. — Мир катится в пропасть. Наступает хаос.

Когда приглашенные переместились на террасу, Итало произнес свои церемониальные поздравления. Потом, в уединении квартиры-офиса Чарли, наверху, под медным куполом, в который часто ударяли молнии, Итало устало опустился в глубокое кресло.

Нигде в мире больше не найти такого вида, как из окон у Чарли. А кто купил ему эту роскошь? Чьи кровные денежки легли в основу операций, которые принесли такую прибыль? Итало не обращал внимания на праздничный гул внизу, его рассеянный взгляд блуждал, словно весь его мир потерпел крушение в одночасье.

Эдвардианская элегантность нарядного костюма, белый галстук — нелепо смотрелись в безжалостном свете, заливающем квартиру на сто тридцатом этаже. Воздух, прозрачный после дождя, превратил южные и западные окна в флюоресцентные лампы, высвечивающие каждую соринку, каждую мелочь.

Это не страх, нет, убеждал себя Итало. Страх он видел на лице Чарли — это в порядке вещей. А сам он испытывал только ярость — от своей уязвимости в вознесенной в небо башне Эль Профессоре.

Итало часто задумывался, достаточно ли безопасна для него резиденция на Доминик-стрит, приземистая, такая близкая к грязи и запахам улицы. Сейчас он сказал себе с той неумолимой прямотой, с которой всегда относился к себе, что, когда за тобой приходит смерть, и сто тридцать этажей над землей не защита. Все равно как жениться, чтобы защитить свой тыл, — так делают сицилийцы: женщина варит твою похлебку, греет тебе постель, вынашивает твоих ребятишек... Какая глупость!

В браке заложено то же вероломство, что и в цитадели на сто тридцатом этаже. Не то, чтобы он не завидовал Чарли из-за этого — так можно внушить себе, что занял место в мире небожителей.

Итало всегда питал слабость к небу. Отец дал ему имя в честь бравого красавца авиатора Итало Бальбо, любимца Муссолини, доблестно уморившего газовыми бомбами тысячи эфиопов, полуголых туземцев, вооруженных копьями и дротиками. В 1930 году Бальбо повел эскадрилью скоростных гидросамолетов «Савойя-Марчетти» на Америку, чтобы утвердить мощь фашистского государства как передового оплота мира, задолго до того, как этот мошенник Гитлер опорочил саму идею фашизма.

Чувствуя свой возраст каждой клеточкой, Итало с хрустом поднялся на ноги и подошел к восточному окну. Внизу, на террасе, аккордеонист наигрывал песенку из «Крестного отца», тягучую, полную неаполитанской томности мелодию. Откуда им знать, дурачью?..

Время от времени кто-нибудь поднимал голову и приветственно махал ему рукой. Чио всю свою жизнь ковал образ «Дядюшки». Но настоящее чувство семьи никогда не жило в его сердце. Там не было места ни для каких чувств. Всем этим чужакам никогда не понять душу настоящего мафиози. Сейчас родственники начали забывать об этом. Слишком уж легкой стала их жизнь, в особенности последнего поколения.

Только совсем немногие, избранные, знали, на чем основана истинная мощь мафии: полное отрицание, неприятие человеческих чувств, допускающие любую жестокость, ложь, предательство, чтобы защитить и расширить свою власть. Как Папа Римский — представитель Господа на земле, так люди, подобные Итало, — воплощение особой вселенской универсальной силы.

Сицилийские крестьяне говорят: «Potere e potere». Только они понимают истинный смысл этой пословицы. Сила — все, остальное — ничто. Бог — кукла на кресте, попы — продажные попрошайки.

За все нужно платить. Одна из истин, похороненных глубоко в сердце Итало. Возможно, разве что ровесники Винса понимают: абсолютная власть исключает сострадание. Ты никогда не испытываешь сострадания — и никогда не находишь его у других.

Итало ожидал бунта Чарли давно — с тех пор, как шпионы донесли ему о романе племянника с этой чокнутой филантропкой, доктором Эйприл Гарнет. Его Чарли, сын, которого не дал ему Бог, — какая глубокая рана!

Долгие годы Итало наблюдал за Чарли с одобрением: членство в правильно выбранном клубе, разумный выбор жены, блестящее образование. Чарли преумножил свое наследство. Было время, когда он едва не решился переменить вероисповедание, но Итало оказал сопротивление, и Чарли остался, как всякий сицилиец, добрым католиком, никогда не заглядывающим в церковь. Сицилийские женщины ходят в церковь, а мужчины считают религию разновидностью рэкета, к которой следует относиться уважительно.

Я сотворил его, думал Итало, я открыл перед Эль Профессоре его судьбу. Мог ли я предположить, что его судьба — женщина по имени Гарнет? Что ради нее он отречется от меня?

Каждый настоящий сицилиец знает, что бывают вспышки ярости, такой неукротимой, что она испепеляет все вокруг. Время такой ярости еще не пришло. Миссия Итало требует сердца из стали. Вот что было так необходимо дуче, как и Итало Риччи, чтобы создать порядок из хаоса. Но стоит однажды нарушить установленный порядок, думал Итало, и все рушится, в этом главная опасность.

Никто в семье не способен был помочь ему справиться с его задачей. Раньше он мог опереться на мозги Эль Профессоре — но с тех пор, как в его душу пробралась эта женщина, он стал бесполезен. А заменить его было некем. Племянница Стефи не уступала Чарли по уму. И Уинфилд, старшая дочка Чарли, унаследовала его хладнокровную интеллектуальную силу. Но женское дело — давать жизнь. Смертью в этом мире распоряжаются мужчины.

Большие темные зеленовато-коричневые глаза Чио Итало, глубоко утонувшие в глазницах, внезапно широко открылись. Сосредоточенная в них сила, над начальственной кривой носа, похожего на саблю, придавала взгляду почти физическую тяжесть. Сосредоточение власти в одних руках, напомнил себе Итало, влечет за собой сужение кругозора, а это очень опасно.

Мишенью в первом происшествии был Чарли. Что же до нападения с вертолета — кто может точно назвать мишень, Чио или Чарли? Нужно будет внушить племяннику, что за оба покушения платила одна и та же рука. Рука безликого общего врага. Уголки губ старика изогнулись в ледяной усмешке.