Издавна, быть может с самого начала своей жизни, Эрик везде и во всем чувствовал борьбу за существование. Вокруг него шла война, и не только между людьми: это была стихийная, первобытная борьба жизни со всеми физическими законами, обрекавшими ее на смерть. Жизнь хрупка и зыбка, жизнь – случайный результат нескольких совпадений, крохотный водоворотик в огромном потоке вселенной. Во мраке и холоде таинственной, безмолвной бесконечности жизнь – только нежный розовый бутон; но жизнь упряма, обреченные живые существа упорно цепляются за этот теплый хрупкий клочок и бросают вызов врагу – вечной ночи. Ни один человек не может сказать, когда он впервые почувствовал, что вокруг него происходит борьба, но в первую же осень своей сознательной жизни он видит ее в меняющейся окраске листьев на деревьях. Он может ощутить ее в разрушительных вихрях гигантских бурь, величественно проносящихся над землей, в падающих звездах, в обмелении рек, в образовании оврагов, в обвалах, разрушающих горы, в засухах, наводнениях, в бледном, мертвенном свете луны и нестерпимо палящих лучах солнца. И в солнечном летнем утре, и в теплых весенних вечерах есть смерть – тысячи, миллионы смертей.
Рано или поздно возникает вопрос – почему? Есть ответы, внушенные безвольной покорностью или тупой невозмутимостью. Но в тех людях, которых не так-то легко удовлетворить подобными ответами, недовольство порождает желание бороться, и они вступают в войну. Некоторые из них, забыв о враге, занимаются грабежом, насилием и убийством в собственном стане, но самые смелые уходят вперед, во тьму, открывать неизвестные земли. Группами или в одиночку, они поднимаются к звездам, они изучают и используют маниакальную жизнеспособность микроскопических клеток, они исследуют огромный шар, который медленно вращает их в безмолвном пространстве.
Это настоящая война, в которой люди становятся в ряды бойцов без знамен и сражаются без боевых кличей и без героизма. Они наивно спрашивают: «А чем же еще можно заниматься в жизни?» Но разве мыслимо, участвуя в такой войне, уважать окопавшихся в тылу людишек, которые используют для личной наживы трофеи, добытые ценою огромного труда, которые подымают визг из-за того, что задето их мелочное самолюбие, убивают, обозлившись на то, что к их добру прикасаются скептические руки? До каких пор можно терпеть существование этих зачинщиков кровавых схваток, этих противников всего нового?
Трудно и тоскливо бойцам сражаться в этой войне. Несмотря на всю свою целеустремленность, они ведь только обыкновенные люди – мягкие, податливые, обладающие всеми человеческими слабостями. Собственные недостатки досаждают им, как вши. И так как они просто обыкновенные люди, то, даже смело шагая вперед, они страдают, чешутся и корчатся от этих зудящих укусов. Их не ждут никакие личные награды, кроме сознания, что дело выполнено хорошо. Но и эта медаль быстро стирается и тускнеет. Заслужить прочное уважение невероятно трудно, почти немыслимо. Это требует особого внутреннего напряжения, которое зачастую может искалечить человека. Очень трудно найти в себе для этого мужество, и, таким образом, внешняя борьба повторяется в миниатюре в сердце каждого человека.
Все это Эрик теперь понял; он знал также, что Хьюго пал не в сражении, он умер потому, что не мог пережить гнусностей, творившихся в тылу. Такая смерть требует отмщения. Эрик был уверен, что он не виноват в гибели Хьюго. Оставалось только убедить в этом Сабину. Она стояла у окна, одна, спиной к нему.
Лили, подойдя сзади, слегка тронула его за плечо.
– Я хочу напоить Эдну кофе, – сказала она. – Потом, когда она немножко отойдет, я заберу ее к себе. Она побудет со мной, пока не приедет ее мать. Я уже вызвала ее.
Эрик охотно встал – от неподвижного сидения у него онемело все тело. Он поглядел на Сабину, все еще стоявшую у окна, потом подошел к столику и налил себе кофе. Сабина наконец обернулась и, словно не заметив Эрика, прошла мимо него к Эдне. Вышло ли это нечаянно или она умышленно не хочет его замечать? Он задержался у столика, выжидая, пока она поднимет на него глаза, но Сабина села рядом с Эдной, и теперь, чтобы взглянуть на него, ей нужно было обернуться через плечо. Женщины о чем-то тихо заговорили, а Эрик медленно направился к Тони, который стоял у другого окна и молча смотрел в темноту.
Лицо Тони как-то обвисло и в профиль показалось Эрику совсем старым. Эрик предложил ему кофе, но Тони покачал головой. Эрик взглянул на его покрасневшие влажные глаза. Сначала он подумал, что причина этих слез смерть Фабермахера, но, перехватив полный горечи и возмущения взгляд, который Тони бросил на Лили, сразу догадался, в чем дело.
– Вы не знаете, как решено с похоронами? – вполголоса спросил Эрик. Тони медленно обернулся.
– Она хочет кремировать его, как только полиция вернет тело, – сказал он. – Так по крайней мере она сказала, когда я сюда пришел. Вряд ли она передумает. Во всяком случае ее мать приедет раньше, чем Лили уедет в Англию. – Тони помолчал. – Вы знаете, она твердо решила выйти замуж за Помфрета.
– Я не знал, – сказал Эрик.
– Она только сегодня мне сказала, – горько промолвил Тони. – Сколько дней я этого ждал, но ведь я ее знаю – если б я не спросил, она бы так ничего и не сказала. Она воображала, что щадит меня, но все равно потихоньку уехала бы. Поэтому я спросил ее сегодня напрямик, и она ответила, как я и ожидал. Посмотрите на нее. Черт ее возьми, почему ее ничего не трогает? Она всегда так – становится чуточку грустнее – и больше ничего. – Тони пристально посмотрел на Эрика. – Ну что же, принимаете вы это предложение?
– Нет, – решительно ответил Эрик.
– А кого они хотят взять вместо вас?
– А что? Вы хотите получить это место?
– Прежде всего, они вряд ли обо мне вспомнят, а после сегодняшней речи… словом, работать у них – все равно что проектировать массовый крематорий; но, черт возьми, надо же мне чем-нибудь заняться.
– Вы хотите сказать, что согласились бы, если б вам предложили?
Тони пожал плечами.
– Не знаю, – неуверенно ответил он. – Пожалуй, я сейчас согласился бы на любое предложение. А вы сами уже решили, что будете делать дальше?
– Да, уже решил, – спокойно ответил Эрик. – И очень твердо. Вчера, когда я сюда приехал, я, сам того не сознавая, пятился назад. С этим покончено. Я твердо знаю, куда иду. Мне теперь совершенно ясно, что с этих пор все лаборатории в Америке будут находиться под пятой тех самых людей, которые нарочно путают понятие об атомной энергии с атомной бомбой. Этим занимаются Арни и его друзья. Деньги потекут к ним рекой, а лабораториям будет вежливо предложено работать только для военных целей, и свободной исследовательской деятельности наступает конец. Новая работа Хьюго – первая жертва. Так вот, именно в лабораториях и начнется борьба, и там должны быть люди, способные оказать сопротивление. Нужно работать для науки, а не ради войны, и в этом духе мы должны воспитывать молодежь. Я не намерен стать Эрлом Фоксом. Мои студенты никогда не услышат от меня фразы: «Не все ли равно?» Теперь нам далеко не все равно. Так что, когда я вам понадоблюсь, вы найдете меня в Пало-Альто. Я буду работать в университете. Это – боевое задание, а не бегство!
– А что вы думаете о федерации ученых, которая сейчас формируется?
– Пока что все это превосходно задумано. Я с радостью буду там работать. Все, что поможет разъяснить эту путаницу, можно только приветствовать. Но уж, само собой, сделано это будет не в Вашингтоне.
– Все-таки такой организации нужен человек, знающий в Вашингтоне все ходы и выходы, – возразил Тони. – Такой, который умел бы здесь ориентироваться. Это мне как раз подошло бы. Вы ведь знаете людей, которые занимаются организацией этого дела. Не могли бы вы меня туда устроить?
Эрик отвернулся.
– Не выпить ли нам кофе, Тони? Мы поговорим об этом в другой раз.
– Почему же в другой? – настаивал Тони, хватая его за руку. – Вы не хотите замолвить за меня словечко?