Снова наступила пауза.

– Может быть, все-таки выпьете? – сказал Хэвиленд.

– О нет, спасибо. – Эрик взглянул на миссис Питерс. Она перебирала пальцами лежавший у нее на коленях носовой платок и с таким интересом разглядывала вышивку, словно видела ее в первый раз. – Понимаете, – быстро заговорил Эрик, оборачиваясь к Хэвиленду, – я все время думал об этом конденсаторе, и мне пришла на ум одна идея: мы можем поместить его так, как вы хотите, и в то же время избежать замыкания.

Хэвиленд медленно поднял глаза, но ничего не сказал.

– Мы все время, – говорил Эрик, отчаянно стараясь восстановить логический ход мыслей, казавшийся ему раньше таким убедительным, – мы все время думали о том, как бы удержать конденсатор на весу, над полом, и ничего не могли придумать. Мне вдруг пришло в голову, что мы можем подвесить его к потолку. Весь прибор.

– К потолку? – повторил Хэвиленд.

Видимо обдумывая это предложение, он молча потягивал из стакана виски.

– Что ж, это неплохая идея, – сказал он наконец. – На первый взгляд она кажется довольно удачной.

– Да, – сказал Эрик, недоумевая, почему его великолепный план оказался вдруг таким жалким. «Слишком кратко объяснил, – подумал он. – Впрочем, Хэвиленд за свою жизнь разрешил, наверное, миллионы таких проблем».

– Вот что мы с вами сделаем, – сказал Хэвиленд. – Утром мы начертим все это на бумаге и посмотрим, как оно получится.

Эрик встал и взглянул на него с благодарностью.

– Я рад, что вам понравилась эта мысль.

– Мысль в самом деле отличная. – Хэвиленд тоже поднялся, улыбаясь. – По-видимому, вы нашли решение вопроса.

– Спокойной ночи, миссис Питерс, – сказал Эрик. Он почти забыл о ней.

– О!.. – Она подняла глаза и приветливо улыбнулась. – До свидания, мистер Горин.

У двери Эрик обернулся к Хэвиленду и сказал:

– Послушайте, я страшный идиот. Надо было позвонить по телефону.

– Вздор. Перестаньте об этом думать. Я рад, что вы заглянули, и, пожалуйста, заходите когда угодно. А с конденсатором это вы здорово придумали, просто здорово.

Эрик покраснел и, широко улыбаясь, махнул рукой.

– Черт с ним, поговорим об этом завтра утром. Но вам действительно это понравилось? – почти с мольбой спросил он еще раз.

– Очень, – любезно заверил его Хэвиленд, прикрывая дверь.

– Ладно. – Эрик глубоко вздохнул и, выпрямившись, нажал кнопку вызова на дверце лифта. Он выглядел уже гораздо увереннее. – Не провожайте меня. Спокойной ночи.

Хэвиленд улыбнулся.

– Спокойной ночи. До завтра.

Хэвиленд закрыл дверь. Когда он вернулся в гостиную, Лили сидела не шевелясь, и тишину нарушала только приглушенная музыка радио.

– Никак не приду в себя, – сказала она. – О, Тони, как мог швейцар впустить его без предупреждения?

– Бедный мальчик, он смутился еще больше, чем мы.

Лили вдруг начала смеяться.

– Если он будет прибегать сюда каждый раз, когда его осенит блестящая мысль, нам придется устраиваться иначе.

– Мысль была далеко не блестящая, – ответил Тони, стоя возле радиоприемника. – Ничего из этого не выйдет, потому что он хочет подвесить к потолку четверть тонны. Это невозможно из-за вибрации.

– Ах, бедняга! И вы уверяли его, что это хорошо, только чтобы поскорее от него отделаться? Мне жаль его.

Тони окинул ее долгим испытующим взглядом и, грустно улыбнувшись, покачал головой.

– Вы не понимаете, Лили. Если б я в вашем присутствии сказал, что его идея никуда не годится, он бы просто умер.

– При чем тут я?

– Потому что вы оказались здесь, вот и все. И потому, что хотя вы ничего и не поняли бы из нашего разговора, но в ваших глазах я был бы совершенно прав, а он, наоборот, кругом неправ. Лучше уж я скажу ему об этом завтра утром.

– Приятно видеть в вас такую деликатность. Может быть, когда-нибудь вы проявите ее и ко мне.

Он пристально посмотрел на нее.

– Если это когда-нибудь случится. Лили, тогда – да поможет мне Бог. Но для женщины, у которой существует полное взаимопонимание с мужем, вы вели себя слишком нервно, когда услышали звонок. Ведь Дональд в Вашингтоне, не правда ли?

– Да, конечно, но… – Лили поднялась с кресла. – В конце концов, он никогда не говорил мне: «Знаешь, дорогая, я так рад, что ты бываешь всюду с Тони Хэвилендом и что у тебя с ним роман!» Он понимает, что я его не люблю. Должно быть, он догадывается, что у меня кто-то есть, но не знает, что это вы. Да и откуда ему знать? – Она обернулась к Хэвиленду, и в ее улыбке появилось что-то грустно-ироническое. Сейчас она казалась очень искренней и беззащитной. – Кроме того, есть же у меня своя гордость. Я, как дура, всячески добиваюсь вашей любви, а вы не обращаете на меня никакого внимания! – Она криво усмехнулась. – Мне всегда не везло.

Тони не спускал с нее внимательного взгляда. Он боролся с желанием произнести ее имя, броситься к ней и сжать в объятиях с такой страстью, какую никогда не позволял себе выказывать перед нею, но он заставил себя отвернуться.

– Не везло? Не знаю, можно ли тут говорить о везении, – медленно произнес он. – Когда мы с вами познакомились, вам было шестнадцать лет, а мне двадцать. Вы были влюблены в Бобби… Бобби Грэвса. Помните?

– О, Бобби… – небрежно сказала Лили.

– Вот именно «О, Бобби!» – сказал он. – Тем не менее вы были в него влюблены. До каких пор, Лили?

– Ах, да не помню я, – сказала она раздраженно.

– Пока на следующее лето не появился высокий брюнет из Калифорнии.

– Вовсе нет, из Портленда, штат Орегон.

– Ну, значит, из Орегона. Это дела не меняет. – Он повернулся к ней. – А это увлечение почему кончилось, Лили?

Она отмахнулась.

– Ну разве я могу помнить? И мне все это теперь безразлично.

– Мне тоже. Дело не в этом. Я уехал за границу, потом поступил в Гарвард, но до меня постоянно доходили слухи – Лили бегает за Томми, или за Джо, или за Картером… бог его знает, сколько их у вас было. И все же я никогда не слышал, чтоб над этим смеялись. Может быть, потому, что вы так очаровательны…

– Вот видите, об этом я и говорю. Если вы ненароком скажете что-нибудь приятное, то делаете это всегда так небрежно, так случайно…

– То, что я назвал вас очаровательной? Это не случайные слова. – Он посмотрел на нее, сохраняя внешнее спокойствие. – Это мое глубокое убеждение. Вы самая очаровательная женщина, какую я только знаю.

Она опустилась на колени возле него и протянула к нему руку.

– Тогда почему же, почему вы так себя ведете со мной? Если это правда, почему же вы говорите со мной, словно с какой-то статуей? Тони… – Она испытующе поглядела на него. – Вы это делаете нарочно?

Он с деланной небрежностью взял ее протянутую руку.

– Вы отвлекаетесь от сути. Лили. Я напомнил вам об этих молодых людях и спросил, почему так быстро проходили все ваши увлечения. Вы никогда над этим не задумывались?

– Я даже не понимаю, о чем вы говорите, – сказала она. – Я знаю одно: к нам с вами это не имеет отношения.

– Имеет, Лили. Я стараюсь вам доказать, что вы никогда не могли полюбить человека, который влюблялся в вас. Или, как только они начинали в вас влюбляться, вы теряли к ним всякий интерес. Из этого следует, что любить вас не стоит.

Она недоверчиво поглядела на него.

– Вы хотите сказать, что я – femme fatale?[1] – Она засмеялась почти с облегчением. – За всю мою жизнь я ни на секунду не была счастлива в любви.

– Что ж, это должно было вам подсказать, что в вашей жизни не все правильно. Любовь должна быть счастьем для людей.

Лили медленно покачала головой.

– Я об этом слышала и читала, но это бывает в сказках, у пчел и у цветов. Любовь – это мука.

– Вы неправы. Лили. Это бывает не только в сказках.

Она не сводила с него больших печальных глаз.

– Но для меня это недоступно? – спросила она спустя некоторое время. – Ну, скажите, разве это не парадокс? – настаивала она. – Если я действительно такая и вы это знаете, что же вас может во мне привлекать? Почему я для вас вообще существую?