– По-моему, тоже, – медленно сказал Эрик. – Но в тот день мы говорили о других вещах, и, пожалуй, они нам представлялись важнее, чем нейтроны.

Тот бурный день казался таким далеким, что извиняться за сказанные тогда слова сейчас было бы глупо. Хэвиленд, по-видимому, совсем не помнил обиды. Он лениво перелистывал страницы дневника, и в позе его чувствовалось полное отдохновение.

– Сейчас нам нужно сделать следующее, Эрик, – сказал он. – Запереть лабораторию, пойти домой и день-два поспать. Потом мы с вами встретимся, просмотрим все наши материалы и постараемся их осмыслить. Что вы на это скажете?

Хэвиленд впервые назвал его по имени, причем так непринужденно, что только мгновение спустя Эрик осознал это, и к сердцу его прихлынула теплая волна. Ему предлагали дружбу, и он понял: теперь он в свою очередь должен скрепить ее таким же точно жестом.

Но он не мог собраться с духом. Хэвиленд, заметив его колебание, бросил на него быстрый взгляд. Эрик сам удивлялся своей скованности. Ему до смерти хотелось принять предлагаемую дружбу, но он не мог поверить, что Хэвиленд так легко, так быстро простил ему все. Он был горд, счастлив и очень смущен. Усталые глаза Хэвиленда пристально смотрели ему в лицо, и Эрик почувствовал, что краснеет.

– Может быть, вы хотите еще что-нибудь сказать, Эрик? – спросил Хэвиленд.

– Нет… – Он хотел ответить ему таким же дружеским обращением, но оно застряло у него в горле, и он только покачал головой.

– Вы уверены?

– Да, по-моему, все уже сделано. – Ему пришлось опустить глаза под пристальным взглядом Хэвиленда. Он немного помолчал, делая вид, что перелистывает диаграммы. – Мне кажется, Тони, мы можем официально заявить, что опыт закончен.

Он поднял глаза, чтобы посмотреть, состоялось ли примирение, и по выражению лица Хэвиленда понял, что состоялось. Эрик хотел было что-то добавить, но беспомощно развел руками и засмеялся.

– А, черт! – сказал он. – Ну и негодяй же вы.

Тони тоже засмеялся.

– Сукин вы сын, – сказал он ласково и с некоторой грустью. – Очень может быть, что вы погубили мою жизнь. Давайте-ка уйдем отсюда к черту, пока я вас не стукнул как следует.

– Если б две недели назад вы не согласились продолжать работу, я бы вас убил, – сказал Эрик.

– Пошли домой. Мы опять пускаемся в разговоры.

– Может, вы еще что-нибудь хотите сказать. Тони? – спросил Эрик.

– Нет. – Хэвиленд встал и вздохнул. – Ровно ничего.

Беспокойство, сквозившее в голосе Лили, чувствовалось даже по телефону.

– До сих пор не пойму, что с вами случилось, – сказала она. – Три недели тому назад вы вдруг сорвались с места и исчезли, даже не попрощавшись.

Тони сидел в кровати в своей квартире, прижав плечом телефонную трубку к уху; на коленях его лежала развернутая книга записей. Ночь была жаркая и влажная. Обычно в это время с реки дул ветерок, но сегодня стояла томительная духота. Все окна были распахнуты настежь, но бахрома штор даже не колебалась. А на Южном побережье, подумал он, свежий морской ветерок трепал бы сейчас край одеяла.

Слушая Лили, Тони ясно представлял ее себе в библиотеке Дональда.

– Какая там погода, Лили? – спросил он.

– Ничего, – сказала она нерешительно. – А почему вы спрашиваете?

– Просто интересно. Здесь убийственная жара.

– И это все, что вы можете сказать? – грустно спросила она. – Я хочу сказать – это ваш ответ?

– Что же еще можно сказать. Лили?

– Не знаю, – призналась она. – Сколько я ни звонила вам домой, никто не отвечал. Когда я звонила в лабораторию, вы всегда оказывались заняты. Вы больше не хотите со мной разговаривать?

Она как будто совершенно забыла об их последнем разговоре. Она уже не помнила, что сама же отказалась от него. Обстоятельства вынудили Тони забыть о ней на целые три недели, и вот она снова бросилась за ним вдогонку. Можно ли вообще любить ее после того, как разгадан управляющий ею тайный механизм, спрашивал себя Хэвиленд. Любовь требует ответной любви, но любовь должна включать в себя уважение и восхищение. А в основе того чувства, которое питала к нему Лили, не было ни того, ни другого. Ей-то, может быть, казалось, что есть, но он разбирался в этом лучше, чем она.

Он понимал, что когда Лили бывала влюблена, она становилась похожа на один из тех сложных механизмов, которые стоит привести в действие с помощью реле – и их уже не остановить. Для Лили он являлся просто таким внешним толчком, приведшим в действие ее сложный эмоциональный механизм. Она пройдет через все переживания, все ответные чувства, все страдание и счастье любви, но к нему это, в сущности, не будет иметь никакого отношения.

– Послушайте, Лили, не надо так, – ласково сказал Тони. – Помните, я ведь говорил вам, что, вероятно, вернусь в город и буду работать над опытом. И стоило только начать, как я оказался так занят, что ни на что больше у меня не хватало времени.

– Но теперь вы кончили?

– Почти. Осталось привести в порядок записи. Мы с Горином разделили эту работу между собой. Это займет еще недели две.

– И вы все это время будете в городе? – Лили явно раскаивалась, но, как ребенок, продолжала настаивать на своем, обещая взамен вести себя хорошо. – Вы обязательно должны работать в лаборатории?

– Нет, не обязательно, но все-таки я, очевидно, буду работать в городе.

В телефонной трубке наступила тишина, в которой чувствовалось сдерживаемое дыхание. Только сейчас он понял ее немую мольбу, и на мгновение его охватило чувство острой тоски, одиночества и жалости к самому себе. Работа над опытом не была для него источником радости, наоборот, она опустошала его, высасывая все жизненные силы. Вспоминая эти три недели, промелькнувшие, как один миг, он понял, что они совершенно выпали из его жизни.

– Разве вы сюда больше не приедете? – спросила Лили наконец.

– Не знаю. Лили. Я в плохом настроении. Что вы сегодня делаете? – внезапно спросил он. К своему удивлению, Тони обнаружил, что в голосе его звучит нежность, но это его не смутило. «Ну и что ж, черт возьми, раз я не могу иначе», – вызывающе сказал он про себя. – Куда-нибудь идете. Лили?

– Нет, – ответила она. – Сегодня я дома. Я надеялась, что вы, может быть, приедете, да и вообще мне не хочется никуда идти.

Он помолчал, все время остро ощущая ее беззвучную мольбу.

– Как вы сейчас выглядите? – спросил он. – Какое на вас платье?

– Голубое. Знаете – то, с оборками. По-моему, оно вам никогда особенно не нравилось. – Она тихонько засмеялась. – А сверху – жакет. Я нарочно надела его, чтобы платье не было вам видно по телефону. Знаете, из суеверия иногда пускаешься на всякие глупые уловки. – Она помолчала, потом заговорила так тихо, что он еле расслышал, но от ее слов у него бешено заколотилось сердце: – Я прошу вас приехать. Тони. Я ужасно по вас соскучилась.

С минуту он молчал. В нем закипел гнев: он вдруг возненавидел Нью-Йорк, возненавидел рабочую тетрадь, лежавшую у него на коленях, и все записанные в ней цифры и слова. А больше всего он проклинал свою проницательность, позволившую ему разгадать характер Лили, потому что теперь все для него было испорчено. Прижав к уху телефонную трубку, он круто повернулся на кровати, и тетрадь полетела в сторону, а вместе с нею и все мысли о работе. Заодно он отшвырнул от себя и догадки относительно Лили – он уже не верил в их справедливость, а если и верил, то перестал придавать им значение.

– Я приеду. Лили, – сказал он. – Сегодня же ночью выеду на машине. Я отлично смогу работать и там.

– Правда, милый? Это чудесно! – прошептала она. – О, Тони, как я тебя люблю!

– Но с одним условием. Лили, – больше не водить меня за нос.

– Никогда! Клянусь тебе! – пылко воскликнула она.

– Сейчас девять часов. Я приеду в двенадцать. Ты будешь меня ждать?

– Хоть до утра.

– И когда я приеду, мы поговорим о разводе.

Тони вдруг понял, что слова его падают в холодную тишину, совсем непохожую на предыдущие паузы. Словно прочтя на расстоянии ее мысли, он ощутил неприятный холодок.