– Я это давно поняла, – грустно призналась она. – Но я думала, что ты как-то сумеешь это уладить. Все-таки я рада, что ты сказал одну вещь. Мне это так приятно.

– Что именно?

– Ты сказал, что тебе трудно не из-за меня, что в этом виноваты обстоятельства. И это правда, потому что, будь вместо меня другая, было бы то же самое.

– Что? Да как же может быть то же самое с другой. Никого, кроме тебя, мне не нужно. И не огорчайся, – сказал он, – мы придумаем, как сделать, чтоб быть вместе, или просто подождем, пока это будет возможно. Если б я только знал наверняка, что ты захочешь ждать, – мне больше ничего и не надо.

– О, нашел о чем беспокоиться, – мягко сказала она. – Разве я стала бы так поступать или говорить, если б я не была готова ждать хоть сто лет?

Он на ходу крепко сжал ее руку.

– Слушай, – задумчиво сказал он, – если я буду работать девяносто шесть часов в сутки и подгонять Хэвиленда кнутом, нам придется ждать меньше ста лет!

На следующее утро Эрик явился к Хэвиленду. По-видимому, Хэвиленд вчера, как и много дней подряд, работал допоздна – он выглядел бледным и изможденным. Даже элегантность его как-то потускнела. Присев на табуретку, чтобы рассказать Эрику о ходе работы, он то и дело потирал лицо и глаза, стараясь согнать усталость.

– Большая часть основных деталей уже на месте, – сказал Хэвиленд. – Остальные будут скоро готовы и доставлены через одну-две недели. Сейчас нам нужно определить расположение деталей, а затем приступить к сборке.

– Значит, все прекрасно, – сказал Эрик. – Ведь сборка пойдет уже автоматически.

– Нет, – сказал Хэвиленд, – тут-то и начнется главная работа. Мы соберем основные узлы, потом вмонтируем в них измерительную аппаратуру. Теперь все будет зависеть от техники, – продолжал он. – Можете на время совершенно забыть теоретическую физику, забыть об атомном ядре. Отныне нам предстоит заниматься чисто техническим трудом, почти не требующим научных знаний. На этой стадии уже нет смысла обращаться к помощи слесарей и стеклодувов, потому что в процессе работы нам придется изобретать, а изобрести то, что нужно, можно, лишь зная общий план. Знаем же его только вы да я. Так что достаньте себе комбинезон и приготовьтесь к грязной работе. Образ ученого в белоснежном халате – это годится только для фармацевтов и для рекламных картинок, а мы с вами будем иметь дело с гаечными ключами, отвертками, паяльными лампами и токарным станком. Понадобится ползать по полу – будем ползать. Теперь нам пригодятся ваши замечательные технические навыки, которые вы приобрели осенью в мастерской. Вы там хоть чему-нибудь научились?

Эрик засмеялся.

– Это будет видно по работе.

– Ладно, посмотрим. Вот вам несколько эскизов собирающих сеток и опорных стоек. Сделайте их из латуни, допуск здесь правильный. Если указано плюс или минус одна тысячная дюйма, значит, именно так и должно быть. Штуки две вы наверняка испортите, прежде чем добьетесь точности.

Хэвиленд переоценил умение Эрика. Он испортил не две, а пять деталей, прежде чем ему удалось соблюсти расчеты. Но следующая порученная ему деталь далась уже гораздо легче, а третью он сделал только после двух неудачных проб. Работа пошла на лад.

Токарный, сверлильный и фрезерный станки постепенно раскрывали перед Эриком свои секреты. Если станок был налажен как следует, резец выбран верно и установлен под правильным углом, а шпиндель вращался с должной скоростью, то работа спорилась под мерное гуденье мотора. Медная, латунная или стальная стружка тонкой нескончаемой лентой вилась из-под резца, бесформенный кусок металла постепенно приобретал нужную форму. Но при малейшей ошибке станок начинал шумно протестовать, оглашая мастерскую неровным стуком. Этот шум приводил Эрика в исступление – он означал, что энергия станка направлена неверно и стремится вырваться из-под контроля.

Несколько недель подряд Эрик изучал технические свойства разных металлов, словно вникая в характеры старых знакомых. Медь так мягка и податлива, что с ней надо обращаться ласково. Латунь – удобный, хрупкий материал, с ней легко и приятно работать. Стали обнаруживали самые неожиданные качества – одни оказывались твердыми, другие – мягкими, с вкрапленными в них твердыми узлами. Когда Эрику приходилось работать с никелем, его положительно охватывал ужас. Он предпочитал работать со стеклом, так как в этом деле мог показать свою сноровку, и, когда Хэвиленд заметил ловкость Эрика, он всецело поручил ему высоковакуумную часть насосной системы.

Стекло казалось Эрику материалом для художника. Тут нужны не инструменты, а глаз, дыхание, чувство времени и уменье точно соразмерить пламя паяльной лампы. При каждой операции возникали свои проблемы. Определив размеры участка, над которым ему предстояло работать, Эрик водил по стеклу широкой струей гудящего пламени. Когда стекло достаточно нагревалось, он уменьшал язык пламени до размеров указательного пальца, и оно, таким образом, беспрерывно било в определенное место, которое было чуть шире самой струи. Стекло под огнем постепенно теряло свою прозрачность и становилось вишнево-красным и мутным. Для пробы Эрик осторожно дул в стеклодувную трубку – красное пятно слегка выпячивалось, как напряженный мускул, затем начинало опадать. Еще несколько дуновений, чтобы проверить мягкость колеблющегося стекла, затем Эрик усиливал пламя, и под свистящей струею стекло превращалось в раскаленную добела жидкую массу. Резкое, сильное дуновение – и вздувался пузырь, такой тонкий, что он тотчас же лопался. Мягкое пламя лизало края тончайшей пленки, пока не появлялась круглая дырочка – именно там, где было нужно Эрику, с диаметром точностью до одного миллиметра, с закраинами, удобными для спайки.

Однако вскоре Эрик опять потонул в огромном количестве деталей. Он знал назначение каждой из них, но утратил способность мысленно соединять их в одно целое и представлять себе прибор в собранном виде. Хэвиленд, по-видимому, не испытывал ничего подобного, и Эрик, не переставая трудиться, постоянно ощущал страх, что это дело окажется ему не по силам, что только его неопытность и отсутствие глубоких знаний мешают ему видеть перед собой конечную цель. Он снова вспомнил слова Фокса о постоянной борьбе, которую приходится вести физику, и спрашивал себя, что же заставляет его биться головой о явно непреодолимую преграду.

В нем постепенно нарастал благоговейный страх перед током высокого напряжения. Он чувствовал, что этот страх порожден постоянной нервной спешкой; его обуревало страстное желание как можно скорее закончить опыт, но тем не менее, выполняя какую-либо опасную работу, он становился осторожным, как кошка.

Эрик знал, какую опасность представляет нечаянное прикосновение к обнаженным металлическим частям, находящимся под током высокого напряжения. Работая над деталями основного прибора, он с трепетом поглядывал на Хэвиленда, собиравшего высоковольтный генератор на другом конце комнаты. Смутный страх, который внушал Эрику высокий вольтаж, порождал в нем ненависть к предстоящему опыту. И хотя с каждым новым заданием возрастала ответственность, а вместе с нею и интерес к работе, в нем постоянно копошилась тревога, и он стал нервным и раздражительным, потому что ему приходилось скрывать ее от Сабины.

Примерно через месяц после обеда в семье Вольтерра Эрик и Сабина были в гостях у одной из ее подруг, которая работала с нею в универсальном магазине и недавно вышла замуж. По обоюдному соглашению они ушли оттуда очень рано. Глядя, как молодые хозяева расхаживают по собственной квартире, прислушиваясь к уютному гулу холодильника, следя за хозяйкой, которая то и дело выбегала в крохотную кухню, Эрик и Сабина испытывали глубокое отчаяние. Все это говорило о том, что другие люди, неважно каким путем, ведь ухитряются же добыть кусочек настоящего счастья!

Сабина и Эрик, выйдя на улицу, попали в суматоху, которая всегда царит на Бродвее в субботу вечером, часов около десяти. Не сговариваясь, они свернули в сторону от ярко освещенных, шумных улиц.