– Перестаньте, – сказал он. – Ведь это же нелепо, что вы задаете мне вопросы и ждете каких-то объяснений. Это я должен спрашивать вас.

Фабермахер мучительно покраснел. В конце концов ему удалось улыбнуться, но только из вежливости.

– Я говорю совершенно серьезно, – настойчиво сказал он. – Я ровно ничего не смыслю в технике опытов и сильно ощущаю этот недостаток. Мне бы очень хотелось время от времени приходить сюда и беседовать с вами, если позволите.

– Приходите хоть каждый день. Может быть, вы даже захотите немножко помочь мне.

– Ну, пользы от меня мало, – мягко возразил Фабермахер. Он, видимо, не знал, куда девать глаза. Эрику стало неприятно и немного досадно. Чем больше он старался, чтобы Фабермахер почувствовал себя непринужденно, тем больше осложнялось положение. – Я только наделал бы вам лишних хлопот. А этот опыт слишком важен, и тормозить работу просто недопустимо.

– Вы в самом деле считаете его важным? – спросил Эрик.

– Разумеется! – Фабермахера как будто даже слегка покоробил этот вопрос. – Наука должна иметь как можно больше данных о свойствах нейтрона, а без соответствующих опытов эти данные получить нельзя. Разумеется, это очень важный опыт. – Фабермахер помолчал, затем, в качестве последнего довода, добавил: – Разве вы стали бы работать над ним, если бы не считали его важным!

Фабермахер нисколько не преувеличивал, говоря, что у него неумелые руки. Но Эрику наконец удалось побороть его сопротивление, и Фабермахер согласился работать с ним, тем более что ему самому очень хотелось ощутить атмосферу лаборатории; тут Эрик убедился, что даже во времена своей полной неопытности он был в тысячу раз искуснее Фабермахера, который решительно ничему не смог научиться. Фабермахер старался изо всех сил и приходил в отчаяние от собственной неуклюжести, но Эрик ни за что не позволял ему бросить работу. Ему было приятно общество Фабермахера, при нем он работал с еще большим воодушевлением, а главное – ему хотелось посмотреть, как юноша встретится с Хэвилендом, и услышать, что скажет Хэвиленд в ответ на серьезное заявление: «Ваш опыт слишком важен, и тормозить работу просто недопустимо». В устах Фабермахера это звучало очень веско.

Хэвиленд пришел через неделю после того, как Фабермахер начал работать в лаборатории; имя молодого физика сначала не произвело на него никакого впечатления, и он стал осматривать схему, сконструированную Эриком. Но через минуту он, вопросительно подняв брови, обернулся к Фабермахеру, и Эрик с тайным злорадством услышал его вопрос:

– Кстати, ваш отец не физик-теоретик? Или, может быть, это ваш дядя?

На этот раз Фабермахер не стал уклоняться от прямого ответа, и Хэвиленду пришлось извиниться за свой промах. Но это произвело на него гораздо меньше впечатления, чем хотелось бы Эрику. Хэвиленд отнесся к Фабермахеру, как к очень одаренному новичку, и вполне непринужденно чувствовал себя в роли профессора, беседующего со студентом. Фабермахер отвечал ему вежливо, но всячески избегал обсуждать вопросы, касающиеся его самого. Он превосходно владел собой, и это было так на него непохоже, что Эрик заподозрил в нем скрытую враждебность. В конце концов Хэвиленд переменил тему беседы.

– А над чем вы собираетесь работать у нас? – спросил он.

– Я хочу развить теорию, объясняющую ядерные силы.

Спокойная самоуверенность этого заявления заставила Хэвиленда улыбнуться.

– И только? Вам не кажется, что это чересчур смело с вашей стороны?

Фабермахер поднял на него свой глубокий взгляд, требующий предельной ясности, – взгляд, под которым Эрик всегда невольно робел. В присутствии Хэвиленда Фабермахер чувствовал себя совершенно свободно, в нем не было и следа застенчивости, мучившей его в разговоре с Эриком.

– Чересчур смело? – повторил Фабермахер. – Разумеется. Это самый смелый замысел, какой я могу себе представить. Видите ли, на меньшее у меня просто нет времени. Вот почему я считаю ваш опыт наиболее важным из всего, что сейчас делается.

Теперь он заговорил уже не сдержанно вежливым, а резким и деловым тоном. То, что Хэвиленд был старше по летам и положению, казалось, смущало его не больше, чем собственная неспособность к лабораторной работе.

– Ваш опыт чрезвычайно для меня важен, – продолжал он, – потому что мне необходимы сведения о взаимодействии нейтрона и протона. Ответ вы получите из опытов по рассеянию в водороде. Затем мне нужно знать, как ведут себя нейтроны в альфа-частицах. Для этого вы проведете опыты по рассеянию нейтронов в гелии. Вот что надо бы сделать в первую очередь.

Впервые за все лето Эрик заметил в Хэвиленде проблески интереса. Он смотрел на Фабермахера слегка насмешливым взглядом, но, когда он заговорил, голос его был почти ласков.

– Вот как? – небрежно сказал он. – Я примерно так и предполагал, но, знаете ли, это потребует немало дней.

– Не обязательно, – решительно сказал Фабермахер. – Как только прибор будет готов, а этого, видимо, осталось ждать недолго, вам придется провести опыт возможно быстрее. Повторяю: у меня очень мало времени.

– Но ведь это мой опыт, а у меня времени сколько угодно, – возразил Хэвиленд, все еще улыбаясь.

Фабермахер пожал плечами.

– Значит, мы с вами по-разному относимся к делу, – сказал он. – Я не могу тратить время зря. Что же касается плана, о котором мы говорили, то ваш опыт – только первая его половина.

– В чем же заключается вторая? – Хэвиленд перестал улыбаться. Эрик понял, что он уязвлен тем, что Фабермахер относится к нему как бы свысока.

– Вам придется постепенно увеличивать напряжение – удваивать его, утраивать или даже удесятерять.

– Только и всего?

Фабермахер сделал нетерпеливый жест.

– Но это необходимо. Откуда вы знаете, что у вас сейчас достаточное напряжение? Ведь ваш опыт может ничего не дать в этом смысле. Разве вы можете ручаться, что подаете достаточное количество энергии? Вы только докажете, что ваш нынешний максимальный вольтаж недостаточно высок, чтобы преодолеть потенциальные барьеры. Вы даже не сможете определить насколько.

– Выше головы не прыгнешь, – сухо сказал Хэвиленд.

Фабермахер кивнул, но в глазах его блеснуло молчаливое торжество и легкое презрение к одержанной победе.

– Вы совершенно правы, – сказал он. – Если подходить к вопросу с субъективных позиций, то большего требовать нельзя. Человек не может прыгнуть выше себя, как бы одарен он ни был. Но существует другое мерило, гораздо более объективное. Ваши благие намерения никого не интересуют. Вас просто спрашивают: сделали ли вы что-нибудь значительное для науки? Ответить можно только «да» или «нет». Это жестоко. Но тем не менее это закон, установленный объективным миром. И в таких случаях фраза «выше головы не прыгнешь» означает просто попытку уклониться от слова «нет».

Хэвиленд лениво вертел клочок бумаги и, казалось, глубоко задумался.

Но пауза длилась слишком долго. На глазах у Эрика суровость Фабермахера исчезала, уступая место хмурой растерянности, словно он вдруг испугался, что обошелся с Хэвилендом слишком жестоко. Он взглянул на Эрика, как бы зовя на помощь, но тот только кивнул в знак тайного одобрения. Ему хотелось, чтобы сосредоточенное молчание Хэвиленда продлилось еще немножко. Эрик холодно и бесстрастно следил за своим начальником, ожидая появления первых признаков внутренней борьбы. Он ждал до тех пор, пока не почувствовал, что ждать больше не может.

– Не смогли бы вы на той неделе прийти на целый день? – тихо спросил Эрик. – Мне хотелось бы провести еще одно испытание.

Виновато вздрогнув, Хэвиленд оторвался от своих дум. Он не смотрел на Фабермахера.

– На той неделе? Хорошо, я вам дам тогда знать. – В голосе его слышалась странная покорность. – Должно быть, вы тут без меня много сделали. Давайте посмотрим.

Однако на объяснения Эрика он почти не обращал внимания. Эрик заметил его рассеянность, но принял ее за своего рода симптом. Он удивлялся своему самообладанию и опасался только, как бы не выдать своего намерения. Хэвиленд, однако, ничего не замечал. Он был занят собственными мыслями. Вдруг он быстро обернулся, словно найдя наконец, что ответить Фабермахеру. Но было уже поздно. Фабермахер незаметно выскользнул из комнаты.