Необходимо определить формы и функции наделения значением. Рациональны ли значения или нерациональны (см. главу 16 «Структура нелогического мышления»)? Имеют ли они реальные или воображаемые объекты референции или же они экспрессивны, т. е. всего лишь пробуждают чувства? Для ответа на наши вопросы разграничим три типа значений. Первый включает в себя референциальные и научные понятия, а также логику высказывания и рационального дискурса, в рамках которой оговариваются значения и четко фиксируются связи между ними; они передают информацию и поддаются верификации. На другом полюсе располагаются эвокативные, экспрессивные и аффективные значения, т.е. нерациональные значения, достоверность которых не зависит от эмпирической проверки, а опирается на чувства или, быть может, такие способы знания и понимания, которые выходят за рамки обыденного опыта. Между этими двумя крайностями располагается тип, который в разной степени сочетает в себе оба других в обыденном мире практической жизни. Подавляющее большинство значений, приписываемых большинству знаков и объектов в обыденном практическом мире повседневной жизни, относится к этому типу [104].
Когда несколько символов одного и того же или разного типа, выполняющих одинаковые или разные функции, координируются в узнаваемое единство, они образуют символическую систему. Многочисленные древние и недавно изобретенные символические системы, которыми обладает наше общество, хотя и являются узнаваемо едиными, очевидным образом взаимопроникают друг в друга. В такой символической системе, как ритуал Пасхи, литературные и художественные системы являются неотъемлемыми частями церемонии. С предписанной хореографией переплетаются системы жестов, слов, песен и эмблематические системы. Каждый из этих отдельных символических комплексов может быть составной частью нескольких других систем, оставаясь в то же время функционирующей частью, скажем, пасхальной службы. Выделение таких систем зависит отчасти от того, кто их распознает, отчасти от обстоятельств, в которых они используются, и отчасти от целей наблюдателя. Некоторыми из конвенционально и более широко признаваемых систем являются различные формы искусства и массовой культуры: театральные постановки, радио, телевидение, комиксы, газетные новости, романы; спонтанная игра и организованные игры, церемония, догма, религиозное кредо, сакральные и секулярные идеологии, этикет; а также туманные и более имплицитные формы, например, фантазии, грезы и сновидения.
Символические системы частично выполняют функцию организации индивидуальной и групповой памяти о ближайшем и далеком прошлом и тех ожиданий, которые возлагаются на будущее, и тем самым они укрепляют и унифицируют устойчивую жизнь каждого. Те символы, которые пробуждают в индивиде или группе воспоминания о прошлых событиях, чрезвычайно сжаты и сконденсированы, а нередко и модифицированы настолько, что индивид или группа не в состоянии узнать во всей полноте, каковы их референции. Такие сконденсированные системы возбуждают эмоции индивида и групповые чувства; эмоции и чувства, пробуждаемые ими, варьируют в диапазоне от всеподавляющей интенсивности до легких ощущений, имеющих для тех, кто их испытывает, лишь минимальную значимость. Они могут варьировать от индифферентности стороннего наблюдателя, проезжающего мимо дорожного знака в быстро несущемся автомобиле, до самозабвенного вовлечения посвящаемого, держащего в руке потир[284].
Вообще говоря, живые символы, которые направляют внимание индивида или группы на прошлое и связывают их с ним, как правило, являются нерациональными и эвокативными, а не рациональными и референциальными. Для индивида они часто выражают воспоминания о прошлых событиях, глубоко похороненных в перегруппировках «конденсации»[285] [51с]. Это утверждение, если его соответствующим образом модифицировать, также, по-видимому, верно и для общества. Например, символы, используемые для пробуждения воспоминаний в годовщину Дня перемирия или в День памяти павших, несут в себе заряд, напрямую связанный с эмоциями первой и второй мировых войн и гражданской войны, но сообщают лишь смутное, сконденсированное представление о том, как ощущались эти события теми, кто непосредственно их переживал. Будучи связанной со всей совокупностью прошлого опыта, составляющего жизнь группы во времени, и постоянно модифицируясь новым опытом группы и составляющих ее индивидов, большая часть первоначального значения символа — как эвокативного, так и референциального — при передаче его от старшего поколения в умы, мысли, чувства и ожидания младшего конденсируется и трансформируется. Социальные отношения, вовлеченные в процесс этой передачи, в том числе отношения родителей и детей, половых и возрастных группировок, экономического и политического порядков и общества в целом — каждые со своими особыми потребностями, ценностями и прежде усвоенными символами, — изменяют и иногда совершенно преображают слова, знаки и значения первоначальных событий в используемых применительно к ним символах, которые обретают тем самым новую значимость и выполняют функцию производства новых и иных эффектов в индивиде и обществе.
Символы, которые возбуждают чувства, подходящие для современного ритуального признания воспоминаний о каком-либо событии, часто имеют мало общего с воссозданием представлений и идей, включенных в само это событие. Они становятся сконденсированными версиями значительной части того, что мы чувствовали и мыслили по поводу самих себя, а также тех переживаний, которые мы испытываем в совместной жизни. Однако воздействие того, что было забыто, остается могущественной частью коллективной жизни группы.
Такие базисные группировки, как, например, семейный порядок, трансформируют и сохраняют традиционные значения как составную часть физического обусловливания организмов, являющихся членами взаимодействующей группы. Сознательные и «бессознательные» символы, сохраняемые нами, суть сегодняшние выражения прошлых переживаний, связанные с продолжающейся жизнью вида, общества и каждого индивида и адаптированные к ней. Семейная фотография молодых матери и отца с маленькими детишками в то время, когда ее делают, может быть репрезентацией того, что они собой представляют, настолько, насколько фотоаппарат способен представить их в качестве человеческих, физических и социальных объектов. Однако для состарившихся детей, чьи родители давно уже умерли, эта фотокарточка теперь может быть уже не репрезентацией, а всего лишь напоминанием, действующим наподобие фетиша в ритуальной жизни, пробуждая сознательные и бессознательные чувства и представления, которые они имеют относительно самих себя и своей семьи. Для их собственных детей она может пробуждать в лучшем случае лишь чувства семейной солидарности и гордости. Будучи некогда репрезентационными и референциальными «индивидами», лица, заснятые на фотографии, могут стать для своих правнуков символическими фигурами, которые пробуждают, отображают и фокусируют в себе ценности, чувства и представления нового поколения относительно самих себя на манер внутренних, невидимых образов сновидения. Они отображают реальность чувства и социальную ценность того, что из себя представляет человек, разглядывающий фотографию, а отнюдь не того, чем были когда-то те индивиды, которых эта фотокарточка обозначает.
Эти утверждения ни в коем случае не предполагают, будто существует родовое бессознательное. Они всего лишь указы вают на то, что часть нерациональной символической жизни «затерявшегося где-то вдалеке и в незапамятных временах» мира прошлых поколений — вечно освежаемая в той же по типу форме, в которой она берет свое начало, — продолжается и живет в настоящем.
Каждый интерпретативный акт есть всего лишь мимолетное событие в бесконечной череде таких же событий. Поток эвокативных значений вражды, страха, жалости и любви, доверчивой надежды и тревожных опасений, а также всех других значений, свойственных людям, непрерывно трансформируется в сегодняшнем сознании тех, кто их интерпретирует; и тем не менее, представляя собой непрекращающуюся символическую активность человеческого вида, он остается в основе своей одним и тем же. Завтрашние значения подготавливаются значениями сегодняшними; значения настоящего прочно базируются на значениях вчерашних. Значение интерпретативного акта всегда следует искать в настоящем, в котором прошлое на какое-то мгновение схватывается и тут же устремляется в уже структурированное будущее.
