Когда ребенок производит звук или жест, он выражает одно или несколько эмоциональных состояний. Эти звуки, как отмечал Малиновский, являются знаками, обладающими значением для взрослых — людей, уже усвоивших определенную культуру. Эмоция ребенка относится к его ситуации, поскольку связана с внутренними процессами его организма, его внешней средой или комбинацией внутренней и внешней сред. Звуковое поведение, выражающее эмоцию, расчленяется на звуковые единицы. Действия ребенка со временем тоже расчленяются на части, представляющие собой значащие жесты. По мере того, как с течением времени происходит эта дифференциация, растущий индивид действует как посредством мускульного, внешнего поведения, так и посредством поведения звукового. Издавание звуков и некоторые жесты получают знаковое внимание со стороны взрослых и вызывают действие в непосредственной межличностной среде. Большая часть этого поведения происходит в семейном контексте. Взрослые, особенно семейные фигуры, в ответ на потребности ребенка предоставляют ему помощь и комфорт. Постепенно издаваемые звуки и производимые действия-жесты более или менее адаптируются как знаки к окружающим взрослым и к эмоциональным и умственным состояниям ребенка. Эти адаптации обладают для ребенка прагматической достоверностью, поскольку снимают его напряжения и раздражения. Таким образом, анатомически беспомощный младенец социально адаптируется и становится более эффективной частью системы действия вида и социальной группы. Ребенок действует через посредство родителей и при их посредничестве провоцирует акты своими звуками и другими призывами, которые позднее становятся вербальными и символическими. С того времени, как ребенок начинает пользоваться словами, они не только выражают чувства, но и являются формой действия [85с].
Биологическое упорядочение звукоиздавания и внешних актов позволяет словам и жестам производить именно тот эффект, на который они рассчитаны. Слова, будучи одной из форм знака, являются действенными силами и инструментами, связывающими индивида с социальной и видовой жизнью. Слова и символы связывают ребенка с реалиями жизни, и не просто потому, что ребенок научился ими пользоваться, но и потому, что социальная традиция наделила их общими значениями как способы взаимодействия и как объекты, обозначающие весь остальной окружающий мир. Такие символы, когда ими пользуется ребенок, не только притягивают, но и отталкивают. Они действуют как инструменты контроля над межличностными отношениями индивида и дают другим людям средства контроля над ним.
Осваивая различные системы символов, подрастающий индивид делает это по большей части неосознанно; иначе говоря, он не сознает того, что он делает, и редко отделяет чувство от понятия. Ребенок пользуется именем объекта для выражения эмоциональной привязанности. Экспрессивный жаргон в отношении игрушки зависит не столько от ее свойств, сколько от тех чувств, которые порождает в ребенке опыт соприкосновения с ней. Значение той или иной вещи и ее знаки — это целостный комплекс переживаний, которым обладает ребенок при ее использовании. Такое значение есть часть того значения, которым наделяют данный символ и объект, обозначаемый им, другие люди. В большинстве случаев значение объекта или символа для каждого человека, вероятно, будет подобно его значению для большинства других людей, которые живут и получили воспитание в аналогичных контекстах.
Хотя сознательные символы широко варьируют в своем значении среди членов сообщества, которые их интерпретируют, они обладают, тем не менее, некоторым общим ядром общепризнанного и привычного значения. Бессознательные же символы, несмотря на то, что всегда являются важной частью социального взаимодействия каждого индивида и обычно обладают значимостью, которая, как правило, ощущается и подспудно понимается, редко становятся эксплицитно значимыми [24b]. В сообществе может существовать лишь незначительное сознательное согласие относительно их идеациональных значений, однако степень эмоционального согласия между теми, кто реагирует на создаваемый ими стимул, высока, несмотря на то, что люди могут не сознавать значимость своих реакций. Данные относительно значений различных сновидений, полученные у психоаналитической кушетки[288], показывают устойчивые черты сходства в тех значениях, которыми наделяются различные типы приватных символов, и в возбуждаемых ими бессознательных реакциях. Типология скрытых значений, которые обнаруживаются в бессознательных символах, производимых в реакциях на различные проективные тесты — ТАТ, тест Роршаха[289] и другие, — ясно показывает, что существует целый подспудный мир общих скрытых значений, где коллективные согласия не референциальны, а в гораздо большей степени эмоциональны и эвокативны. Процессы социализации погрузили их в подспудную жизнь, протекающую ниже уровня рациональности и укорененную в чувствах, связанных с видовым поведением. Возрастающие требования технологии в нашем обществе сузили ту социальную арену, на которой могут открыто использоваться такие эвокативные и экспрессивные символы. Поэтому они живут тайной жизнью в своем подсознательном полумире человеческой мысли и могут быть поняты лишь посредством перевода их в рациональную мысль, который является задачей научного интерпретатора.
Данные, полученные в ходе исследования душевной и моральной жизни детей, демонстрируют общий образец нелогического мышления и повеления. Исследование, проведенное Пиаже, привело его к выводу, что ребенок в своем мышлении эгоцентричен и что логическое мышление общества появляется у него лишь после того, как он социализируется. Эгоцентрическое мышление и моральное поведение ребенка, как говорил Пиаже, должно быть очищено от того, что он называл персональными схемами аналогии, и дополнено мышлением группы. «Мотивированное» индивидуальное мышление должно уступить место «произвольному», обязательному, абстрактному мышлению общества. Проблема, которую он ставит, — это проблема индивидуального ребенка, становящегося социализированным и мыслящим членом группы [111а].
Переоценка его понятия эгоцентризма ведет к новой формулировке проблемы. Эгоцентризм ребенка, согласно Пиаже, проявляется тогда, когда он не отличает себя от окружающего мира. Он взаимодействует как организм с другими организмами, которые его окружают, без отделения себя от других. Он трактует культурные вещи и «синкретически» организует их в свой аффективный образ жизни.
И что же представляет собой этот образ жизни? Младенец и маленький ребенок действуют главным образом в соответствии с системами действия вида. Они взаимодействуют в группе в большей степени как члены вида, нежели как самоуправляемые социализированные существа. Система действия биологической семьи все еще оказывает мощное влияние на то, что ребенок думает и делает. Над системой чувствования ребенка господствуют настоятельные потребности и желания, удовольствия и страдания тела, связанного с другими телами. Значения вещей организуются в образец чувственного восприятия, относящийся к видовой системе действия, но всегда находящийся под постоянным и все более возрастающим влиянием культурной системы.
Социальные символы присутствуют и используются, но используются в соответствии с порядком чувствования организма, ведущего себя в рамках видовых систем действия. Их значимость и упорядочение определяются главным образом видовым контекстом и лишь во вторую очередь социальными контекстами. Они не иррациональны, но нелогичны. Их достоверность основывается не на проверке, а на чувстве и убежденности.
Данные Фрейда и других ученых, касающиеся природы символов сновидения и психических процессов, протекающих в тех регионах бессознательного, где душевная жизнь организуется не логикой и не рациональностью, добавляют еще одно доказательство связи нелогического порядка с видовой жизнью. Душевный мир ребенка — система чувствования, доминирующая в каждом человеке в ранний период его жизни — продолжает существовать в жизни взрослого индивида и группы. Система чувствования, функционирующая во взаимодействии человеческих особей как часть системы действия вида, располагается ниже системы реальности «эго» и общества. Фрейд, хотя и концептуализировал душевную жизнь в индивидуальных категориях, рассматривал ее в контексте семьи. Для ребенка семья является биологической и видовой системой, но для зрелого индивида определяется моральным порядком общества и табу инцеста. Фрейдовское «оно», соприкасающееся с энергиями организма — источником наших сильнейших чувств — и заряжающееся ими, указывает на то, каким образом нелогическая система чувствования функционирует как часть социальной жизни человека [51b].
