Такие символы, как сновидения, грезы, галлюцинации, многие из обыденных символов повседневной жизни, символы многих искусств и сверхъестественные символы, в частности, мифы — вопреки мнению Дюркгейма — можно понять лишь через обращение к контексту видовых отношений и событий. Они никогда не бывают свободными от культурного влияния, ведь символы имеют культурную форму, однако чувства, которые они выражают, являются прежде всего чувствами непрекращающейся видовой жизни.
Существуют по крайней мере два класса бессознательных символов: символы, скрыто функционирующие во внутреннем мире каждого человека и пробуждающие схожие эмоционально заряженные значения среди значительной части населения сообщества; и второй класс символов, тоже бессознательных или преимущественно таковых, которые функционируют в жизни отдельных индивидов и общества совершенно иначе. Символы последнего типа вместо того, чтобы быть могущественными силами, интегрирующими общество и связывающими индивида глубоким, значимым образом с окружающими его людьми, отделяют индивида от его собратьев, разрушают существующие отношения и создают проблемы повсюду, где бы они ни существовали. Эти приватные символы и иррациональные эмоциональные значения, придаваемые ими течению частных и публичных событий, обычно рождаются в переживаниях, наносящих болезненные раны внутреннему миру людей, которым пришлось их испытать. Хотя они эвокативны и заряжены мощными энергиями видовой жизни, принадлежат к тому типу экспрессивных скрытых символов, который был назван первым, и появляются из той самой среды, где сливаются и обычно взаимно проникают друг в друга видовая жизнь и моральный порядок, они мешают индивиду и тем, кто его окружает, дать разрядку своим эмоциям как «приспособленным друг к другу» животным. Они навязывают эмоционально могущественную, но искаженную интерпретацию происходящего, вследствие чего искалеченный ими индивид не может свободно адаптироваться к настоящему или будущему. Они иррациональны и обычно имеют следствием неадаптивное поведение, в то время как нерациональный тип поддерживает, укрепляет и сохраняет основания нашей социальной жизни [139b].
Глубокие, бессознательные, латентные значения, присоединяющиеся к внешним знакам во время сна и бодрствования, должны рассматриваться как нечто большее, нежели уникальные и скрытые символы индивида. Они тоже являются частью того целостного контекста действия, в который вовлечены как животные и как личности другие индивиды. Их полное значение можно выяснить лишь после того, как будут взаимоувязаны как составные части единого значимого целого аналогичные знания о сознательных и бессознательных знаках всех индивидов, вовлеченных в контекст действия. Их полное значение может быть обнаружено лишь посредством изучения всей остальной системы подсознательных пониманий, из которой были почерпнуты индивидуальные понимания и в которой они усваивались в процессе обучения и поддерживались.
Значительная часть коллективной жизни человека осуществляется через обмен знаками, значения которых частично бессознательны и функция которых позволяет выразиться животной жизни человека. Экспрессия может быть либо полностью скрытой, либо пользоваться коллективными знаками, сознательные конвенциональные значения которых таким образом связаны с бессознательными значениями, что это делает для них доступным внешнее выражение. Психоаналитические методы позволяют нам научиться исследовать их как часть системы действия общества. Мы должны научиться связывать их в своих изысканиях с сознательными коллективными знаками сообщества как системы и — на другом полюсе душевной жизни индивида — с социологическим поведением непрерывающегося вида. Открытия Фрейда и других глубинных психологов[290] должны быть переосмыслены. Глубинное, бессознательное «оно» каждого индивида надлежит понимать не столько как компонент индивидуальной душевной жизни, сколько как неотъемлемую и важную часть видового поведения, как некий сегмент нашей душевной жизни, значение которого следует искать прежде всего в контексте действующих групп. То, что именуется «я» и «сверх-я», — это не только индивидуальные феномены, но и составные части общества, моральных и сакральных отношений групповой жизни. Взаимосвязи между этими тремя инстанциями необходимо рассматривать в целостном контексте жизни вида, как она существует в группах, составляющих наблюдаемую событийную жизнь людей.
Подспудные темы нелогических символических систем, выявляемые в ходе исследования посредством анализа отдельных их элементов, представляют собой базисные аранжировки доминирующих значений, выражающихся на знаковом уровне в различных композициях. Мотивы (темы и их композиции) структурируются, отливаясь в традиционные или новоизобретенные формы. Соотношение мышления и эмоции, включенных в конструкцию произведения искусства, литургии или какой угодно другой символической системы, может варьировать в широком диапазоне. Форма может быть как профессионально изощренной, так и наивной и простой [19]. Реакция интерпретатора тоже может быть как незамысловатой и простонародной, так и крайне изысканной. Между формами реакции и степенью художественного профессионализма не существует обязательного отношения соответствия. Простое фольклорное произведение — будь то старинный блюз или ковбойская баллада — может вызывать и утонченную, и простонародную реакцию, в зависимости от конкретного интерпретатора и того контекста, в котором он действует, когда происходит эта реакция. Удовольствие, получаемое как белыми, так и чернокожими эстетами от посещения «места сборища» в трущобах, где играют популярный джаз, состоит не только в том, чтобы почувствовать собственное превосходство, но отчасти и в том, чтобы выдать прямую, непосредственную, наивную реакцию, какую выдает человек безыскусный, и «вести себя так, как пропащие парни» в кругу других людей, которые могут реагировать лишь наивным, непосредственным образом.
Все массовые искусства поддаются переводу в стилистику эстета. Устные обрядовые действа в эмоциональных религиях толпы со временем могут выработать стиль, в котором найдут большее применение мышление и профессиональная компетенция. Когда в религии происходит такое изменение, это обычно означает, что лидер, а позднее и конгрегация заняли более высокое классовое положение, что представления о Боге, выражаемые лидером и ощущаемые конгрегацией, изменились и приобрели новый набор значений; как следствие, многие члены низшего класса, желая получить такие символы, в которых они нуждаются, вновь должны искать себе другую церковь.
Когда в символическую систему входит, так сказать, «риторика», профессионалы обычно выступают либо в роли творцов, дающих мыслительное содержание эвокативным знакам, отношениям между ними и их значениям, либо в роли критиков народных и прочих безыскусных произведений, привносящих в них риторику, которая в них самих могла как присутствовать, так и не присутствовать [20b]. По существу, такой процесс обычно свидетельствует о том, что художественные формы масс переводятся в формы «изящных» искусств, приемлемые для высших классов, для тех, кто стремится попасть в эти слои, и для тех немногих, кто, занимая низшее положение, научился их ценить [20a].
Массовые искусства, доставляющие удовольствие массам и привлекающие их внимание, есть те объединяющие точки, где люди сходятся в общем понимании значений и вновь воскрешают в чувствах глубокие воспоминания о прошлых переживаниях. Здесь самые разные взрослые люди могут найти, заново пережить и еще раз ощутить то главное, чем они являются, и эмоциональное ядро своей культуры. Изящные искусства позволяют многим членам высших классов в целом и немногим избранным из числа простых людей избавиться от значений общего мира и перейти в мир отчужденный и защищенный, где они наслаждаются тем, что переживают, и в то же самое время вознаграждаются чувством исключительности и превосходства.
