«Двое квакеров по пути в Довер заглянули в Янки-Сити и были приняты там Джоном Эмери, как явствует из следующего свидетельства:
Эдвард и Джордж Престоны, а также Мэри Томпкинс и Элис Амброуз, известная под именем Гэри, направлялись на восток, дабы навестить семя Божие в тех краях, а, проходя через Янки-Сити, вошли в дом некоего Джона Эмери (человека дружелюбного), который с женой своею, казалось, с радостью их принял и в доме которого они обрели возможность остаться на всю ночь. А когда наступило следующее утро, в дом этого человека явились священник, Томас Паркер, и многие его сподвижники, и было много рассуждений и споров касательно истины; но уши священника и многих его людей были глухи к истине...
Спустя какое-то время священник, узрев, что битва может быть для него слишком тяжела, встал и вывел хозяина дома и жену его за дверь, где стал распекать их за то, что они дали приют столь опасным людям. Те же ответствовали, что их долгом было принять путников. Священник сказал, что гостеприимство такое столь же опасно, как если бы язвы чумные покрыли их. В ответ на что женщина, выслушав, принялась корить священника за столь лживые, нечистые и злонамеренные речи, но тот поспешил удалиться. Мэри Томпкинс призвала его вернуться назад и не выставлять себя одним из тех наймитов, что спасаются бегством, оставляя за спиной свою паству, однако же тот не вернулся. В скором времени большинство людей разошлись по домам. А когда туда прибыл Ипсвичский суд, он был привлечен к ответственности и оштрафован за Прием Квакеров».
Таким образом, символ изменяет не только свое значение, но и свою знаковую форму. Преподобный м-р Паркер как зримая форма исчезает, и вместо него перед публикой появляются судьи. Высоко уважаемый и почитаемый м-р Паркер, родоначальник и лидер отцов-основателей, становится анонимным знаком, на который проецируются нынешние враждебные чувства и благодаря которому пробуждаются унизительные значения. Аудитория видела в замещавших его фигурах не столько судей, сколько гонителей. И в самом деле, в полном описании всех сцен парада, которое было представлено в вышедшем на следующий день номере местной газеты, они упоминаются как «два гонителя», и тем самым указывается, каким значением обладали символы родоначальников для наблюдавшей процессию аудитории.
Другие сюжеты, относящиеся к этому периоду, выражают то же самое враждебное отношение к этим основателям пуританской Новой Англии и авторитету и власти церкви и государства XVII века. «Судебный процесс над Гуди Морс» получил продолжение в изображении знаменитой исповеди судьи Сэмюэла Сьюолла, который, как сообщал транспарант процессии, «покаялся в своем участии в этих судилищах». Как судья, Сьюолл был жесткой — если не сказать жестокой — личностью. Как человек же, он славился мягкосердечием, душевной теплотой и приветливостью. Его знаменитый дневник и любовь к земле своей юности, Янки-Сити, по-видимому, подтверждают эти суждения о его человечности [35].
Эпизод, посвященный покаянию Сьюолла, датированный 1697 г., — последний из относящихся к XVII столетию и эпохе родоначальников. Следующий эпизод отделяют от него без малого 50 лет (1745). За старой эпохой последовала совершенно новая — эпоха «Новой нации». Заключительная сцена периода родоначальников — покаяние Сьюолла, — в которой один из великих граждан Янки-Сити и Новой Англии «раскаивается» и открыто признает свою вину в благожелательной атмосфере Старой южной церкви в Бостоне, символически вполне может быть публичным покаянием предков, вложенным сегодняшними людьми в уста одного из наиболее выдающихся их представителей. Поместив его в современный символизм процессии, их заставили сказать, что они чувствуют и сознают ту глубокую вину, которую несут за насилие, ненависть и гибель тех людей, которых могли любить. Некоторые сцены периода родоначальников, если изучить их как части целостной символической мозаики, ясно указывают на то, что, хотя отцов-основателей города уважали и иногда чествовали, за всем этим кроется интенсивное чувство враждебности. Современный Янки-Сити испытывает по отношению к ним амбивалентные чувства. Жертвы, бывшие для этих авторитетных фигур объектами нападения, — Эмери, Гуди Морс и многие другие, — и те, кто предоставлял кров и уют людям, верившим во внутренний свет и любящего Бога, вытеснили в привязанностях и ценностях сообщества суровых праотцов.
Возможно, даже суровые старейшины племени Кальвина, к числу которых принадлежал Томас Паркер, чувствовали этот вездесущий и часто подавляемый антагонизм и боролись с теми среди своих последователей, которые его выражали. Они, считавшие себя Моисеями и Ааронами в новом Ханаане — эти отцы нового Царства Божьего на земле, изгонявшие, бичевавшие, бросавшие в тюрьмы и, бывало, убивавшие своих живых сынов и дочерей, — мало чем отличались от того сурового Бога, которому они поклонялись и который позволил людям покарать и распять на кресте собственного Сына, дабы все смогли извлечь пользу из Его страданий. Жестокость, санкционированная сакральной властью, может и должна быть прощена; человеческая же жестокость, будь то священная в Новой Англии или светская в других тоталитарных государствах, в конечном счете должна найти своих судей, которые осудят и отвергнут ее. И сколь бы ни были велики их добродетели, такие люди неизбежно становятся кандидатами на роль злодея; или же, если их нехотя принимают, им отводятся лишь малозаметные места там, где люди собираются с тем, чтобы отпраздновать свою человечность.
В поисках злодеев нам необходимо проанализировать отношения между старыми пуританами и индейцами. Ранее мы уже отмечали, что исторически индейцев изображали кровожадными дикарями, безо всяких на то причин убивавшими невинных пуритан. В нашем распоряжении были четыре сцены процессии, в которых фигурировали индейцы, а также несколько текстов, где определялись мысли и чувства современного Янки-Сити по поводу краснокожих и белых людей прошлого и результатов взаимоотношений между ними. Во второй сцене — «Первый американец» — индейцы идентифицировались как часть контекста «дикой местности». Здесь они благородные дикари в духе Руссо. В сценах, изображающих Колумба и капитана Джона Смита, они дружелюбные дети природы, причем чаще не мужчины, а юные и привлекательные девушки. В эпизоде «1695 г. Индейский набег на Тэрки-Хилл» подвергается нападению фермерская усадьба и «похищаются женщины и дети». Между тем, транспарант утверждает, что «все, кроме одного, впоследствии были найдены живыми», а далее, с явной симпатией, что «в Янки-Сити это было единственное нападение индейцев». Больше в процессии индейцы не появляются.
Тексты нескольких очерков об индейцах позволяют глубже понять суть дела. Из них мы узнаем, что индейцы «вели счастливую и идиллическую жизнь» и были «добры и гостеприимны к первым поселенцам». Исходя из этих описаний можно бы было предположить, что здесь отношения между белыми и индейцами не были омрачены военными столкновениями. Однако уже краткий анализ исторической литературы показывает, что, хотя отношения между этими двумя расами временами носили мирный характер, многие из предков современного Янки-Сити считали индейцев «детьми зла и внешнего мрака». Хотя само сообщество и не испытывало серьезных неудобств от того, что в тесном соседстве с ним проживала немногочисленная группа индейцев, его члены почти с самого начала были вовлечены в более широкое враждебное противостояние. Мы уже видели, что мужчины из Янки-Сити принимали участие в пекотской войне и войне короля Филиппа; кроме того, в поддержку последнего предприятия с глав семей города собирались деньги. В ходе пекотских войн четыреста пекотов были преданы сожжению. Описания массового уничтожения пекотов белыми, данные Уильямом Брэдфордом[113] и цитируемые в местных документах, помогают нам понять некоторые из нынешних символических изменений и переоценок, которые претерпели индейцы и белые прародители. Брэдфорд пишет: «Было жутко видеть их [индейцев], жарящихся в огне, и потоки крови, орошающие песок, и ужасно было расходящееся по округе зловоние». Между тем, оценивая это «жуткое зрелище», Брэдфорд не только приводит факты, проливающие свет на взаимоотношения между белыми и индейцами, в которые был вовлечен Янки-Сити, но выражает также чувства и представления, вызванные этими фактами и ставшие частью коллективной жизни. Набожность Брэдфорда заставляла его считать: «Победа казалась сладостным жертвоприношением, и они [белые] возносили за нее хвалу Господу, который столь замечательно ради них потрудился, предав им в руки их врагов и столь быстро даровав им победу над таким гордым и грозным врагом».
