Халцедоны молчали, настороженно глядя на магистра. Последнюю фразу все услышали и поняли верно: то, о чем редко говорилось в открытую, но что давно не являлось секретом — столкновения со светлыми продолжаются. Активных битв не случалось уже несколько десятилетий, но маленькие, выматывающие оба государства стычки длятся и по сей день. Каждая из сторон не желает позволить второй забыть о сильном соседе; никто не готов отступать или идти на мировую.

Аларис Торн дал нам время обдумать услышанное, потом продолжил:

— Выучите географию Лунной империи, если до сих пор не потрудились этого сделать. Запомните наши границы и не приближайтесь к ним. Ни одному халцедону не выжить в столкновении со светлыми. По крайней мере, с теми, что нападают на детей Полуночной Матери.

В темной комнате, освещаемой лишь огоньками свеч, повисла гнетущая атмосфера. Даже дышать стало тяжелее. И кажется, магистру это нравилось — желтые глаза светились холодным превосходством.

— А теперь вернемся к вашим скудным познаниям. Итак, кто попробует провести ритуал-воззвание к основателю рода?

Все молчали, затравленно глядя на ухмыляющегося Алариса Торна.

— Уверен, нам всем не терпится узнать, как много может самый слабый из вас — белый халцедон, — заключил магистр, безошибочно находя меня взглядом.

Думаю, в глубине души я знала, что мне не избежать внимания магистра — слишком светлый камень в моем кольце. Он как маяк притягивает взгляды и превращает меня в мишень. Поэтому особого страха я не испытала — напротив, ощутила вызов. Не тот, о котором говорил Арден, и не тот, который я сама хотела бросить Хэйдену. А другой, намного более сложный, — вызов моей сути.

— Конечно, магистр Торн, — я почтительно склонила голову и поднялась из-за стола.

Артиэлл меня не остановил. Прищурившись, он с видимым любопытством принялся следить за моими действиями: как я подошла к вырезанному в полу ведьминому кругу, как присела и провела пальцами по символам защиты, как встала и огляделась.

— В сундуке, — подсказал магистр, тростью указывая на большой, обшитый металлом короб.

Я кивнула и в несколько шагов добралась до цели. Натужно выдохнула, поднимая тяжелую крышку, и заглянула внутрь. Свет свечей разгонял темень комнаты, однако вместе с тем пускал длинные густые тени, которые в нутре сундука чувствовали себя особенно привольно. Сбившись плотным коконом, они протянулись над содержимым, точно снежное покрывало над зимним полем — укрыли так плотно, что и не понять, что под ними.

Я посмотрела на магистра. Тот, поймав мой взгляд, изогнул бровь и прищурился, всем своим видом давая понять, что не собирается ни подсказывать, ни направлять. Замершие статуями лернаты тоже молчали. И тогда я решилась: опустилась на колени перед сундуком, сжала пальцы на деревянных ребрах и, стиснув зубы, потянулась к «ведьминому зрению».

Это заклинание лежало на границе нейтрального и темного и всегда давалось мне непросто. Но сейчас, на удивление, оно откликнулось почти сразу. Глаза обожгло, точно в них кинули горсть песка, потом затянуло мутной пеленой. Именно эту пелену и зовут «ведьминым зрением». Оно позволяет видеть едва ли не в полной темноте. Пусть неярко, в серых тонах, но все же достаточно, чтобы различать очертания предметов.

Вот и сейчас я легко смогла рассмотреть скрытые в сундуке богатства: корень стахиса, ивовые прутья, стеклянную баночку с костяной мукой, клык медведя, камень забвения, высушенную с аметистовой пылью змеиную шкуру и… кинжал. Да, его я тоже достала. Еще раз быстро оглядела содержимое сундука и, выдохнув, отпустила «ведьмино зрение». Посмотрела на магистра, без слов спрашивая: продолжать? Он кивнул в сторону круга, так же безмолвно отвечая: продолжай.

Возможно, не стоило спешить и отпускать «ведьмино зрение» — с ним было бы удобнее разбирать вырезанные в полу символы: не пришлось бы обводить каждый пальцем, а иногда наклоняться так низко, что собранные лентой волосы свешивались и кончиками касались камней. Но иначе я не могла.

Ритуал-воззвание к основателю рода довольно прост. Но требует полной отдачи и внимания. А от меня — еще и всех имеющихся сил.

Однажды Мойра позволила мне наблюдать, как она его проводит. Сейчас я понимаю, что в тот момент сестра красовалась — хотела лишний раз напомнить, сколь силен ее дар, раз в четырнадцать лет она может сделать то, что большинству темных по силам лет с семнадцати. Но тогда мне просто нравилось наблюдать за сестрой: смотреть, как с ее лица исчезает надменное выражение, уступая место сосредоточенности; как внимательно она отмеряет костяную муку; как замирает на мгновение, прежде чем полоснуть себя холодным лезвием по ладони. Я впитывала каждое действие, каждую эмоцию, отражавшуюся на лице Мойры, и я восхищалась ею.

Образ сестры стоял перед мысленным взором так ярко, что я не задумывалась о том, что делают мои руки — отдалась во власть воспоминаний и повторяла за четырнадцатилетней Мойрой, еще угловатой и нескладной, каждый шаг. Лишь когда ладонь обожгло болью, я вынырнула из омута памяти и вернулась в темное помещение.

Выложенный круг выглядел таким же, каким я его запомнила. Может, не настолько идеальным, как у Мойры, но не думаю, что сейчас это важно. Глянув на магистра и не дождавшись от него ни одобрительного кивка, ни презрительного взгляда, я продолжила.

Нужные символы оказались на трех, восьми и двенадцати часах, и каждый из них я обвела своей кровью. А после — зажала в порезанной ладони полоску ткани, вымоченную в отваре тысячелистника и коры калины. Ее я тоже нашла в сундуке, рядом с кинжалом.

Теперь оставалось самое сложное — воззвание. К Мойре дух явился почти сразу. Полупрозрачный, мутный, постоянно меняющий форму… понять, кем он был при жизни, получалось с трудом, но, кажется, женских очертаний в нем было больше, чем мужских. Оно и неудивительно — все знают, что ведьмины роды идут от женщины, тогда как дома колдунов берут начало от мужчины.

Несмотря на схожесть природы, способности ведьм и колдунов отличаются — несильно, иногда едва ли не на крупицу возможностей. Но порой именно эти крупицы решают все. И до поступления в академию каждый род пытается развить особенности, что делают ведьму ведьмой, а колдуна — колдуном.

Когда сильные ведьма и колдун решают вступить в брак, их семьи заключают договор: если в том союзе родится ведьма, ее отдадут в род матери, дабы взрастить в ней крупицы ведьминой силы. Если будет сын, то он останется в доме колдунов.

И пусть у природы ведьм и колдунов разница небольшая, традиция разделять наши дома сохраняется уже многие поколения. К ней привыкли, сроднились с ней настолько, что иной подход кажется невозможным.

Иногда сильные ведьмы сознательно берут в мужья более слабых колдунов, зная, что от такой связи родятся только дочери. Сильные дочери! По крайней мере, так это обычно бывает. Я же стала исключением даже из самого простого, подтвердившего себя за сотни лет правила.

— Лерната, будьте добры завершить ритуал, — сухой голос магистра ворвался в мои мысли.

Я вздрогнула и послушно вернулась к делу.

Оставалось немного: сконцентрироваться, потянуться к памяти крови — не к сути, воззвать к ней, пролитой на границы ведьминого круга, мысленно соединить ее с той, что бежит по моим венам, и укрепить эту связь. А едва почувствовав отклик, дернуть на себя, вливая память в круг, и узреть бестелесный облик. Я знала, что нужно делать, но еще ни разу не преуспела в попытках довести этот ритуал до конца. Обычно память крови мне не отзывалась. Но может, сейчас — в академии, где каждый камень напитался силой и мощью тысячи колдунов и ведьм, что творили и продолжают творить магию в ее стенах, — все получится.

Закрыв глаза, я мысленно потянулась вглубь себя. Ощутила пульсирующий на ладони порез, вязкую липкость под пальцами. Нос защекотало ароматами сандала и мирта, воздух стал казаться плотнее. Я чувствовала его прикосновения, ощущала кожей, словно ткань. Он давил на грудь, заставляя дышать медленнее и глубже; на плечи, вынуждая опустить их настолько, что напряглась шея. Казалось, я все сильнее погружаюсь в толщу воды: темную и бесконечно манящую.