— Нет! — визгливый крик Ламии разрушил волшебство момента.

Испугавшись собственной дерзости, я отпрянула от Хэйдена.

Лернаты свистели и улюлюкали; некоторые смеялись, дразня северянина похитителем халцедоновых сердец. Я же стояла и с ужасом осознавала, что натворила — поцеловала нефрита у всех на виду.

По телу начала расползаться удушливая волна жара. Шея, щеки и уши запылали столь сильно, что, казалось, прикоснись к ним — и обожжешься.

— Ах ты, дрянь!

Ламия кинулась на меня, но внезапно перед ней возник Хэйден. Девице хватило секунды, чтобы сориентироваться:

— Я не успела! — закричала она надрывно.

И все вокруг затихли. Внимание десятков пар глаз приковало к Ламии, лицо которой сейчас выражало такие отчаяние и боль, словно именно в этот миг ее род лишился всего.

— Эта дрянь зачаровала сердце Морроубрана! — даже ее голос зазвучал идеально выверенно: именно с теми нотами горя, что заставляют сердца слушателей сочувственно замирать.

По толпе прокатилась волна шепотков.

— Я слышала это! Слышала, как она хвалилась, что пропитала его подушку зельем лунного сердца! Она нарушила устав, она…

— Что за вздор? — холодно спросил Хэйден, прерывая стенания сапфиры.

Та дернулась и замерла, будто с размаху врезавшись в невидимую стену. Красивые губы искривились, взгляд серых глаз растерянно заметался по толпе. Непонимание, оторопь, сомнения — эмоции сменяли одна другую, отчетливо проступая на лице Ламии. Хэйден наблюдал за ними со спокойным превосходством. Уверенность сквозила в каждой черточке его внешности, в расслабленной позе, в ленивой ухмылке. Я вновь отметила, насколько он похож на суровый край, в котором родился, — от него веяло такой же опасностью и величием.

— Э-э? — растерянно выдохнула Ламия.

Я едва заметно качнула головой. Даже самое глубокое потрясение артиэлла должна уметь принимать стойко.

— Не знаю, что это за халцедон, но отдавать свое сердце какой-то серости я уж точно не намерен, — фыркнул Хэйден.

Лернаты поддержали его одобрительным смехом.

— Э-э?! — теперь в голосе Ламии прозвучало возмущение.

Интересно, что ее разозлило больше: мысль, что мэла ее обманула и не выполнила поручение, или пренебрежительный тон Хэйдена?

Колдун тем временем повернулся ко мне и посмотрел с такой смесью пренебрежения и… отвращения, что я отступила. К горлу подкатил тугой ком, но я не собиралась позволить слезам унизить меня еще больше.

— Прошу прощения, артиэлл, — я сдержанно поклонилась. — Я обозналась.

Губы Хэйдена — те самые, которых всего минуту назад касались мои собственные, — насмешливо дрогнули.

— То есть вы, сэла, настолько неразборчивы в связях, что так легко путаетесь? Хотя о чем я? — зеленые глаза прищурились. — Вам, должно быть, без разницы, какого колдуна целовать — лишь бы нефрита.

Слова ударили меня, словно пощечина. Я отступила еще на шаг.

— Что вы, артиэлл? — растянуть губы в улыбке было непросто, но я справилась. И даже виду не подала, каких сил мне это стоило. — Сапфиры тоже вполне подойдут.

В толпе лернатов послышались смешки.

— Яркой вам луны, — я заставила себя вновь почтительно склонить голову, потом развернулась и твердой походкой зашагала прочь.

Спину держала так прямо, словно она окаменела. Плечи расправлены, подбородок поднят. Я шла неспешно, пытаясь подражать Лангарии. Они не заставят меня бежать и не увидят моего поражения. Я не позволю им этого увидеть. Победа противника наступает лишь в тот момент, когда это признает проигравший; когда он сам объявляет себя побежденным.

Я же, хоть и отступила, сбегать не собиралась. Мне все равно, за кого меня примут. Пусть решат, что чести сэле Дельвар Полуночная Матерь отмерила даже меньше, чем дара. Пусть! Пока они думают обо мне как о темной, мне нет дела до их глумливых шепотков. А потом я сбегу, исчезну, словно снег по весне, и никогда не вернусь в Лунную империю.

Однако во всем случившемся есть и хорошее — я выплатила долг. Сердце Хэйдена не пострадало, а сам он не стал преданным псом Ламии. Она говорила верно: зелье лунного сердца рассчитано лишь на темных ведьм и колдунов. Поцелуй светлой нейтрализовал его. Я сама стала блокиратором опасной магии. Вот только и откат пришелся на меня. Не от зелья — от поведения Хэйдена.

Я не задумывалась, куда иду. Движение стало моим способом выплеснуть поселившуюся в груди боль. Оно вводило меня в зачарованный транс, в котором все случившееся казалось неважным. И постепенно, шаг за шагом, вытягивало обиду и разочарование, как опасный яд. Медленно, но настойчиво. Я вышла из Корпуса Ораха, миновала парк, подставляя лицо холодному ветру, нырнула сквозь стрельчатую арку в переходную галерею и, пройдя по ней, ступила в центральный корпус. Коридоры, лестницы, залы… Лишь в главном холле я остановилась.

Повернулась к окну-розе и, закусив губу, позволила себе раствориться в огромном витраже. Я всматривалась в разноцветные звезды, в прекрасный месяц, так похожий на улыбку Полуночной Матери, в замерших в отблесках холодного света людей. Большинство из них держалось кучно, но некоторые стояли в отдалении. Они казались одинокими, но вместе с тем — гордыми и решительными. Они не побоялись уйти от толпы. И пусть свет на них едва падал, именно в них мне виделась настоящая сила.

— Мне тоже нравится этот витраж, — раздался знакомый голос.

Рывком обернувшись, я встретилась взглядом с Хэйденом.

Язык обожгли сотни ядовитых слов, сердце кольнуло постыдным желанием отыграться. Пусть не при всех, но хотя бы сейчас — ответить ему дерзко, насмешливо, попытаться задеть его чувства. Мои губы приоткрылись, но так и замерли.

— Ты хорошо держалась, — улыбнулся Хэйден.

И улыбка его оказалась неожиданно теплой. В ней не было ни насмешки, ни холодного превосходства — ничего из того, что обычно читалось в изгибе обманчиво жестких губ.

— А вот сейчас держишься плохо. Я отчетливо вижу твои эмоции. Хотя, должен признать, они мне нравятся. Тебе идет растерянность. И слабость.

Я задохнулась от возмущения. Хэйден же мягко рассмеялся.

— Слабость — это не всегда плохо. Она пробуждает желание оберегать, заботиться…

— Мне ни к чему ваша забота, артиэлл! — с жаром возразила я и развернулась на каблуках, собираясь уйти.

Однако он не позволил: поймал меня за локоть и удержал.

— Слабая, но гордая, — повторил он то же, что и в наш последний разговор. Потянул на себя, вынуждая повернуться, и заглянул мне в лицо. — От чего ты так самоотверженно пыталась меня защитить?

Я фыркнула, словно безродная мэла, и упрямо сомкнула губы.

— От чего блокиратор?

— От излишней надменности!

Я не могла перестать кипятиться. Слова обиды сами срывались с языка; их никак не получалось удержать под контролем. Однако Хэйден не обиделся. Лишь усмехнулся и посмотрел на меня как-то иначе — словно высоко в горах сошла лавина и… нет, не сняла защитный покров, но сделала его тоньше, позволила проступить ребрам вершин.

— Мне нравится, когда ты не пытаешься держать маску, — произнес он мягко, и от звуков его голоса по коже прокатилась волна мурашек. — Так от чего ты пыталась меня защитить?

— От лунного сердца, — отозвалась я хмуро. — Та сапфира, Ламия, припугнула мэлу, что меняет вашу постель, и вынудила ее использовать вымоченную в зелье наволочку.

— И ты решила, что лучше самой заполучить мое сердце?

Я вспыхнула, точно поймавшая искру труха, и дернулась, пытаясь высвободиться из хватки колдуна.

— Какие гнусные предположения! Я принесла блокиратор! Да, простой. Но он бы помог вам пройти обряд…

— А поцелуй?

Я замерла, тяжело дыша и не сводя взгляда с Хэйдена.

— Блокиратор я приготовила не только для вас, — ответила после краткой заминки, потребовавшейся, чтобы придумать достоверную ложь. — Свою порцию я выпила. Это бы помогло пройти обряд очищения без последствий.

Хэйден несколько секунд молчал, вглядываясь в мое лицо, и будто силился угадать: вру я или говорю правду. Потом усмехнулся.