Запад победил в культурной революции. Долгий период мира (в ходе которого коммунистические вожди самоутверждающе заявляли, что часы истории отбивают время в их пользу) был на самом деле использован более эффективно Западом, возглавившим культурную революцию модернизации, определенно придав ей форму вестернизации. Как пишет Т. фон Лауэ, «впервые за все человеческое существование весь мир оказался объединенным под эгидой одной культуры… Высокомерная в своем превосходстве, она контрастирует с другими культурами, возникшими в других обстоятельствах в различных частях света. Другие культуры оказались лишенными прежней свободы культурной эволюции и вступили в бесконечную агонию рекультуризации. Под угрозой низведения до положения «народа без истории» они оказались вынужденными пройти через катастрофу коллективной травмы»⁵⁵³.

Не все западные теоретики оказались ослепленными примитивным трактованием коммунистической догмы и практики. Дадим слово С. Хантингтону: «Восприняв западную идеологию и используя ее в качестве вызова Западу, русские в определенном смысле стали ближе к Западу, более вовлеченными в его дела, чем когда-либо в своей истории. Хотя идеологии либеральной демократии и коммунизма различались в большой степени, обе стороны как бы говорили на одном языке. Крушение коммунизма и Советского Союза как бы оборвало это политико-идеологическое взаимодействие между Западом и Россией. Запад верил в триумф либеральной демократии повсюду в бывшей Советской империи. Этого, однако, не случилось… Русские перестали действовать как марксисты и начали вести себя как русские, разрыв между Россией и Западом увеличился. Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом был конфликтом между идеологиями, которые, несмотря на их большие различия, касались одного и того же понимания прогресса, был секулярным и очевидным образом разделял в качестве конечных целей свободу, равенство и материальное благосостояние. Западный демократ мог вести интеллектуальные дебаты с советским марксистом. Но для него стало лишенным смысла вести дебаты с православным русским националистом»⁵⁵⁴. Выиграл ли в результате своего явного выигрыша Запад?

Речь идет о неподготовленной, спонтанной переделке страны, которую трудно даже назвать реформированием. А благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад.

После 1988 г. перед Горбачевым встали новые, критически важные задачи. Еще в начале XX в. М. Вебер выдвинул теорию, согласно которой у лидера есть выбор между тремя типами, тремя способами легитимизации своей власти, если он желает сохранить власть и оставить свой след в истории: 1) традиционалистский; 2) харизматический; 3)законотворческий.

В первом случае лидер стремится поддержать традицию, опереться на нее. Проще других это сделать монарху из устоявшейся династии — здесь происходит обращение к чему-то нематериальному. Во втором случае лидер желает проявить исключительные качества (если лидер собственно взрывает традицию, которая к нему может быть враждебной). Второй способ дал очевидную трещину: харизма Горбачева после 1988 г. явственно потускнела. Горбачев не мог стать монархом, ослабевала его легитимация как «революционного» лидера. Оставался третий путь — законотворческий, структурообразующий. Следуя ему, создается некая законоведческая, конституционная база. Потерпев поражения 1988 г., Горбачев, в целях упрочения, легитимации своей власти обратился к раннекоммунистическому традиционализму. Он довольно неожиданно стал часто обращаться к Ленину, говорить об искажениях ленинского пути Сталиным. (Точно также поступал Дэн Сяопин, призвавший на этапе реформ, в конце 1970-х гг., очистить маоизм от наслоений.) Но очень скоро М.С. Горбачев увидел опасность этого пути. Содеянное в 1988 г. не равнялось нэпу (как не равнялось и подлинным реформам Дэн Сяопина) и не было поддержано номенклатурой в той степени, как это было в 1921 г.

В 1989–1991 гг. Горбачев поставил на законотворческий-рациональный процесс легитимации. Социологическая теория выделяет три основания этого пути: формальное признание, неформальная поддержка, повышение значимости лидера вовне. На этом пути самолегитимации своего режима Горбачев пытался найти формальное признание в новом статусе — президента СССР, неформальную поддержку на XIX партконференции и на съездах народных депутатов. Но более всего ему удавалось укрепление третьего основания — внешнего. Теряя поддержку внутри страны, он становился все более популярным за ее пределами («Человек десятилетия», Нобелевская премия и пр.). Такой дисбаланс мог сокрушить психику и более стойкой личности.

Лучший совет, который Запад дает современной России, заключается в следующем: хаос и разброд, потеря идентичности и массовое разочарование происходит в России не по причинам материально-экономическим, а ввиду безмерных амбиций, неуемной гордыни, непропорциональных объективным возможностям ожиданий. Запад в лице его лучших представителей искренне и доброжелательно советует понять, что Россия — средних возможностей страна с отсталой индустриальной базой, не нашедшей выхода к индустрии XXI века. Нам честно, откровенно и с лучшими побуждениями советуют уняться, погасить гордыню, прийти в себя, трезво оценить собственные возможности и жить в мире с самими собой, не тревожа понапрасну душу непомерными претензиями и ожиданиями.

А почему бы и нет? Почему нужно, «против моря бед вооружась», в энный раз испытывать свою судьбу, ставить непомерные задачи, звать к практически недостижимым вершинам, будоражить покой современников, настаивать на более славном предназначении страны и всех нас, в ней обитающих? Не лучше ли вооружиться вышеприведенным советом, который полностью согласуется с библейской моралью о смирении неуемной гордыни, не лучше ли спокойно возделывать свой сад без потуг на деятельное участие в мировых делах, без разорительных посягательств на почетное место в мировых советах, без раздражающих Запад слов о якобы имеющей место «обреченности России быть великой державой?»

Увы, дельный совет о смирении, трезвой самооценке и спасительном уходе в обыденность не годится. И вовсе не из-за неких «младотурков», российских самураев, козней невзрослеющего самолюбия или частного умысла. Совет стать средней державой неосуществим по чисто психологической причине, в свете громадного и стоящего крутой горой факта: полтораста миллионов жителей России органически не согласны с участью еще одной Бразилии, с судьбой средней, второстепенной державы. Вы можете словесно — с цифрами в руках блистательно победить в споре о малости, неадекватности наших сил и ресурсов, но вы при всех стараниях не можете имплантировать в национальное сознание готовность согласиться с второстепенным характером международной роли России, ее маргинальности в мире триллионных валютных потоков, глобализации рынка и информатики, в мире недосягаемых высоких технологий. Прочным фактом современной жизни является то, что от балтийских шхер до Берингова пролива новая-старая Россия с удивительной силой тихо, но прочно таит глубинное несогласие с западным историческим анализом, с логикой жестоких цифр, с предрекаемой второстепенной судьбой.

И в обеих столицах и в провинции, в негромких беседах раздаются суждения, что это не в первый раз — страна распадалась и исчезала в 1237, 1612,1918 годах, она стояла на краю гибели в 1709,1812,1941 годах, но восставала в 1480,1613,1920, 1945 годах. И этот национальный код невозможно изменить, он не только живет в массовом представлении, он составляет его сущность, являясь основой национальной психологической парадигмы.

Хорошо это или плохо? Наверное, плохо для ультрасовременных ревнителей глобализации, кто делает ставку на «нор-мальную» страну, кто с наилучшими намерениями жаждет рекультуризации, торжества нового рационализма разместившегося между Азией и Европой народа. Увы, с реальностью следует обращаться всерьез: Россия была, есть и будет такой, какой она живет в воспоминаниях, восприятии и мечтах ее народа. И населяющий ее народ, что бы ни говорили ему иностранные или доморощенные витии, считает заведомо плохим уход с международной сцены.