Только во втором заявлении Буша переворот в Москве назван «неконституционным». Лишь на следующее утро президент Буш звонит Ельцину и устанавливает с ним контакт. ГКЧП продолжает ретранслировать первое заявление Буша. А Буш в происходящем в Кремле видит столкновение, прежде всего, личностей, а не курсов. Удача американцев заключалась в том, что незрелое ГКЧП начало дезинтегрироваться уже на второй день своего существования. Причиной было на этот раз не внешнее давление, а удручающая внутренняя некомпетентность. Не сумев в своей наивности нейтрализовать Ельцина, заговорщики обрушили все свои замыслы. Страшное КГБ оказалось просто незрелой организацией, не понявшей смысла происходящего, пассивной в ориентации и недалекой в тактике. Перепуганные заговорщики, появившиеся на экранах с трясущимися руками, лишенные таланта объяснить свои действия, запутавшиеся в детском обмане («Горбачев заболел» и т. п.) никого не смогли убедить в приемлемости своих действий. Группа перепуганных людей без руля и ветрил, без здравого смысла и мужской твердости никак не смотрелась ответственным комитетом, взявшим на себя ответственность за судьбы страны. (В сравнении с ними заговорщики Октября 1917 года были не меньше чем гении и апостолы.)

Робкий Янаев постоянно извинялся за свое присутствие и настаивал на временном характере ГКЧП. На критический вопрос о состоянии здоровья Горбачева у этих людей не было никакой версии. Хунта погибла, когда Янаев извиняющимся голосом пообещал, что «Горбачев скоро поправится». Ложь рядом со святым делом спасения отечества была нестерпима. Вручить свою судьбу в руки неосененных праведным гневом, лишенных таланта людей было просто невозможно. Не трепет «на том стою, и не могу иначе», а стылая вода пустых глаз, трусость в самом начале, отсутствие всякого мировидения, жалкость потуг. Понимали ли эти люди, эти перепуганные бюрократы, что они осуществляют государственный переворот? Как пишет в мемуарах посол Мэтлок, «русские могут терпеть многие недостатки в своих вождях, но слабость и трусость — никогда»⁴²⁰.

А в данном составе преобладали именно эти два качества. Премьер Павлов ушел со своего поста якобы по болезни. Та же болезнь поразила номинального нового главу государства — Янаева. Заговор потчевал страну «Лебединым озером» в то самое время, когда нужно было говорить о наступившем смутном времени. Только рвущая все любовь к отечеству способна вызвать искру симпатии и волну поддержки. Но никто ничего не объяснял, кроме CNN, дававшей картинку, и «Свободы», вставшей за Ельцина. Это молчание покусившихся на власть стало подлинным символом наступившего смутного времени. Одна сторона говорила безостановочно, не стесняясь перебора. Вторая надеялась на то, что «все понятно и так». Отсюда молодежь на баррикадах вокруг Белого дома и ожесточенность москвичей в отношении голодных танкистов, не понимающих, что они делают на московских улицах. Немое отечество было в судорогах, ясную линию видели лишь противники неожиданно возникшего комитета.

Противостоящая сторона явно переоценивала противника. В Восточной Европе Валенса, Гавел и Антал всерьез боялись, что ГКЧП, овладев Советским Союзом, призовет к борьбе своих идейных и социальных союзников в Восточной Европе — именно в таких тонах антисоветские премьеры Польши, Чехословакии и Венгрии жаловались президенту Бушу. Просто неспособный поверить в абсолютную импотенцию тех, с кем он всерьез вел сорокалетнюю «холодную войну», Буш умолял новорожденных восточноевропейских союзников не производить превентивных действий. Вице-президент Дэн Куэйл оценил Янаева как «не горящий шар, но разумный». Коль был огорчен более других, он знал, как новые люди ненавидят объединение Германии. И у них столько войск в Восточной Германии. Однако Запад уже начал осознавать картонный характер московских заговорщиков. В Лондоне Мэйджор предсказал новому режиму в Москве короткую жизнь. Миттеран назвал Янаева «просто игрушкой в чужих руках» — трудно было представить, что за таким переворотом, как этот, не стоит никто. Они что, эти новые «декабристы», желали «разбудить» нового Герцена и рассчитывали на цикл в сто лет — в то время когда судьба страны требовала решительности и сыновнего самоотречения сегодня?

В восемь утра восточного времени США президент Буш появился в телевизионной картинке. Его снимали в небольшом коттедже, где в Кеннебанкпорте обычно располагалась охрана. Президент явно остерегался так или иначе характеризовать ГКЧП. Он превознес историческую роль Горбачева. Но противостоящие перевороту силы не дремали — когда самолет президента тем же утром поднялся в воздух, ЦРУ передало письмо Ельцина, в котором тот просил осудить новые власти Москвы.

Колин Пауэлл всматривался в лица танкистов на московских улицах: «Этих ребят послали в Москву, не объяснив им смысла их миссии!» Посол Комплектов передал в Белый дом письмо Янаева с обещаниями поддерживать добрые отношения. Было видно, что события в Москве воодушевляют посла — но и здесь царила преступная немота. ЦРУ повторяло свое суждение: «Этому перевороту не хватает профессионализма». Точный анализ. Что касается официальной реакции Вашингтона, то Андрей Козырев назвал ее «двусмысленной и разочаровывающей». У него были основания так говорить.

Американцы полагали, что Горбачев «дал заговорщикам надежду на то, что он будет сотрудничать с ними» — такой вывод они сделали из «поворота вправо», сделанного президентом СССР осенью 1990 г. Атака на вильнюсскую телевизионную башню в январе 1991 г. была не только репетицией захвата власти Комитетом по чрезвычайному положению, но и проверкой степени легитимации Горбачевым использования силы. Западному уму было трудно представить себе, почему Горбачев, после Вильнюса и Риги, Баку и Тбилиси, отказался сотрудничать с ГКЧП. Западу трудно было оценить его боязнь потерять западную поддержку. Горбачев при этом не исключал полностью введения в СССР президентского правления при определенных обстоятельствах. Те, кто был ближе всего к нему — Крючков, Болдин, Павлов (со времени своего премьерства) — сконцентрировали свои силы на убеждении его в необходимости обратиться к силе. Горбачев согласился с ними, в частности, в марте, когда приказал войскам войти в Москву. Все больше (партийных) деятелей присоединялись к убеждению, что Горбачев должен использовать либо железный кулак, либо покинуть свой пост. Он делал вид, что готов применить силу, но затем убеждал соратников отступить… В июле 1991 года заговорщики узнали, что Горбачев готовит их отставку, и это послужило сигналом к началу»⁴²¹.

Чтобы не обидеть Горбачева, Буш первый звонок пытался сделать ему. Оператор в Москве сказал, что президент вне контакта. И только тогда 21 августа Буш обратился по телефону к Ельцину. Впервые Буш сказал: «Борис, мой друг!» Хьюэтт сказал, что Ельцин ныне — ключ к ситуации в Москве. К полудню того же дня президент Буш связался и с Горбачевым, как только связь с Форосом была восстановлена.

Утром 22 августа 1991 г. Верховный Совет Российской Федерации выслал к Горбачеву в Форос делегацию, чтобы привезти президента СССР в Москву. Во главе делегации был герой Афганской войны Александр Руцкой, основу «делегации» составляли члены российского КГБ. Трагедия имела и некий полукомический оттенок — параллельно Руцкому в Крым летели мастера заговора — маршал Язов и председатель КГБ Крючков с невероятной целью: получить аудиенцию у Горбачева, объясниться и получить искупление грехов. Горбачев, вне сомнения, понимал, что его политическое спасение зависит от степени отстояния от ГКЧП, и он, разумеется, не принял Крючкова и Язова. Слова министра обороны бывшей мировой сверхдержавы о том, что ему «стыдно перед Раисой Максимовной», в достаточной степени характеризуют мыслительный код забывших, в чем же все-таки их воинский долг военачальников. Жуков в 1953 и 1957 гг. вел себя более определенно.