Исходя из опыта двадцатого века, трудно напрочь отрицать сравнение, которое делает великий испанский философ X. Ортега-и-Гассет между Испанией и Россией. «Обе страны оказались населенными расой-народом, испытывающим недостаток в выдающихся личностях. Славяне — могучее народное тело, над которым едва подрагивает крошечная детская головка. Разумеется, некое избранное меньшинство имело положительное влияние на жизнь русских, но по малочисленности ему так и не удалось справиться с необъятной народной плазмой». И отечественному наблюдателю трудно смириться с тем, что у российского общества не нашлось необходимых культурных и творческих сил, чтобы избавиться от массового увлечения сугубо поверхностным подражательством, суметь на критическом повороте увидеть опасность, действовать совместно и сплоченно, оставляя в стороне разногласия, видеть главное, ощутить ленту русской истории, услышать голос здравого смысла.

В ходе агонии распада страны симпатии Запада оказались недостаточными для легитимации власти Горбачева внутри страны. Это и породило удачливого соперника. Их битва окончательно сокрушила создававшееся тысячелетие государство. Коллапс коммунизма был функцией искаженного типа ускорения модернизации, корректирующей себя. Ведь еще в 1965 г. X. Арендт утверждала (справедливо), что все подлинные революции были в конечном счете прежде всего результатом давления, оказываемого стремлением к модернизации. (В современной западной теории примерно такие же позиции занимают Айзенстедт, Боумен, Холмс).

Встречая чужую культуру, Запад действовал и действует преимущественно двумя способами, так сказать, сверху и снизу. Сверху происходит дискредитация местных лидеров, утрата ими авторитета в глазах собственного народа. Вслед за этим следует дискредитация прежнего социального порядка, системы духовных ценностей, структуры безопасности данного народа. Коллективное его существование в базовом смысле начинает зависеть от внешних сил.

После дискредитации автохтонного правительства начинается вестернизация «снизу» посредством деятельности миссионеров, инвесторов, торговцев, ученых, специалистов, западных людей с воображением и авантюрной хваткой. Их эффективность создает неистребимую привлекательность, что быстро готовит слой местных почитателей и компрадоров. Культура Запада, гуманитарные ее аспекты, помогают при этом удивительно — вплоть до фактического ослепления образованного слоя. Открывшаяся миру местная экономика немедленно становится зависимой от индустрии, искусства и науки Запада.

Поразительно, но униженные культуры именно по собственной воле изменили даже свой внешний вид: африканцы оделись, китайцы обрезали косички, русские сбросили кафтаны. Предметом глобальной имитации стали западные вкусы, обычаи, привычки, моральные нормы, мировоззренческие позиции. Ведь именно Запад так или иначе показал пути прогресса. Тотальность этого вызова привела к тому, что незападные культуры отступили в глубину. Именно там, в глубине оригинального цивилизационного психологического склада готовилось своего рода «контрнаступление», черты которого обнажились в конце XX века. Психика — последнее убежище униженных и отступивших перед Западом цивилизаций — оказалась плацдармом, на котором незападные цивилизации после смерти идеологий начали свое возвратное движение.

Россию ждет либо рекультуризация, либо сознательная национальная модернизация — примерно такая, какую проводит сегодня наш южный сосед — Китай. Одного только не может позволить себе наша страна: слепых ожиданий некоей «невидимой руки» рынка, который якобы автоматически поднимет производство, науку и общий цивилизационный уровень. План и расчет ведут людей; силу им придает чувство исторической несправедливости.

Где место России в мире после холодной войны? По меньшей мере, ясно, что это место уменьшилось. «Хотя Россия остается важным государством, — пишет американский генерал Одом, — она уже не способна играть ведущую роль. Она не имеет внутренне связанного правительства, которое могло бы в подлинном смысле говорить от имени страны. Ее вожди редко отражают подлинные интересы Российской Федерации uлu ее граждан. Большинство из них… просто желает обогатитъся («а Россия будь проклята.»). В Заире Мобуту, в Нигерии Абача, как и ряд других вождей, стали богатыми несмотря на то, что их страны нищали. То, что подобная судьба уготована России, предполагает то обстоятельство, что, по последним оценкам, с 1991 года она взяла в долг 99 млрд долл. и за это же время 103 млрд долл. ушли из страны. Более того, олигархи и процветающие бизнесмены действуют абсолютно рационально в своих собственных интересах»⁵⁵¹. Россия, по мнению западных специалистов, поражена синдромом послеколониального слабого государства, общим для государств третьего мира. «Это состояние ни ненормально, ни временно; оно может продлиться десятилетия»⁵⁵⁸. Россия вовсе не похожа на межвоенную веймарскую Германию — та, по меньшей мере, имела сильные государственные институты — судебная система, полиция, устоявшаяся бюрократическая система; ее население было молодым, восстановление экономики — быстрым и без иностранной помощи. Россия же — «слабое государство без практически каких-либо институтов, абсолютно обязательных для эффективной рыночной экономики: налоговая система, царство закона, установленного процесса обращения в суд и так далее. Ее население умирает молодым, и общая численность населения сокращается»⁵⁵⁹.

Окончание «холодной войны» произошло после того, как в Кремле М. С. Горбачев и его окружение произвело базовую переоценку основных мировых процессов и интересов России — неважно, в данном случае, правильную или неправильную. Горбачев, как это отчетливо видно сейчас, недооценил сложности задачи изменения советского строя, изменения Советского Союза, и это повело к краху.

После невероятных словоизвержений 1987–1993 годов наступил штиль. Где вы, витии тех лет, чьи статьи с трепетом ожидала читающая Россия? Что-то останавливает авторов, что-то велит им молчать, Это «что-то» — не отсутствие десятимиллионной «Литературки» или сотен тысяч экземпляров тиража «Нового мира» и «Знамени», т. е. отсутствие национальной сцены — ведь, напротив, лотки повсюду сияют глянцем новых изданий. Это «что-то» — смущенная гордость, оторопелое сознание, внутренняя неуверенность, расплывшееся моральное чувство. «Что-то» совершенно отчетливо говорит самой честной и талантливой части общества, что произошедший в российском обществе в 90-е годы социальный, политический, культурный и моральный переворот не совпал с ожиданиями.

Как это ни странно, годы кипучей гласности превратили народ в великого немого. Самое простое объяснение: он устал, слишком велик разрыв с прошлым, слишком велико непонимание, очевидно обесценились слова. Второе распространенное объяснение состоит в том, что российской политической культуре не хватает зрелости, народу политический процесс предстает как «театр абсурда»: нет внушающих доверие лидеров, партии теряют лицо, политические движения аморфны, их избирательная база неустойчива, политические обещания дискредитированы, законы не исполняются, указы исполнительной власти противоречат друг другу.

Главное обстоятельство состоит в том, какое воздействие за последние двадцать лет оказала на стомиллионную национальную аудиторию наша интеллигенция в смысловом плане. Важно то, что говорила народу его просвещенная часть. Следует выделить три волны, потрясшие народное воображение и, в конечном итоге, породившие немоту.

В первые годы (вторая половина 1980-х годов) с огромной и убедительной силой была дискредитирована прежняя семидесятилетняя история страны. Это был колоссальный удар по тому, во что верили три поколения, и в конечном счете по национальному самосознанию. В итоге были подорваны основы прежней массовой исторической памяти.

В последующие годы (1990-е) удар настиг самих сокрушителей. То был крах пустого многословия Горбачева и Ельцина, безделья, несовпадения слова и дела, невыполненных обещаний. Произошла массовая дискредитация перестройки. Страну постигла тяжелая новая реальность спада в экономике, развала страны, раскола в октябре 1993, Чечни, криминализации, приватизации — что привело к потере доверия к критикам критиков.