Горбачев узнал о провозглашении литовской независимости в тот момент, когда отмечал пятилетие прихода в верховную власть. И снова один шаг противоречил следующему. Горбачев пообещал не вести переговоры с Ландсбергисом: «Переговоры ведут с иностранными державами». Жест Вильнюса — «незаконный и ущербный». Но, с другой стороны, Горбачев уже не знал, как отвечать. Вообще говоря, Горбачев, судя по всему, думал прежде всего о том, что через несколько дней он станет президентом СССР. Пройдя процедуру вступления на пост президента, «Горби» несколько смягчился: он будет вести с Вильнюсом «взаимоуважительный диалог».

Далее еще один поворот: 16 марта 1990 г. в своем первом президентском послании (адресованном Ландсбергису, которого Горбачев неизменно называл «пианистом») содержался ультиматум: отказаться от декларации о независимости. Вертолеты летали над крышами Вильнюса и разбрасывали листовки, называющие Ландсбергиса «орудием тех, кто однажды уже владел буржуазной Литвой и судьбами ее граждан, продавал ее землю и заводы иностранному капиталу — стоил Литве сотни тысяч рабочих мест».

Во время встречи в Кремле с председателем Объединенного комитета начальников штабов — адмиралом Уильямом Кроу, министр обороны маршал Дмитрий Язов сказал, что многие командиры полны решимости двинуть вперед свои танки. Советская армия готова сокрушить Литву. «Если хоть одна республика покинет Союз, Горбачев потеряет власть. И он обязан применить силу, он дошел до края». Маршал преувеличивал решимость своего главнокомандующего. Горбачев помнил обещание, данное на Мальте Бушу. И сделал шаг назад: дал Литве срок «одуматься» до 19 марта 1990 г.

20 марта Шеварднадзе встретился с Бейкером в Виндхуке (Намибия). Госсекретарь спросил, что намерен делать Горбачев. «Шэви» сказал, что полное описание займет ночь. Но, кратко говоря, сила против Литвы применена не будет. «Мы стремимся вовлечь литовских лидеров в диалог. Кому из нас станет хуже после завоевания независмости? Экономически литовцев ждет коллапс, если мы перестанем качать субсидированную нефть. У нас там важные военные базы. Они не могут просто установить независимость. Мы готовы учитывать их интересы, но и они должны учитывать наши. Мы не используем силы, если только они не нападут на наши гарнизоны». При этом Шеварнадзе как в порядке вещей обсуждал сепаратистские возможности отдельных республик. «Они очень отличаются от грузин. Литовцы — спокойнее. Наши люди — грузины — напали бы на советские гарнизоны уже давно».

Шеварднадзе указал, что советские военные круги занимают по Литве более жесткую позицию, чем по какому-либо другому вопросу. Более того, будучи исключенными из процессов, ведущих к объединению Германии и отколу Восточной Европы, руководство КГБ, руководство вооруженных сил сейчас воспринимают события с гораздо большей эмоциональностью, чем прежде. Об эмоциональности самого министра иностранных дел мы не слышим вообще ничего. Вот что говорит по поводу объединения Германии человек, которому мы поручили защиту наших интересов: «Мы понимаем, что нейтральная Германия являет собой проблему. Мы не желаем нейтральной Германии. Мы хотели бы иметь на ее территории ваши войска». Ясно, что речь идет не о Талейране; перед нами даже близко не Горчаков. Перед нами бесхребетный карьерист, уже думающий о своем закавказском уделе.

На этом этапе Горбачев попытался сыграть в сильного президента. 21 марта 1990 г. он в качестве президента СССР приказал литовцам сдать все огнестрельное оружие. Ландсбергис воспринял это как приказ со стороны «иностранной державы», который может быть реализован только грубой силой. 26 марта Горбачев принял сенатора Эдварда Кеннеди, и тот спросил Горбачева, в каком случае Москва готова применить силу? Горбачев сказал, что «в случае насилия, угрожающего жизни граждан». Кеннеди подчеркнул, что «Тяньаньмынь в Вильнюсе поставит под вопрос американо-советские отношения».

Зная уязвимое место Горбачева, Скаукрофт предупредил посла Дубинина, что в случае применения силы против Литвы, его визит в США в июне не состоится. Вечером 28 марта 1990 г. президент Буш послал президенту Горбачеву личное письмо — первый подобный обмен письмами со времени начала балтийского кризиса. Буш клялся, что верен мальтийской договоренности и не обвиняет во всем СССР. Теперь очередь Горбачева выполнить свою долю мальтийского обещания, и решить проблему, кажущуюся все более взрывоопасной с каждым днем. Джек Мэтлок отвез письмо в советскую столицу.

Читатель, отметь для себя-. 31 марта 1990 г. Горбачев призвал Ландсбергиса к диалогу. Ландсбергис отверг предложение (он только что получил письмо из Вашингтона), но литовский парламент ответил, что его устроит «любой уровень переговоров». Ну а мы отметим, что после многих десятилетий, когда советское руководство отвергало саму возможность американского вторжения во внутрисоветские дела, теперь Москва фактически просила американцев помочь справиться со своенравным Вильнюсом.

17 апреля 1990 г. Горбачев информировал Вильнюс, что в случае несклонности Вильнюса идти на компромисс, поставка естественного газа из России будет прекращена в течение 24 часов, равно как и поступление нефти на литовские перерабатывающие заводы. В тот же вечер в Белом доме собрались, помимо Буша, Бейкер, Чейни и Скаукрофт. Их общим решением было: если блокада Литвы будет сжиматься, США сократят свои торговые контакты с СССР, откажутся заключать торговый договор. (Но продолжатся переговоры по военным вопросам, дающие Западу превосходные результаты).

23 апреля 1990 г. президент Буш продолжал обсуждение ситуации вокруг Литвы в Кабинетной комнате. Бейкер доложил, что двадцать союзных Америке стран отказались ввести санкции против Москвы. Да и советники Буша склоняются к тому, что санкции в отношении СССР будут чрезмерной реакцией. Как сказала Кондолиза Райс, «следует опасаться зажигать спичку в заполненной газом комнате»²⁶⁶.

Обиженный самолюбивый Ландсбергис сказал, что он — жертва второго Мюнхена, что его продали Москве. 2б апреля Миттеран и Коль прислали Ландсбергису письма, в которых просили отложить провозглашение независимости и начать переговоры с Москвой. Премьер-министр Казимира Прунскене поддержала эти предложения, и только Ландсбергис стоял на своем. Но американский конгресс потребовал изъятия у СССР торговых привилегий до тех пор, пока будет сохраняться блокада Литвы. 3 мая 1990 г. Прунскене была принята президентом Бушем в Овальном кабинете Белого дома. Прунскене не одобряла образ «второго Мюнхена». Литовский премьер была за «отложенную независимость» и за переговоры.

Беседуя с Бейкером по поводу Литвы, Шеварднадзе сказал: «Это только ввиду особых отношений, сложившихся между нами, мы можем обсуждать эту тему. В другие времена и в других странах вам бы сказали, что вы вмешиваетесь во внутренние дела». Редкое прозрение. Бейкера, собственно, удивляло практическое безразличие Шеварднадзе в отношении Литвы. Этот «советский патриот» фактически уже похоронил цельность и неприкосновенность своей страны. Его помощник Тарасенко признал, что оно так и есть²⁶⁷.

Поражает отсутствие у руководителей великой страны перспективного видения. Подлинно скалозубовско-ноздревская бесшабашность видна во всем — от стиля до игнорирования существа дела. Самый яркий пример отсутствия стратегического видения — ход объединения Германии. Сам подход к проблеме удивляет бесшабашностью.

Когда экс-советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский сказал замершей аудитории Дипломатической Академии, что «единый европейский дом означает единую Германию», то недоумение советской избранной аудитории породило странное представление: а думали ли советские дипломаты о геополитических последствиях своих бесшабашных лозунгов?