Дейдре заерзала в кресле.

— Постойте. Разве есть в мире сила, способная уничтожить человеческую речь?

Магистр Океке раздраженно ответила:

— Демоны применят особые чары, так называемые метазаклятия, способные отделять значение языка от формы.

Друидка с недоумением посмотрела на стражницу.

— Магистр Океке имела в виду, — объяснил Шеннон, — что они разорвут связь между означающим и означаемым. Знакомые слова и фразы приобретут совсем другой, неожиданный, смысл. Цивилизация погибнет, а люди станут похожи на одичавших зверей.

— Мне непонятен ваш жаргон, — сказала Дейдре. — Но сама тема интересна. У друидов есть собственное пророчество — так называемое пророчество о Перегрине[3], где говорится, что демоны сожгут наши рощи и снесут стоячие камни. Ведь именно там, среди священных деревьев и монолитов, хранятся наши тексты, как обычные, так и магические.

— А я всегда думала, что друиды верят в неотвратимость войны Разобщения, — сказала магистр Океке. — И в то, что какой-то грибок уничтожит дральские деревья.

Не переставая улыбаться, Дейдре пристально, словно в первый раз, изучила лицо стражницы.

— Амади Океке, вы говорите о Тихом Увядании. Вопрос сложный. Я бы предпочла не поднимать его здесь.

Стражница скривила губы.

— Могли бы и посвятить нас в некоторые обычаи вашего Ордена… Хотя бы в качестве ответного жеста: магистр Шеннон был столь словоохотлив и откровенен, любезно поделившись с вами знаниями о пророчестве волшебников…

— Нет необходимости… — вступился было Шеннон.

— Все в порядке, мне несложно… — Дейдре подняла открытую ладонь. — Тихое Увядание… Как бы перевести с друидского?.. «Перемена», наверное, самое подходящее слово. Да, Тихим Увяданием у нас принято называть перемены в существующем мире, которые друиды заметили несколько десятилетий назад. Не совсем болезнь — скорее, губительное неестественное состояние, затрагивающее всю природу. Доказательства были получены благодаря наблюдениям за увядающими деревьями: в разных человеческих королевствах гибнут одни и те же породы. Причина их увядания обсуждается до сих пор. Некоторые полагают, что это знак и со дня на день начнется война Разобщения. По мнению других, никакой связи с пророчеством тут нет. Впрочем, в одном все друиды едины: накануне войны рощи друидов посетит иноземный чарослов, также известный как Сокол, или Перегрин, и поможет спасти наши священные места, а вместе с ними — и наш язык.

Шеннон кивнул:

— Если верить докладам некоторых наших ученых, в каждом из магических сообществ существует похожее поверье о войне Разобщения, которая уничтожит их языки, и об избранном чарослове, единственном, кто может уберечь их от подобной участи.

Не глядя на Нико, Дейдре кивнула в его сторону.

— И волшебники когда-то считали, что он может стать Альционом?

Магистр Океке подалась вперед, переводя взгляд с Шеннона на Дейдре и обратно.

И хотя лицо Шеннона оставалось бесстрастным, он наколдовал короткую фразу Азуре. Та склонила голову, предлагая хозяину погладить перышки на своей тощей шее. Нико узнал привычный ритуал, который успокаивающе действовал и на птицу, и на старого волшебника.

Наконец Шеннон заговорил:

— В нашем пророчестве Зимородок описан как сирота, чья мать неизвестна, а магическое рождение будет столь мощным, что его ощутят на многие сотни миль вокруг. Избранный должен овладеть нуминусом и магнусом прежде, чем ему исполнится двадцать. Все это совпадает с данными Нико…

Голос старика звенел от гордости, и щеки Нико снова вспыхнули.

Шеннон продолжил:

— Однако в пророчестве Эразмуса ясно сказано, что у Альциона будет врожденный келоидный шрам в форме руны «плетение». У Нико же отметина двойная. Более того, согласно пророчеству, Зимородок должен в совершенстве владеть многими стилями и колдовать умело и по справедливости. Эразмус предсказал, что Альцион искоренит жестокость в королевствах и выкует мощный посох, способный убить возрожденного Лоса.

— Вот потому-то я и не могу быть Альционом, — не выдержал Нико. — Ведь я какограф, мне с трудом даются всевозможные стили и не судьба постигнуть тонкости колдовского искусства. Сперва волшебники думали, мол, это временно и с возрастом пройдет. Но когда выяснилось, что мое прикосновение каждый раз ломает чары, стало ясно, что я не Зимородок…

— Никодимус, — сказала Дейдре, — можешь описать свое магическое рождение?

Нико расположился поудобнее.

— Это случилось во сне, когда мне было тринадцать.

Уголки рта друидки едва заметно изогнулись вверх. Стражница поджала губы.

— Ты помнишь, что тебе снилось в ту ночь? — спросила Дейдре.

— Нет, — солгал он.

Вмешалась Амади:

— Допустим, твое прикосновение губительно для текста… А как оно влияет на другие вещи и людей вокруг тебя? Не вносит ли оно хаос в окружающий мир? Может, рядом с тобой заболевают люди? Или, когда ты зажигаешь огонь, он норовит удрать из камина? Не замечал?..

Нико уже было открыл рот для ответа: мол, нет, ничего подобного он не замечал, когда вмешался Шеннон. Магистр заговорил негромким, но твердым голосом:

— Амади, ректор Монсеррат лично наблюдал за Никодимусом и пришел к выводу, что к нему это не относится.

Нико ощутил покалывание во всем теле, словно от тысяч ледяных иголок — одновременно возбуждение и страх. Ректор наблюдал за ним? Когда? И каким образом?

Магистр Океке долго и пристально смотрела на Шеннона.

— Я должна собственными глазами увидеть этот шрам. Сейчас же.

Нико поправил прядь длинных черных волос.

— Магистр, право, не стоит. Ведь мой шрам другой формы. К тому же неизвестно, врожденный он или нет…

Никакой реакции. Стражница молчала, не спуская глаз с юноши. Он обернулся к наставнику… Бесполезно: выражение лица старика было непроницаемым, как заснеженное поле. Он посмотрел на Дейдре. Но та уже вновь натянула свою неизменную хитрую улыбочку.

Чувствуя, как сердце уходит в пятки, Нико повернул кресло, сел к стражнице спиной, перекинул волосы через плечо и принялся расшнуровывать мантию.

Пока Нико развязывал воротник, его пальцы то и дело натыкались на вздутый шрам. Юноша и прежде много раз щупал этот злосчастный келоид и успел выучить наизусть каждый его дюйм. Однажды он даже воспользовался двумя зеркальцами, чтобы рассмотреть шрам поближе.

В отличие от обычных шрамов, бледных и плоских, келоид состоял из выпуклых бугорков. Нико всегда мог похвастаться здоровым золотистым оттенком кожи и только иссиня-черный рубец на шее — что набух у самой линии роста волос, словно колония моллюсков-паразитов, — все портил.

По ночам Нико ухаживал за волосами почище иной красотки, тщательно следя, чтобы они всегда прикрывали уродливый двойной шрам. Вот уже почти пять лет никто не заставлял его показывать это позорное клеймо.

С горящим лицом он отвернул воротник, обнажая шею и плечи.

— О богиня! — вырвалось у друидки. — Болит?

— Нет, магистр, — ответил Нико, стараясь не выдать смущения.

Он услышал, как подошла стражница.

— По-моему, эти рубцы напоминают плетение.

Под «плетением» она подразумевала руну общего языка — его еще называли разговорным или народным; выглядела эта руна как две вертикальные палочки, соединенные змеящейся линией, которая завивалась вокруг каждой из них. Сама по себе она означала «организовывать» или «объединять».

Нико не ощущал самого шрама, зато прекрасно чувствовал, с каким нажимом палец Амади Океке прошелся сверху вниз, вдоль отметины на шее. Стражница заговорила:

— Госпожа Дейдре, у Перегрина в вашем пророчестве имеется выпуклый шрам в форме «плетения»?

— Предсказано, что у него будет родимое пятно, — отозвалась друидка. — Находились и лжеперегрины: чтобы выдать себя за избранного, они выжигали на коже клеймо в форме руны. Кстати, если я правильно поняла, мы точно не знаем, врожденный у Никодимуса шрам или нет…