Мы перешли к описанию внешности всех действующих сотрудников института и тех охранников, кого Абрамов визуально помнил. То и дело я перескакивал от настоящего к прошлому, пытаясь прояснить для себя те или иные моменты. Разумеется, не забыл я и о главном подозреваемом — косматом красноармейце с железным зубом. Но про него Наум Натанович мало что мог сообщить — только свои страхи и подозрения, а их, как известно, к делу не пришьешь.

Когда мы, наконец, закончили, у меня сформировалось некая, пока достаточно туманная гипотеза, которую, тем не менее, требовалось либо подтвердить, либо опровергнуть.

— Я сумел вам помочь? — старик устал, но старался держаться бодрячком. Обильная еда в давно забытом количестве клонила его в сон, и на последние мои вопросы он отвечал, едва ворочая языком.

— Вы — большой молодец, Наум Натанович! — похвалил я ученого. — Отдыхайте! Как говорится, утро вечера мудренее.

Абрамов не заставил меня повторять это дважды и через минуту уже спал, по-детски свернувшись калачиком. Я аккуратно укрыл его и стал собираться. Мне в эту ночь спать вряд ли придется.

Одевшись потеплее, я вышел на улицу и двинул дворами в направлении площади Воровского — теперь навсегда запомню ее нынешнее название.

Опять зарядила далекая канонада. Казалось, дрожала сама земля. Осыпалась последняя штукатурка со стен домов, звенели редкие уцелевшие окна. Интересно, это наши или немцы? Не поймешь.

Уже стемнело, пошел легкий снег, время шло к десяти вечера, а с этого часа и до пяти утра — комендантский час. Милиционеры, призванные следить за порядком в городе, обязательно проверят меня, как весьма подозрительного типа, если я попадусь им на глаза. А у меня ни документов, ни спецпропуска, которые выдавались многим служащим «для прохода по городу в запретное время». Так что лучше двигаться глухими подворотнями, пережидая патрули. Благо, заодно я расспросил Абрамова — коренного Петербуржца об удобных маршрутах передвижения до института. Конечно, слова и реальность разнились, но я помнил будущий Питер, и в целом неплохо ориентировался на местности.

Два раза за следующие четверть часа мне навстречу попались столь же сомнительные личности, шествующие куда-то в ночь по своим делам. Бандиты или вражеские агенты? Попробовать поймать одного и разговорить? Нет, в другой раз. Хватит мне случайных приключений, надо помочь Абрамову и тут же выбираться из Ленинграда. Меня давно ждут в корпусе, мое место там.

«Блокада. Ночь. Забитое окно, мигающих коптилок тусклый свет. Из мрака возникает полотно. Художник пишет женщины портрет», — вспомнились мне когда-то слышанные строки Валентина Берестова, когда я настороженно всматривался в темноту впереди, пытаясь понять, случайная ли там мелькнула тень или кто-то притаившись ждет меня с ножом в руках.

Идти по неосвещенному городу сложно, пугает все: любой звук, любое случайное шевеление. И ноги то и дело норовят попасть в скрытые ямки, выбоины. А упадешь — будет плохо: ударишься, поломаешься, а потом замерзнешь.

Снег все шел и шел, грозясь покрыть за ночь весь город. Удачно я прибыл, к первому снегопаду. Впрочем, снег куда лучше ледяного дождя, вот только любые следы будут отчетливо видны на нетронутом белоснежном полотне.

Когда совсем близко впереди вновь мелькнула громада собора, я понял, что почти добрался до места.

Наум Натанович настолько хорошо все описал, что я заранее знал, где укроюсь. Сам бы я столь поздним вечером ни за что не отыскал убежище, пригодное для наблюдения за институтом и его входами.

Площадь, как я и думал, была слишком открытой, по ней то и дело ходили патрули. А вот в здании гостиницы «Астория», которое ныне находилось в ведомстве «Интуриста», еще с сорок первого года разместили госпиталь и стационар. Здание оказалась совершенно целым, нисколько не поврежденным от бомбежек. По словам Абрамова, здесь в свое время снимали номера Герберт Уэллс и Михаил Булгаков, генерал Антон Деникин, Владимир Ленин и многие другие известные личности. Может быть поэтому, его и не тронули — видно у Гитлера были особые планы относительно этого дома. Любопытно, что назвали гостиницу в честь братьев Асторов, один из которых, Джон Джейкоб Астор IV, изобретатель, военный, писатель-фантаст, потомственный миллионер и бизнесмен, написавший книгу «Путешествие в иные миры» о полете в 2088 году к Сатурну и Юпитеру, вместе со своей супругой оказался пассажиром злосчастного «Титаника». Жена Астора получила место в шлюпке, она была в положении, но самому Джону там места не нашлось, а он и не настаивал, уйдя на дно вместе с лайнером.

Наум Натанович рассказал, что окна госпиталя как раз смотрят на институт и его боковой выход, которым в основном и пользовались сотрудники, покидая работу. Стационар же был отдан для представителей творческих профессий: от писателей до скульпторов и музыкантов. А они, как известно, народ увлекающийся и мало поддающийся правилам и дисциплине. На них-то у меня и была основная надежда.

Памятник Николаю I, находившийся в центре площади, был закамуфлирован деревянными щитами и почти полностью затянут брезентом, лишь только макушка парадного шлема императора, украшенного двуглавым орлом, слегка выглядывала сверху. С моей точки обзора не было видно, но я прекрасно помнил, что позади Исаакиевского собора, на одной оси с памятником Николаю, стоял и знаменитый Медный всадник. Вот только Петр смотрел в сторону Невы, а Николай — прямо ему в спину, но Исаакиевский собор препятствовал прямому зрительному контакту. Отсюда и пошла поговорка: «Дурак умного догоняет, да Исаакий мешает». Народ, мягко говоря, недолюбливал Николая. Да что там народ, даже Пушкин писал про императора весьма неласково: «В нем слишком много от прапорщика и мало от Петра Великого».

Эти мысли промелькнули у меня, пока я быстрым шагом пересекал площадь, направляясь к «Астории». Конкретного плана у меня не имелось, я решил действовать по ситуации. Подежурю немного, глядишь, что-то и прояснится в этой мутной истории с пропажей семян. Мне было жаль Наума Натановича и я вовсе не желал ему гибели. Вот только старик-ученый явно нацелился взять вину на себя, этим самым подписав себе смертный приговор. Не могу же я вечно находится при нем, а стоит мне уехать, и Абрамов тут же приведет свой замысел в действие.

Я чуть сбавил темп, подходя к гостинице. У главных дверей дежурили два красноармейца, лениво поглядывая по сторонам. Снег уже лег на плечи их шинелей и на шапки-ушанки, бойцы явно подмерзли, поэтому перетаптывались с ноги на ногу и дули на красные ладони, пытаясь их отогреть. Эти двое меня не интересовали, я обошел их большим полукругом и двинул вдоль здания, высматривая более подходящий вход внутрь.

Наконец, когда я уже почти отчаялся, заметил арочный проем, в котором курили еще двое, но эти, судя по одежде, были гражданскими. За их спинами была полуоткрыта дверь, ведущая в «Асторию». Оба курильщика тепло одеты, так что нарастающий морозец их не пугал. Вот вы-то, ребята, мне и нужны!

Еще более замедлив шаг, я медленно пошел в сторону курильщиков, стараясь разобрать, о чем именно они разговаривали между собой.

— Товарищ Жданов, конечно, большой молодец! — горячо объяснял высокий молодой человек собеседнику — солидному мужчине лет сорока, с зачесанными назад волосами. — Часы молчания по радио были ужасны! Словно метрономом в голове: тук, тук, тук… с ума можно было сойти! А он вернул музыку, а музыка — это жизнь!

— Ты же понимаешь, было мнение — музыка неуместна в эти дни, — пытался урезонить его оппонент, — невозможно веселиться, когда вокруг такое происходит…

— Совершенно с вами не согласен! — молодой порывисто замахал руками, словно итальянец. — Музыка — это надежда! Музыка дает силы, энергию к борьбе! Было огромной ошибкой, отказаться от нее.

— Да что ты, — по-доброму улыбнулся мужчина, — я это разделяю и полностью поддерживаю решение товарища секретаря обкома. Он — умный человек и в итоге во всем разобрался. Одних литературных передач и агитации людям явно недостаточно. Мне, как представителю писательского цеха, это абсолютно понятно.