Тысячу раз прав был Флеминг, когда говорил, что «казино всегда выигрывает».

Фортуна, до этого сопутствующая мне во всем, в один момент повернулась ко мне задом, и я в полной мере ощутил, что такое тотальное невезение.

Впрочем, начиналось все хорошо.

Утром следующего дня, доставив трупы диверсантов и пленника в город, я распрощался с Савелием Пафнутьевичем и огромным бородатым мужиком, который прибыл на подводе, едва рассвело. Раненый был еще жив, и даже не стонал, лежал тихо, стиснув зубы и явно обдумывая модель своего дальнейшего поведения.

Их группе не повезло вдвойне. Во-первых, они наткнулись на меня, хотя планировали застать на станции лишь одного старика. Во-вторых, не успели соорудить тайник, планируя сделать это чуть позже, и все бумаги и документы оказались при них в вещмешках и карманах. А там было много интересного, в том числе актуальная карта фронта с многочисленными пометками — настоящий подарок для СМЕРШа. Ну а в-третьих, живой язык, знавший имена, пароли и явки — был главным подарком. И он, как мне казалось, готов был сотрудничать… конечно, сволочь примется торговаться, попытается выбить себе жизнь… но это уже не мое дело. Те, кому положено, решат, как с ним поступить. Я же груз сдал, и мог считать себя свободным.

— Береги себя, Савелий Пафнутьевич, — тепло попрощался я со стариком.

— Может, останешься до завтра? Вместе-то сподручнее будет рассказывать, как мы супостата схватили.

— Мне на фронт давно пора, к своим, заждались меня, каждая лишняя минута на счету.

— Ну-у… тебе, конечно, виднее. Будь здоров, Василий!

На этом мы и расстались, а к вечеру я уже добрался до расположения 7-го гвардейского танкового корпуса.

В новой части приняли меня если и не с распростертыми объятиями, то вполне радушно. Лишних вопросов не задавали, документы Шведова командира батальона вполне удовлетворили, и он сходу направил меня в неполный экипаж родной и знакомой «тридцатьчетверки», приказав обживаться и знакомиться с товарищами.

Экипаж подобрался бравый.

Лихой командир по фамилии Зотов, более похожий на кавалериста. Веселый, широкоплечий, с чуть подкрученными усами. Он дружелюбно похлопал меня по спине и заявил:

— А ты здоровый парень, в машине тесновато станет!

Механик-водитель сержант Гафаров — маленький улыбчивый таджик, пожал мне руку и радушно пригласил угощаться ужином из общего котелка. Заряжающий — парень с черным от копоти лицом по фамилии Остапенко приветственно поднял сжатый кулак вверх.

Хорошие ребята, боевые. Коллектив сплоченный, проверенный временем. Что случилось с их стрелком-радистом, я не спрашивал, не принято. Конечно, с большей радостью я вернулся бы к своим… но где они сейчас? Что с ними… этого я не знал.

Казаков погиб, его уже не вернуть. Как прежде — не будет никогда.

Да и нашего танка, который мы собирали своими руками, тоже больше нет. Я разменял его на жизни нацистов, и нисколько об этом не жалею.

Ночь прошла спокойно, а на утро нас бросили в самое пекло.

Немцы попытались отбить Брусилов, направив туда мощную ударную группировку войск. Задача нам была поставлена простая — держаться любой ценой. На деле это означало умереть, но остановить врага.

Наша рота вступила в бой северо-восточнее Брусилова. Зотов, единственный, кто хоть что-то мог разглядеть со своего командирского места, азартно комментировал происходящее.

— Поперли, гады! Танки и пехота. Осколочно-фугасный заряжай! Огонь!

Бахнуло. Я привычно открыл рот, чтобы уши не заложило. Шлемофон, как обычно, помогал слабо. Выглянул сквозь обзорную щель, но ничего толком не разглядел. Поле сплошь скрылось в дыму, мне было видно лишь шагов на десять вперед.

— Эх, промазал! — разочарованно сообщил Зотов. — Но ничего, сейчас вы у меня попляшете!

Второй выстрел, судя по его бурной реакции, оказался более удачным.

Танк сдвинулся с места и пополз вперед. Что-то звонко чиркнуло по броне. Мы с Гафаровым переглянулись. Повезло, рикошет.

Бой для танкиста — это сплошная неизвестность. Ты сидишь в консервной банке и ничего не можешь сделать, чтобы повлиять на результат, поэтому остается лишь выполнять свою работу. Я помогал переключать передачи Гафарову — сам он не справлялся, слишком легкий, а коробка — тугая.

Вторая, третья. Вроде, движемся.

Я приник к пулемету. Впереди сквозь дым проступили силуэты вражеских машин, за ними прятались солдаты.

— Огонь! — опять невыносимый запах пороховых газов.

Я закашлялся. Потом чуть оклемался и начал стрелять из пулемета по немцам. Делать это приходилось практически наугад, но я был уверен, что нескольких человек зацепил. Может больше, не разглядеть.

Другие танки нашей роты двигались параллельным курсом. Одна машина чуть вырвалась вперед, но тут же загорелась и остановилась. Бойцы попытались покинуть танк, но я увидел, как командир упал обратно, едва высунувшись из верхнего люка. Механик-водитель, объятый пламенем, успел вылезти из переднего люка, но тоже упал и больше не поднимался.

И все же постепенно мы продвигались вперед.

Гафаров, умело пользуясь рельефом местности, прятал наш танк от врага, оставляя для обзора лишь небольшую его часть.

Зотов же стрелял непрерывно. Сколько машин он подбил, я не знал. Наверное, он и сам этого не знал, но иногда радостно вскрикивал.

— Отступают! Назад пятятся, сволочи!

Я и сам углядел сквозь прорехи в дыму, что немецкие машины поползли в обратном направлении. Кроме тех, что горели — таких на поле осталось немало.

— Врешь, не уйдешь! Заряжай, Остапенко, заряжай, родной!

Мы гнались за отступающими, словно поставив своей целью не дать уйти ни одному танку.

Наш командир чересчур увлекся. Это нас и погубило.

Мы вырвались вперед, опередив всю роту. Я стрелял из пулемета без перерыва вслепую. Даже если не попаду, то хотя бы заставлю солдат упасть и ползти.

И тут по нам прилетело.

Бронебойный снаряд пробил лобовую броню и, превратив Гафарова в окровавленный фарш, прошел сквозь все отделение и убил Остапенко, лишь каким-то чудом не подорвав боеукладку.

Совершенно непонятно, каким именно образом мы с Зотовым остались живы, но меня изрядно контузило, и долгую минуту я ничего не соображал, лишь открывал и закрывал рот и, сняв шлем, прикоснулся к ушам. Из них шла кровь.

Наконец, я сообразил, что надо выбираться. Через то, что осталось от Гафарова, я лезть и думать не хотел. Оставался лишь верхний люк. Зотов уже был на внешней броне и стрелял по кому-то из пистолета.

Я посмотрел на свои руки — они дрожали. Не от страха, от контузии.

И все же я сумел выползти на броню и скатиться вниз, на мерзлую землю. Мы находились на краю леса. Немцев видно не было.

— Живой? — у Зотова было страшное лицо. Он был весь в крови, но не своей, а Остапенко. Наверное, я и сам выглядел не лучше.

Я неопределенно пожал плечами.

— Они там, за деревьями прячутся! — сообщил командир. Я не понял, о ком речь, но он тут же пояснил: — Несколько солдат. Из оружия — лишь винтовки. Не дадим им уйти! — и тут же поднявшись в полный рост, закричал: — За Родину! За друзей! Смерть врагам!

И бросился вперед, стреляя на ходу. Я, пошатываясь, побежал следом, достав пистолет из кобуры. Оружие мне выдали еще вечером, и пристрелять его я не успел. Но оружие было не новое — значит, проверенное.

В ушах стоял звон, в голове словно непрерывно били в колокола. Я споткнулся и упал. Встал, побежал дальше.

Фигура Зотова в танковом комбинезоне мелькала впереди среди деревьев. Я старался не потерять его из вида, но заметно отставал. Мы углубились в лес, сильно оторвавшись от своих. Надо было возвращаться, но командир, опьяненный жаждой мести, и не думал останавливаться. Я же не хотел бросать его одного.

И в этот самый момент моя удача окончательно истощилась.

Мы выбрались на прогалину и внезапно оказались прямо среди группы немцев. Чуть впереди стоял «Тигр», мерно урча мотором. Рядом с ним приткнулись две «четверки», мотоколяска и телега с тощей кобылой. Вокруг них возились несколько человек.