Двигаясь исключительно на электродвигателях, сохраняя полное молчание в эфире, мы медленно продвигались по картам из желтой папки Люта. Сам капитан, приняв свою судьбу, делал все возможное и невозможное, чтобы мы сумели прорваться в Финский залив. Хоть он и говорил, что его подчиненные — солдаты, знавшие, на что идут, но я видел, что он не желает их смерти. Думаю, ради этого он и старался, помогаю нам, его врагам.

Лют был настоящим асом-подводником, и он справился. Мы прошли сети и минные линии, вошли в Финский залив и взяли курс на Кронштадт.

Уже на следующее утро, удачно миновав германские корабельные дозоры, мы прорвались к своим.

— Слышу шум! — О’Хара, исполнявший обязанности акустика после смерти Турка, высунулся из комнаты. — На нас движутся две подлодки, пять тральщиков, семь сторожевых катеров и два дымзавесчика. Думаю, это группа прорыва!

— Нас обнаружили? — уточнил я.

— Еще нет, но скоро это случится.

— Командуйте всплытие, капитан, — повернулся я к Люту, — не будем прятаться.

Вольфганг мрачно кивнул.

— А вы, коммандер, выйдете на открытый канал связи. Передавайте морзянкой следующее: «Огонь не открывать! Идем домой!»

Через полчаса вокруг нашей субмарины, всплывшей на поверхность, уже вовсю крутились сторожевики, готовые при первой опасности открыть огонь. Но мы спокойно легли в дрейф и готовились принять гостей на борт.

Я вышел в коридор, намереваясь спрятать желтую папку обратно в сейф.

Тут-то все и случилось.

Лют, незаметно вышедший следом, набросился на меня со спины и, крепко приложив по затылку чем-то тяжелым, выхватил у меня из рук автомат и папку.

Я чуть поплыл на несколько мгновений, сознание помутилось — если бы Лют захотел прикончить меня, он легко мог бы это сделать. Но капитан и не подумал стрелять — он бросился вперед и заскочил в свою каюту, захлопнув дверь изнутри.

Слегка очухавшись и на секунду удивившись, почему он все же не выстрелил, я бросился следом, но дверь была уже надежно заблокирована.

Чертов немец! Обхитрил-таки!

Из-под двери потянуло дымом. Что происходит? Тут же до меня дошло очевидное — он попросту сжигает секретную папку с картами! Уничтожает документы единственно доступным способом!

Я в отчаянии заколотил в дверь, но это ни к чему не привело.

Дьявол! Ведь все же было замечательно!

За дверью раздался глухой звук выстрела, и тут же послышался шум падающего тела.

Я устало провел рукой по лицу, смахивая пот. Потом осторожно тронул затылок — ладонь окрасилась кровью.

Капитан спас корабль и своих людей, и посчитал на этом миссию выполненной. Попадать же в плен он не захотел, решив сохранить собственную честь простым и проверенным способом.

Вольфганг Август Ойген Лют застрелился.

Интерлюдия 1

Генриху фон Метерлинку повезло и не повезло одновременно. Попадись он в руки разведчиков будучи в сознании, его бы быстро допросили и, скорее всего, прикончили на месте. Обычный офицер, пехотный капитан, он, с точки зрения командира разведгруппы СМЕРШа, вряд ли обладал ценными сведениями. Если бы в доме был еще хоть кто-то живой, с собой взяли бы его, а не одноглазый полутруп. Но все прочие весьма сомнительные на вид личности, обитавшие в подворье, были мертвы, точнее, убиты, и выбора не имелось.

Лейтенант СМЕРШа просто не мог вернуться обратно с пустыми руками, поэтому он приказал прихватить с собой истекающего кровью, едва дышащего немецкого капитана, в надежде, что тот не сдохнет по дороге, а позже сможет дать показания. Ведь именно здесь, в этом доме, стоящем на отшибе, обрывался последний след танкиста Бурова. А он был, очевидно, важной персоной… настоль важной, что на его поиски за линию фронта послали целую боевую группу. То есть потенциальная ценность Бурова с точки зрения начальства перевешивала жизни разведчиков. Лейтенант это не одобрял, но приказам подчинялся.

Немцу наскоро перебинтовали голову, других ран у него не нашли. Кровь в его пустой глазнице уже свернулась, и лишь сукровица все еще сочилась.

«Живучий, гад!» — подумал лейтенант и сплюнул на землю, а раненного немца взвалили на импровизированные носилки и двое бойцов живо потащили его в сторону советского расположения. После такого удара ножом обычно мгновенно отправлялись на тот свет. Бил явно профессионал своего дела, и любой другой был бы гарантированно мертв. Но не этот чертов немец. Капитан даже не стонал, только подергивался время от времени, дыхание у него было слабое, но пот лился обильно — значит, организм борется за жизнь, цепляется, карабкается из потенциального небытия наверх, к свету.

И ведь дотащили, хотя лейтенант в это почти не верил. Обратно прошли линию фронта без приключений, судьба уберегла. Сдали пленника майору Веселому на руки, то быстро вник в ситуацию, велел разместить немца в землянке, приставить охрану и лечить эту сволочь изо всех сил. Сделать все, чтобы очнулся и смог говорить. Наверняка, немчура знает, куда делся Буров, и требуется срочно выбить из него эти знания, а потом пусть дохнет, не жалко.

Но проходили дни, а капитан в сознание все не приходил, но и не умирал, застряв где-то между небом и землей. Полковой хирург лишь руками разводил, мол, сделал все возможное, а дальше все зависит только от самого больного, а вообще, прогноз неутешительный, и удивительно, почему немец еще задерживается на этом свете.

— Можно его транспортировать в тыл? — спросил майор. Очень уж ему хотелось избавиться от нежелательного немца.

— Ни в коем случае! — резко ответил доктор. — Не выдержит. Раны ужасные: кроме того, что больной лишился глаза, был задет головной мозг — нож прошел насквозь, лишь чудом не пробив заднюю стенку черепа. А при таких ранениях последствия непредсказуемы. Если даже выживет, нет гарантии, что сможет говорить. Затруднение или невозможность произнесения слов, нечленораздельная речь, невозможность читать, писать — обычные последствия в подобных случаях. Черепно-мозговые травмы — штука слабоизученная, особенно при внутричерепных повреждениях. К сожалению, определить в полевых условиях, образовались ли травматические гематомы, другими словами, произошли ли кровоизлияния внутри черепа, невозможно. Даже если пациент очнется, он может до конца жизни остаться инвалидом или впасть в вегетативное состояние.

— Он нам нужен, — устало ответил на эту долгую тираду Веселый, — это наша единственная зацепка.

— Я не бог, товарищ майор, — пожал плечами хирург, — и в подобных условиях никаких гарантий дать не могу.

И все же в одно прекрасное утро Генрих очнулся. Он открыл правый глаз, не понимая, где оказался, и почему левым глазом он ничего не видит. В землянке царила полутьма, рядом никого не было, он находился тут совершенно один.

Жутко болело все тело, а больше всего — голова. Генрих сел в постели, потрогал лицо и наткнулся на плотную повязку вокруг левого глаза. Он негромко выругался, и в землянку тут же заглянул часовой. Капитана ослепило ярким светом, и он прикрыл уцелевший глаз ладонью. Увидев, что пленник пришел в себя, часовой удивленно присвистнул и тут же задернул полог.

Через десять минут в землянку стремительным шагом зашел майор Веселый в сопровождении молоденького лейтенанта-переводчика.

Майор с полувзгляда оценил обстановку и негромко заговорил, тут же сделав знак лейтенанту переводить.

— Как вы себя чувствуете, господин капитан? Вы можете говорить?

Генрих задумался, прикидывая шансы. Ощущал он себя вполне сносно, но что если попытаться сыграть человека, потерявшего дар речи? Нет, нельзя, если русские решат, что он бесполезен, пристрелят, не задумываясь.

— Голова болит, — медленно ответил он правду.

— Это со временем пройдет, — утешил его майор. — Вам повезло, что остались живы после тяжелейшего ранения. Для начала назовите свое имя, звание и номер части.

Говорить или нет? Вдруг советский майор в курсе тех зверств, которые Генрих творил на захваченных территориях, пусть и делал это в основном чужими руками?