Полуторка остановилась. Впереди чуть справа виднелось главное здание вокзала, по обе стороны которого лежали рельсы. Здание было выполненно в русско-византийском стиле: с галереей на чугунных колоннах и «окнами в браманте» с арочными закруглениями сверху. На фасаде, помимо Сталина и Ленина, висел портрет Михаила Ивановича Калинина — недаром же вокзал сейчас назывался в его честь. Старое название — «Николаевский» в советское время по понятным причинам не прижилось.

— Дальше мне в другую сторону, — тепло попрощался со мной водитель, — удачи, служивый!

Я выбрался из машины, угодив прямиком в середину лужи. Хорошо, вода не попала в сапоги. Михалыч тронулся с места, едва не обдав меня брызгами.

Махнув ему вслед рукой, я пошел в направлении вокзала. Идея пообщаться с комендантом показалась мне самой перспективной из всех имеющихся. Нужно было выяснить, где сейчас находится моя новая часть. Судя по тому, что колонна, в которой ехал Василий Шведов, как раз и шла к Твери, то направление я выбрал верное. Теперь оставалось понять, куда он планировал следовать дальше и найти подходящее средство передвижения.

В целом, алгоритм предстоящих действий я вполне себе представлял. Линия фронта постепенно сдвигалась на запад, и некоторую часть дороги я вполне мог проехать в теплушке, а потом уже искать машину, которая подбросит меня максимально близко к расположению. Дальше же придется пешком — это дело нехитрое.

Комендант меня принял быстро. Им оказался невысокого роста, но быстрый в движениях капитан с тонкими, старорежимными офицерскими усиками. Левой руки у него не было.

— Слушаю вас? — спросил он, чуть прищурясь.

Я вкратце пересказал свою ситуацию, стараясь не сочинять неизвестные мне самому подробности, а акцентировать внимание на моментах, при которых присутствовал: обстрел, полевой госпиталь, раненые, дорога. Потом продемонстрировал бумаги, удостоверяющие личность. Благо, на фотографии мы с Василием были изрядно похожи, а общая потертость документов, да чуть смазанные чернила сыграли мне на руку — комендант посмотрел солдатскую книжку и вернул мне. После чего недовольно уточнил:

— Почему одеты в гражданку?

— Гимнастерка вся в клочья была, не заштопать, пришлось отдать на бинты. Мне выдали, что нашлось, сказали, в части обеспечат всем необходимым.

— Нда-нда, — покачал он головой, — я бы не надеялся. Сейчас с обмундированием проблемы, не хватает самого необходимого. Впрочем… погоди-ка, боец!

Он вышел в соседнюю комнату и отсутствовал минут десять. От скуки, я изучил его кабинет, но ничего интересного не увидел. Стол, шкаф, пара стульев. На стенах несколько агитплакатов, паркет на полу старый и стертый. Стены требовали побелки, штукатурка частично осыпалась. Впрочем, и все прочее здание вокзала пребывало в подобном состоянии. Некогда вокзал I-го имперского класса, с драпировкой в интерьере, с цветными стеклами, дубовым паркетом и мраморными каминами, сейчас превратился в место, более похожее на ночлежку для бездомных. Покрывавшие прежде стены бумажные цветочные обои были почти полностью оборваны, и лишь в нескольких местах еще свисали крупными кусками.

«Ничего, — утешил я себя в очередной раз, — кончится война, все отстроим! Если доживу, сил не пожалею!»

Я давно не тешил себя надеждой о возвращении в свое время. Там я давно мертв. Вся моя жизнь — здесь, и будущее мое неотделимо от будущего страны. Так что плакаться и жалеть себя я не собирался, а собирался воевать и работать.

Комендант вернулся, держа в единственной руке бумажный сверток. Он положил его на стол и ловко разрезал веревку ножницами.

— Пользуйся, боец, — кивнул он, — тому, кому это принадлежало, уже не понадобится.

Я не заставил себя просить дважды. В свертке оказалось сразу несколько вещей: гимнастерка, галифе, нательная рубашка и подштанники. Все вещи были не новые, но чистые.

— Все из прачечной, — подтвердил комендант, — стиранное. Можешь примерять!

Никакой брезгливости у меня не было. Я прекрасно понимал, что бывший хозяин этих вещей мертв. Значит, они ему без надобности. А вот мне пригодятся.

Безо всякого стеснения я скинул свою одежду и надел форму — она пришлась в самый раз. Ножны приладил к ремню — не по форме, но сидора под рукой у меня не было.

Рядовой Красной Армии Василий Шведов, танкист, стрелок-радист, к вашим услугам!

— Так-то лучше, — серьезно кивнул комендант, одобрительно поглядывая на черные ножны. — Боец должен выглядеть по уставу, а не как Ванька-встанька, одетый не пойми во что. А теперь подумаем, чем тебе помочь…

Он сделал пару коротких звонков, с кем-то негромко переговорил, потом вызвал помощника, отправил его с заданием. Тот минут через пятнадцать вернулся и что-то негромко доложил коменданту, после чего вышел из кабинета.

— Значит, так, боец, — комендант повернулся ко мне, — повезло тебе! Я выяснил, где сейчас воюет твой корпус, и расскажу, как проще всего туда добраться. Для начала посажу тебя на товарняк, через час он отъезжает в направлении Обнинска. А дальше поедешь следующим образом…

Следующие дни слились у меня в сплошную череду переездов. Эшелоны, попутки, полустанки, ночевки в теплушках, где счастьем было не замерзнуть ночью, несмотря на то, что вагоны пытались усиленно отапливать, чем могли.

Погода стояла отвратительная. Непрерывно мела метель, сугробы по бокам от железнодорожного полотна высились уже с человеческий рост, несмотря на то, что формально зима еще не наступила — до декабря оставалось около недели. Зато когда выглядывало солнце — становилось совершенно чудесно. Белоснежные поля блестели и искрились в его лучах, и даже ветер словно бы стихал на время, давая возможность насладиться красотами пейзажей без того, чтобы не кутаться в куртку и не натягивать шапку так глубоко, как это только возможно.

Уж насколько в моей душе оставалось мало место для прекрасного, и то я был под глубоким впечатлением. Когда смерть бродит рядом, жизнь сразу начинает играть новыми красками, ощущается иначе, каждый миг становится значим и ценим… вот только потом, в спокойствии и однообразии, все дни вновь сливаются в единое размытое пятно… но до такого момента еще нужно умудриться дожить.

7-й гвардейский танковый корпус, к которому был приписан Василий Шведов, а значит теперь и я, входил в состав 3-й гвардейской танковой армии, действовавшей на 1-м Украинском фронте, и в данный момент участвовал в киевской оборонительной операции, находясь северо-восточнее Брусилова, так что прорваться в зону боевых действий было задачей куда более сложной, чем мне представлялось изначально.

Наши войска взяли Киев еще 6 ноября, теперь же требовалось удержать его и не дать немцам восстановить линию обороны по Днепру. А гитлеровцы давили жестко, бросая в бой все новые и новые резервные части. Отдавать город они не хотели — это значило потерять все правобережные области.

Но не только Киев был важен немцам, Житомир тоже переходил из рук в руки. 13 ноября его освободили наши войска, а уже 20 ноября немцы отбили его обратно, так же немцы взяли Брусилов, и фронт на этом временно стабилизировался. Понятно было, что долго это не продлится, и нам придется контратаковать.

Все эти сведения я узнавал постепенно, из разных источников. Земля, как говорится, слухами полнится. Кое-что передавали по радио в сводках от «Совинформбюро» — голос Левитана, так хорошо всем знакомый, раз в день зачитывал данные о ситуациях на фронтах. Но многое сообщали мне бойцы, с которыми я ехал, и коменданты вокзалов, на которых делал пересадки.

Все они сходились в одном — под Брусиловым сейчас жарко!

Но я и не искал места, чтобы отсидеться. Мне и так казалось, что все события, приключившиеся со мной за последние пару месяцев, лишь отдалили меня от главной цели — воевать и победить. Англичане, подводные лодки, Ленинград, одноглазый немец — лишь препятствия на моем пути. Я был уверен, что попал в это время лишь для того, чтобы помочь нашим, чем могу: своими умениями, знаниями, опытом. Но на практике, а не в теории. Никаких записей в тетрадях вести я больше не планировал.