Последние слова были сказаны совсем тихо, и едва ли старик Сун мог их услышать, но Цао Сяошэ, так и поддерживавший Юн Шэня, тихо цыкнул и предупредительно сжал его плечи крепче, потянув на себя и поднимая на ноги.

— Пойдемте, я провожу вас.

Цао Сяошэ крепко схватил все еще пытающегося прийти в себя Юн Шэня под руку и вывел из лекарской.

Стоило дверям захлопнуться за их спинами, как Юн Шэнь раздышался глубокими вдохами и судорожными выдохами, морозный воздух был сродни благодатному источнику среди безжизненной пустыни. Он выпутался из поддерживающих его рук Цао Сяошэ и, опершись боком о стену, едва слышно сказал:

— Ты. Убирайся.

Видеть Цао Сяошэ он не желал, и это с ним, похоже, надолго. От одного вида заискивающего, скользкого змея, как прозвал его Юн Шэнь, становилось тошно. Мерзкий подпевала.

— Не будьте так категоричны, господин Хэ, я все еще на вашей стороне, но... — протянул Цао Сяошэ мягким тоном. Обойдя Юн Шэня, он встал перед ним. — Вы сами навлекли на себя подобную реакцию, не стоило...

— Ты продолжаешь говорить, что будешь помогать мне, что ты на моей стороне, но смеешь утверждать, что я виноват в случившемся? — оборвал его Юн Шэнь. — В чем именно моя вина? В том, что пожелал услышать правду? Разве я не заслуживаю этого?

— Нет, но... — Цао Сяошэ запнулся, подбирая слова. — Учитель прав. Некоторых вещей вам лучше не знать.

— А тебе, стало быть, все известно? — зло усмехнулся Юн Шэнь. — Да кто ты такой, чтобы решать, что будет лучше?

— Вам ли не знать, что доброе лекарство обычно горько во рту[54].

— Раз лекарство хорошее, я предпочту мучительно проглотить всю горечь и прийти к исцелению, чем купаться в сладостном яде, отравляя свое существование.

Юн Шэнь оттолкнулся от стены и, едва не задев Цао Сяошэ плечом, двинулся в сторону знакомого пути, ведущего в покои Хэ Циюя. За своей спиной он услышал, как заледеневшие доски чуть скрипнули. Цао Сяошэ пошел следом.

— Я сказал убирайся, — повторил Юн Шэнь не оборачиваясь. — Мне больше не нужна твоя помощь, во мне и так слишком много отравы.

Похоже, слова подействовали, и, когда Юн Шэнь продолжил идти, шаги за спиной он уже не слышал. Вот и славно. С другой стороны... Даже сорвавшись на Цао Сяошэ за дело, он не ощутил облегчения. Странное темное чувство, которое он мог бы описать с большим трудом, преследовало его, маячило где-то на фоне всех других эмоций, точно поглощало изнутри и давило на сердце все сильнее.

Но если он просто прекратит обращать на это внимание — это пройдет, ведь так?

Юн Шэнь медленно брел по веранде, погруженный в свои мысли. Он потирал шею, пытаясь убрать призрачное ощущение сдавливающих его горло пальцев, хотя казалось, что избавиться от него он сможет, лишь если сдерет с себя кожу.

Злость, доселе клокотавшая в нем, медленно уступала место опустошению. Быть пешкой в чужих руках было очень неприятно, но непохоже, что Юн Шэню давали выбор. Он терпеть не мог, когда решали за него.

Будучи долгие годы, возможно даже столетия, всесильным бессмертным, с чьими словами считаются и не смеют перечить, в нынешнем положении, естественно, не ощущаешь ничего, кроме возмущения и негодования. Ранее Юн Шэнь полагал, что уже почти смирился и нашел баланс в этой непростой ситуации, но раз за разом умудрялся все глубже нырять в бездну.

«А ты знаешь? Как много сохранилось в твоей памяти?»

Похожий вопрос Юн Шэнь уже слышал, и лишь сейчас до него медленно начал доходить его истинный смысл. Но нежелание признавать, что в его памяти, в разуме, действительно прорехи... оно было настолько велико, что застилало собой все рациональное. Правда оказалась тяжела, и, получив лишь ее малую частицу, он был готов бежать прочь, придумывать какое угодно оправдание, лишь бы еще немного потешить себя пустыми надеждами. Ведь если таковой будет реальность, то его действительно переполняет яд.

Он думал, что победил Чи-вана, думал, что помнит сражение с ним, но тот оказался жив. Выходит, никакого сражения не было?

И все же... То шествие, с которого все началось, существовало, и было оно посвящено бессмертному, сокрушившему демонического царя. Тогда почему он, тот самый бессмертный, ничего не мог вспомнить? Лишь обрывки образов, как изрезанная лента, которую больше не сшить воедино.

Те сны и видения не были плодом отравленного темной энергией сознания — все в них произошло на самом деле. Прошлое нависало над Юн Шэнем незримой тенью, и пренебрегать им становилось все сложнее, хотя ранее он не считал его чем-то важным. То, кем он являлся и какую ответственность нес, будучи бессмертным, — вот что имело настоящее значение. Все мирское — пыль бытия, не стоящая внимания. Нет нужды оборачиваться, когда знаешь, куда идти, а Юн Шэнь всегда знал, каков его путь. Он всегда следовал своему предназначению стража Небесного барьера и хранителя печатей. Это было определено Небом, и он не видел смысла в размышлениях, почему все сложилось именно так. Погружаться в события давно минувших дней, размышлять о них и искать ответы о настоящем не было естественным порядком вещей, так не должно было происходить. Время подобно реке — оно течет лишь вперед и не оборачивается вспять.

Юн Шэнь уже подходил к покоям, когда услышал впереди шорох и тихий стук, с каким обычно закрываются двери. Он насторожился. Если это вновь те вчерашние слуги, высок риск, что он вновь окажется под замком. Надо быть осторожнее.

Вопреки его ожиданиям, напротив покоев стояла Хэ Цимин. Юн Шэнь вышел из-за поворота как раз в тот момент, когда она отняла ладони от дверей.

Юн Шэнь замедлил шаг и сложил руки, спрятав их в длинные рукава. Он старался идти как можно более вальяжно, так, как, согласно его представлениям, перемещался Хэ Циюй. Вряд ли тот спешил или суетился.

Хэ Цимин быстро обернулась. Завидев направляющегося в ее сторону Юн Шэня, она было растерялась, но это выражение в одно мгновение стерлось с ее лица. Похоже, Юн Шэнь застал ее за чем-то.

— Брат, — поприветствовала она. От прежней растерянности не осталось и следа.

Хэ Цимин поспешно спрятала сжатые ладони в длинные и широкие рукава мантии, но было поздно: Юн Шэнь заметил, как она напряжена. Что-то тут точно происходило. Одета она была не так, как вчера, вместо домашнего платья на ней вновь красовалась форма Юэлань, а на поясе был закреплен меч в изящных белых ножнах. Собиралась в путь? Нет, похоже, она недавно вернулась. К ее сапогам все еще лип снег, а щеки раскраснелись от холода.

Юн Шэнь остановился в трех шагах и слегка поклонился.

— Приветствую старшую сестру.

Необходимая формальность. Юн Шэнь надеялся, что хотя бы так сможет выстроить границы в общении с первой госпожой Хэ. Та не просто так обращалась к нему по личному имени, в этом совершенно точно был подтекст. Даже Хэ Цисинь не говорила с ним подобным образом, а она была явно ближе Хэ Циюю, чем первая сестра. Быть может, так она хотела разжалобить и вывести на сентиментальность? Эти мысли повеселили. Юн Шэнь с трудом смог бы назвать Хэ Циюя сентиментальным, а сопереживающим — так подавно. Если мотивы Хэ Цимин действительно таковы, она выбрала заранее проигрышную позицию.

— Что понадобилось старшей сестре в моих покоях? — Юн Шэнь сразу же, безо всяких предисловий перешел к сути.

— Искала тебя, — просто ответила Хэ Цимин. — Вчера на приеме... Мне жаль, что так вышло. Некрасиво со стороны третьего брата вести себя подобным образом. Я поговорила с ним, больше он не станет тебе досаждать.

Было бы и правда неплохо, если Юн Шэнь больше не встретится с Хэ Циянем. Одной головной болью станет меньше. Значит, Хэ Цимин разыгрывает участливую старшую сестру?

— Благодарю старшую сестру за заботу, — склонил голову Юн Шэнь.

В глазах Хэ Цимин мелькнуло удивление, смешанное с прежней растерянностью.

— Может, зайдем внутрь? Здесь холодно, ты можешь простыть, а нам есть о чем поговорить. Могу попросить слуг заварить привезенный чай — потрясающий сорт, дикий, собранный в горах близ Юэлань.