Наемники-пехотинцы держались чуть лучше. Поняв, что сражение проиграно, они попробовали медленно отступить, но когда казаки перенесли на них огонь из фальконетов, пикинеры, потерявшие своего командира, побросали тяжелые пики и ломанулись вслед за удирающими всадниками. Уцелевший ротмистр мушкетеров, подогнав коня древком протазана, поскакал вслед за пикинерами. Его подчиненные побежали вслед за командиром, оставив на поле боя тяжелые мушкеты. Артиллеристы тоже не собирались геройски погибать. Они погрузились на телеги и покатили вслед за всеми. Казаки их не преследовали. Толку от пленных наемников никакого. Поляки их редко выкупали, разве что офицеров. Пробыв шесть недель в плену, невыкупленный наемник освобождался от договора и мог поступить на службу к кому угодно, в том числе и к захватившим его. Я видел среди казаков немцев, датчан, шотландцев. За редким исключением, надолго они не задерживались. Нарубят деньжат — и домой. На поле боя осталось сотен семь-восемь вражеских трупов. Несколько сотен лошадей общипывали траву между окровавленными человеческими телами. Боевые кони от крови не шарахаются. Казаков погибло раз в двадцать меньше.

Когда стих грохот выстрелов, я вдруг заметил, что день сегодня тихий и солнечный. Самое время лежать на песочке на берегу этого озера или плескаться в его теплой воде. Вот только сильный запах пороховой гари придавал этому очарованию тревожную нотку. Положив лук и винтовку на сиденье арбы, я вместе с Ионой пошел собирать стрелы и трофеи.

— Бери в первую очередь золото, серебро, пистолеты и сабли, — приказал я слуге.

Раненый в шею товарищ был еще жив. Возле кадыка надувались над раной розовые пузыри. Шлем слетел, обнажив длинные белокурые волосы, густые и пышные. От таких многие женщины не отказались бы. Повернутое влево лицо было неестественно бледное. Левый ус пропитан кровью, вытекающей промеж тонких губ, а правый казался приклеенным. Гусару от силы лет семнадцать. Наверное, был завидным женихом. Влюбленные в него девки поплачут, узнав о смерти юноши, — и полюбят другого, более удачливого.

Мы с Петром Подковой сидим на берегу реки Чертомлык, рыбачим. Точнее, рыбачит ручная выдра, а мы наблюдаем за ней. Мой сосед, не мудрствуя лукаво, зовет ее Выдрой, а я, как человек менее воспитанный, Тыдрой. Петро Подкова подобрал ее детенышем, вырастил. Дрессировкой не занимался. Выдра всё делает без команды. Стоит привести ее на берег реки, как начинает ловить рыбу. В свободное от рыбалки время ходит за хозяином по пятам, как собака, и даже спит рядом с ним, когда Подкова днем заваливается покемарить в тенечке у сеновала. Это самка длиной сантиметров семьдесят, плюс хвост длиной в половину туловища. Весит Тыдра килограмм восемь. Лапы короткие и с перепонками. Симпатичная усатая мордочка. Короткие ушки едва выглядывают из шерсти, которая сверху коричневатая, а снизу светлая, серебристая. Остевые волосы редкие и грубые, но подпушек густой и мягкий. Шуба из выдры не промокает, и считается, что ей сносу нет. Под водой Тыдра выдерживает минуты две. За это время успевает поймать небольшую рыбешку: красноперку, ельца, линя, карасика. Выбравшись на берег, кладет добычу у ног хозяина, который перекладывает в корзину. Тыдра провожает взглядом рыбешку, а потом смотрит на хозяина глазами-бусинками.

— Молодец! — хватил Петро Подкова. — Лови еще!

У Тыдры шевелятся усы, будто оттого, что губы растягиваются в счастливой улыбке. Не удивлюсь, если она понимает, что ей говорят, только сама сказать не может или не хочет. Как утверждают африканцы, обезьяны не разговаривают потому, что боятся, что их заставят работать. Тыдра разворачивается и съезжает на пузе в реку по мокрому глиняному желобу, образовавшемуся после нескольких таких спусков. Узкое тело, виляя мускулистым хвостом и поднимая со дна облака светло-коричневой мути, растворяется в речной воде. Через пару минут вынырнет с рыбой в зубах. Сначала я замечаю в воде светлую рыбу и только потом — Тыдру, которая становится видимой у самой поверхности воды, не раньше.

Мелкая рыбешка нам не шибко нужна. Бреднем за один заход поймаем раз в десять больше, чем Тыдра натаскает за весь день. Петро Подкова ей же и отдает часть улова, а остальное скармливает курам и свиньям, которые в этом году наели сала, как никогда. Будет чем зимой закусывать польскую водку, привезенную из похода. Впрочем, на счет зимы беспокойства уже нет. Привезенного зерна хватит до следующего урожая и на посев. На лугу, где после улета саранчи подросла трава, пасутся трофейные лошади, волы и коровы — будет на ком пахать и кого доить. А как зиму переживут ограбленные нами украинские крестьяне — не наше дело. Казаки крестьян, даже единоверцев, людьми не считают, называют, как и поляки, быдлом (скотом) и рогулями. По иронии судьбы, потомки этих рогулей будут считать себя казаками. То, что казаки после захвата Запорожской Сечи русской армией откажутся превращаться в крестьян, разойдутся кто куда — на Дон, Кубань, в Сибирь и даже на службу к туркам — в расчет принимать не будут. Впрочем, байстрюки, рожденные женщинами, изнасилованными казаками, тоже ведь их потомки. И еще потомки татар, турок и черт знает кого, кто насиловал это быдло. Удивляет, что турки с южного берега Черного моря, которых казаки тоже частенько грабили и насиловали, до сих пор не называют себя потомками казаков.

— Гонцы плывут, — глядя вниз по течению, сообщает Петро Подкова.

Из-за поворота реки появилась четырехвесельная плоскодонка, на которой гребут два человека. Плоскодонка — не самое быстрое средство для плавания по реке, зато удобна на мелководье, в камышах на ней прятаться лучше. Для такого случая на ней есть шест, а к корме приделана железная дуга, чтобы вставлять его и, уперев в дно, мощно толкать лодку вперед.

— В поход, видать, позовут, — продолжает мой сосед

Тыдра выныривает из воды с золотистым карасем. Петро кидает рыбешку в корзину и говорит зверьку:

— Хватит на сегодня, пойдем домой.

Тыдра отходит от берега и начинает тыкаться носом в свое тело в разных местах. То ли блох ловит, которые, как я думаю, должны были сдохнуть под водой, то ли проверяет, вся ли шерсть на месте.

Мой сосед не ошибся. Его тезка атаман Петр Сагайдачный скликал казаков в поход на турок. Поскольку предыдущий поход был очень удачным, от желающих поучаствовать отбоя не будет. Тем более, что один отряд, ходивший за добычей по Муравскому шляху в Московию, попал в засаду перед Белгородом и вернулся битый и без добычи.

У нас добыча была очень хорошая, поэтому я нанял людей, которые вытащили тартану на берег и по-новой просмолили ее корпус. Сейчас она стояла кормой на мелководье, а нос повернут вниз по течению. За день мы погрузили в нее паруса, весла, фальконеты и боеприпасы, которые лежали у меня в сарае, и бочки с солониной, мукой, пшеном, собранными со всей Кандыбовки, потому что от каждого дома кто-нибудь отправлялся в поход. На следующее утро тартану столкнули на глубокую воду и отправились вниз по течению реки Чертомлык в Сечь на острове Базавлук.

Сколько раз я после «перемещения» ни проходил Босфор, мне все время не хватало Босфорского моста и Моста султана Мехмеда Ватиха. Ночью их подсвечивали разноцветными лампочками. Как и положено капитану, я торчал на мостике весь пролив, все его шестнадцать миль. Мосты делали процесс немного интереснее. В семнадцатом веке попасть с одного континента на другой можно только с помощью паромщиков, которых в проливе бесчисленное множество, на любой вкус и кошелек, от двухвесельных лодочек до больших галер, способных за раз перевезти несколько сот человек. Паромщики первыми поняли, что к ним пожаловали непрошенные гости. Увидев эскадру из восьмидесяти чаек под предводительством тартаны, все турецкие плавсредства в северной части пролива, включая галеру таможенников, дружно прыснули к обоим берегам, а высадившись, поданные турецкого султана рванули вглубь материка. О защите родной земли никто и не подумал.