Первыми, еще до нашего прихода, здесь появились ногайцы из Буджацкой орды под командованием Кантемир-мурзы. Ногайцы переселились на земли в районе Белгорода-Днестровского лет пятнадцать назад, голод пригнал их туда. Отрабатывали туркам славно. У поляков Кантемир-мурза носил прозвище Кровавый Меч. Говорят, что это он лично отрубил голову великому коронному гетману Жолкевскому после разгрома поляков под Цецорой в прошлом году и отослал ее турецкому султану. После чего сделал налет на земли Речи Посполитой и увел сто тысяч пленников. Скорее всего, не сто тысяч, но явно немало, иначе бы враги не славили его так хорошо.

Турки появились первого сентября. Приближение армии было видно за несколько километров по столбам пыли, которые она поднимала. Передовые их отряды расположились примерно в полутора километрах от нас, а там, где холмы защищали от нашей артиллерии, и ближе. Отряд турецких всадников приблизился к нашим позициям метров на триста. Все в кирасах и шишаках. У многих доспехи золоченые. С огнестрельным оружием вроде бы не дружат, потому что начали стрелять в нас из луков. Хороший стрелок из хорошего турецкого лука посылает легкую стрелу метров на пятьсот-шестьсот. Другой вопрос, что метров после трехсот она не пробьет и мягкую броню. В данном случае была демонстрация удали, а не умения метко стрелять.

Поскольку расположились они неплотной группой, я приказал выстрелить по ним из восьмифунтового фальконета. Наводчиком был сам Федька Кривой. Сегодня у него был удачный день — ядро завалило две лошади, причем одному наезднику оторвало левую ногу. Турки пустили еще по одной стреле, чтобы мы, не дай бог, не подумали, что они струсили, и дали драла. Это был первый выстрел казачьей армии по турецкой в этой войне, если не считать стычки с татарами по пути сюда. Зачин получился славным. Казаки, как и положено воинам, верили в приметы и предзнаменования. Точный выстрел из фальконета они встретили радостными криками, словно уже выиграли войну.

Верили в предзнаменования и поляки, включая их командира Карла Ходкевича. Он подъехал к нам в сопровождении почта из нескольких знатных ляхов, включая моего родственника Константина Вишневецкого, и сотни всадников, облаченных в одинаковые раки, отшлифованные до блеска. Видимо, это личный отряд гетмана великого литовского. У некоторых магнатов Речи Посполитой были собственные армии. Под главнокомандующим серый в «яблоках» иноходец, сбрую которого украшали многочисленные золотые висюльки. Из-за этих висюлек казалось, что передо мной цыган переодетый. Кираса сверкала золотом не хуже турецких. Позолоченный шлем висел на передней луке седла. В общем, только слепой не разглядел бы, что перед ним очень богатый человек.

— Твои люди стреляли? — спросил он.

— Да, — подтвердил я. — Шуганули басурманов, чтобы не отвлекали землекопов от дела.

Гетман великий литовский кинул мне кожаный кошель монет на пятьдесят:

— Награди их.

— Благодарю! — произнес я.

— Это мой дальний родственник, я тебе о нем говорил по поводу подорожной, — вдруг вспомнил князь Вишневецкий.

— Сегодня получишь ее, пришлю с нарочным, — пообещал мне гетман великий литовский.

Судя по тому, что он согласился дать подорожную прямо сейчас, до окончания сражения, мне стало понятно, что, несмотря на предзнаменование, в победу Карл Ходкевич не верит. Скорее всего, надеется на не слишком разгромное поражение, которое позволит заключить мирный договор с турками на не слишком унизительных условиях. Нарочный — юноша лет пятнадцати, судя по экипировке, из богатых, — привез подорожную часа через три. Она была написана на листе дорогой бумаги, почти такой же плотной и белой, какую полюбят зажевывать принтеры. Текст был написан красивым почерком, без единой помарки и почти без ошибок.

«Мы, Ян Кароль Ходкевич, главнокомандующий над войсками его величества короля Польши и великого князя Литвы, гетман великий литовский, воевода виленский, граф на Шклове, Новой Мыши и Быхове, пан на Мельце и Краснике, настоящим уведомляем, что предъявитель сего русский шляхтич (имярек) состоит на службе куренным атаманом в Войске Запорожском. После окончания службы он вознамеривается отправиться по личным делам в королевство Франция. Посему мы предоставили ему настоящее свидетельство об увольнении, и просим всех и каждого из высших и младших командиров его величества короля Польши и великого князя Литвы, а равно и простых солдат, конных и пеших, учтиво и милостиво принимать упомянутого русского шляхтича (имярек) и не только пропускать его со слугами, лошадьми и имуществом свободно, надежно и беспрепятственно, но также, ради сего нашего свидетельства и желания, почитать его достойным всяческого содействия и поощрения.

В удостоверение чего мы подписали сие своею рукою и повелели приложить личную печать.

Дано в Хотине 1 сентября anno 1621».

Турки пошли в наступление на следующее утро, не закончив оборудовать свой лагерь. Первой отметилась их артиллерия. Били из крупнокалиберных пушек с дистанции примерно километр. Они выпускали столько черного дыма, что после залпа клубы его скрывали весь турецкий лагерь — тысячи шатров, навесов, шалашей. Огромные ядра летели со странным звуком, вполне мирным, успокаивающим. Попав в вал, разбрасывали комья земли. Одно угодило в заграждение из арб, размолотив в щепки сразу две. Второе сбило с вала трехфунтовый фальконет, откинув его метров на пятьдесят, но повредив не сильно, стрелять можно было. Затем пошли в атаку кавалерия и пехота. Отряды шли вперемешку, без какой-либо системы. Может быть, это такая система, до которой я пока не дорос. Турок было очень много. Все нарядные, словно на празднике. Такому впечатление способствовало и то, что воинов сопровождали многочисленные музыканты, которые дули в трубы и колотили по барабанам громко, и каждый исполнял что-то свое или то же, что и соседи, но не в такт с ними. Несколько очень больших барабанов было закреплено между парами мулов. Животных вел погонщик, а барабанщик шагал позади инструмента и молотил по нему увесистой колотушкой, которую держал двумя руками. Было много больших знамен, в основном черных. На них никаких рисунков или надписей. Наверное, знамена что-то обозначали, но никто из казаков, находившихся рядом со мной, не знал, что именно.

Когда дистанция до первых вражеских рядов сократилась метров до шестисот, я дал отмашку своим артиллеристам. Двадцать шесть орудий прогрохотали почти одновременно. Клубы дыма скрыли врага. Из-за звона в ушах я решил было, что турецкие музыканты перестали играть. Нет, несмотря на то, что наши ядра прорубили много прорех в турецких отрядах, музыканты продолжали издеваться над моим музыкальным слухом.

— Заряжай картечью! — скомандовал я. — Стрелять по готовности!

Артиллеристы и так знали, что, если враг не побежит, следующий залп будет картечью, и многие меня наверняка не расслышат, но само присутствие командира на поле боя, его решительные команды повышают моральный дух починенных. Когда на тебя прет такая масса врагов, каждая мелочь становится важной.

Первыми начали стрелять фальконеты. Они рявкали коротко и звонко. С расстояния метров триста били без промахов. Разве что количество пораженных зависело от меткости наводчика. У восьмифунтовок заряд маловат, поэтому ущерб был небольшой. Кулеврины и полупушки заметней сократили вражеские отряды. Особенно постарались полупушки, потому что у кулеврин картечь летит более кучно, поражая наверняка, но меньшее количество. Бреши во вражеских рядах сразу же заполняли воины из задних рядов. Турок был так много, что наша стрельба казалась напрасной. Следующие залпы прогрохотали, когда турки уже преодолевали ров. Те, кто был внизу, оказался в мертвой зоне моих батарей. По ним стреляли из маленьких фальконетов и разнообразных ручниц казаки, поднявшиеся на гребень вала. Наши орудия отсекали подмогу передовым отрядам турок.

Ябольше не командовал орудиями. Они бьют почти в упор, расчетам не нужны подсказки. На меня если и посматривали, то чтобы убедиться, что не сбежал, что ничего страшного пока нет, хотя враг уже карабкается по склону вала. Турки успели перебить один расчет и захватить восьмифунтовку, но утащить не смогли. Я убил двух турок выстрелами из лука. Перезаряжать винтовку не было времени. Копошившиеся возле фальконета турки передумали утаскивать его, скатились по внешней стороне вала, перебрались через ров, почти доверху заполненный убитыми и ранеными, и побежали по полю вслед за остальными удирающими. Теперь конные и пешие двигались порознь: всадники впереди и намного быстрее. На поле боя осталось не менее тысячи убитых и три-четыре тысячи раненых. Последних, не останавливаясь, добивали казаки, которые без команды погнались за удирающим врагом. К счастью, гнались не долго. Обычно казак добегал до уцелевшей лошади без наездника или до трупа в богатых доспехах, после чего тащил трофеи в свой лагерь.