Волчья оказалась шире и глубже. Здесь уже все погрузились на чайки и налегли на весла. Раньше на берегах этой реки кочевала половецкая орда Бурчевичи (Волчьи), мои «родственники». Говорят, что благодаря им река и получила название. Впрочем, все половцы были детьми Волчицы.

Вскоре Волчья слилась с рекой Самар. Сразу от слияния рек по левому берегу начался густой Самарский лес. Сосновые боры в нем переходили в дубравы, которые сменялись смесью лиственных деревьев. Вдоль левого берега было много широких стариц, полос камыша, заболоченных берегов, солончаковых лиманов, на которых водилось множество птиц. Над нами, сменяясь, почти все время кружили белохвостые орланы.

После того, как лес закончился, на правом берегу мы увидели Самарский Свято-Николаевский пустынный монастырь, основанный, как мне сказали, лет пятнадцать назад. Принадлежал он Запорожской Сечи. Здесь доживали старые или искалеченные казаки, около сотни. Пока что это был прямоугольный участок земли, огражденный валом с невысоким тыном и угловыми деревянными башнями, на которых стояли фальконеты малого калибра. Внутри была небольшая деревянная церковь с автономной деревянной колокольней, несколько больших жилых домов — такие же куреня, как в Сечи, сруб-сарай для хранения оружия и пороха и других припасов, два погреба по бокам от него и колодец с «журавлем».

Хотя мы прибыли в первой половине дня, остались здесь ночевать. Все казаки по очереди помолились в церкви. Очередь растянулась от нее и до берега. Монастырь был как бы чертой, за которой заканчивался поход, поэтому и надо поблагодарить за возвращение домой целым и невредимым. Добычу поделим ниже, у впадения Самар в Днепр, потому что часть казаков в Сечь не поплывет, отправится зимовать в города, расположенные выше по течению, но все уже расслабились, решили, что опасности закончились. Не тут-то было!

— Боярин, кошевой зовет на раду! — позвал меня Матвей Смогулецкий, проходя мимо чаек, носы которых были высунуты на берег.

— Хочет подсвечники забрать? — не удержался я, глядя на него с узкого полубака чайки, на которой заканчивал поход.

— Какие подсвечники?! — удивился почти искренне младший сын быдгощского старосты.

Вот только раздражение не сумел срыть. Обидно, наверное, что такому хитрецу и вдруг не удалось надуть какого-то москаля. Теперь я уже не сомневался, что подстава — его рук дело, а направлял его Петр Сагайдачный.

Рада проходила в трапезной — одном из куреней с узкими бойницами, закрытыми листами исписанной и промасленной бумаги. Чернила во многих местах потекли, но можно было разобрать, что это какие-то хозяйственные подсчеты. Света через такие окна проникало мало. Мне показалось, что больше света давала лампада, висевшая в красном углу под иконой святого Николая. Во главе стола рядом с Петром Сагайдачным сидел основатель монастыря и его настоятель иеромонах Паисий — дряхлый старик с трясущимися руками и головой. На груди поверх черной рясы висел на серебряной цепи серебряный крест внушительных размеров. Я еще подумал, что такой тяжелый крест нужен, чтобы голова тряслась не сильно. Иеромонах пробубнил молитву, перекрестил товарищество. Казаки тоже перекрестились.

Слово взял кошевой атаман:

— Пока мы добирались сюда, басурмане решили, что мы каким-то чудом проскочили в Днепр, и, как говорят, под командованием Ибрагим-паши погнались за нами на десяти галерах. Дошли до самой паланки, пограбили и сожгли ее, убили несколько наших товарищей. К счастью, там мало их было, почти все успели убежать, когда узнали о приближении врага. Потом басурмане пошли вверх по Днепру, до порогов, грабя все по правому берегу, а теперь плывут вниз, грабя левый берег.

— Надо догнать их и наказать! — гневно бросил есаул Игнат Вырвиглаз заранее, видимо, подготовленную реплику.

— Пока до порогов дойдем и перетащим через них чайки, от басурманов и следов не останется, — сказал Василий Стрелковский.

Так понимаю, возразил он чисто из принципа. Наверное, обидно, что больше не атаман.

— Верно говоришь, — согласился с ним Петр Сагайдачный, судя по тону, ожидавший подобное высказывание. — Если через пороги пойдем, то не успеем, а если по Волчьей, а потом по ее притоку Верхней Терсе, то окажемся возле реки Конские Воды, куда басурмане обязательно должны зайти, чтобы пограбить там наши хутора. Туда самое большее день пути, если налегке.

Члены рады сразу загомонили одобрительно. На реке Конские Воды несколько больших и зажиточных хуторов, на которых живут многие из зимовых казаков, присоединившихся к нашему походу. Для них предложение кошевого атамана самое лучшее, не зависимо от того, застанем там Ибрагим-пашу с войском или нет. Петру Сагайдачному тоже важнее хорошее мнение о нем зажиточных казаков, а не борьба с турками, поэтому и внес на рассмотрение такое предложение. Мне было без разницы. Можно было бы, конечно, подсунуть ему свинью, объяснив остальным, почему он предложил именно это, но я не хотел, чтобы кошевой атаман раньше времени догадался, что я знаю, кто был организатором подляны с подсвечниками. Пусть и дальше пребывает в уверенности, что я настолько туп, насколько он думает, и подозреваю только Матвея Смогулецкого.

Спасти свои хутора на Конских Водах зимовые казаки не успели. Дымы пожаров мы заметили за несколько километров до реки. Они были левее того места, к которому мы шли, выше по течению реки. С одной стороны эта новость была плоха, особенно для тех, кто там жил, а с другой было понятно, что небитыми турки отсюда не уйдут. Вопрос был только в том, как много их погибнет. Чайки мы оставили на Верхней Терсе, поэтому взять на абордаж турецкие галеры не сможем, но на худой конец обстреляем с берега. Река Конские воды в этом месте шириной всего метров сто-сто пятьдесят.

Турки не догадывались о нашем приближении. Разведку они не вели. То ли потому, что лошадей было мало и те трофейные, то ли просто из лени. На ночь они расположились на левом, дальнем от нас, берегу реки, неподалеку от подожженного хутора. Первую половину ночи горящие дома и пристройки были нам хорошим ориентиром.

На противоположный берег мы переправлялись вплавь. Нарезав камыша, связали его поясами в фашины, которые соединили по три-четыре, положили на них оружие, боеприпасы, одежду и обувь, и те, кто умел плавать, перетолкали эти плоты на противоположный берег. Не умеющие плавать ложились на фашину из камыша и, обхватив ее намертво, как любимую женщину, бултыхали в воде ногами, придавая своему плавсредству ускорение.

Вода была уже холодная. Переправившись на другой берег, я быстро оделся. Дрожь не отпускала мое тело, поэтому сделал разминку, чтобы быстрее согреться. Махал руками и смотрел на светлые голые тела, которые выходили из воды и сразу начинали натягивать на себя одежду и как бы растворяться в темноте.

Дороги здесь не было, поэтому, чтобы не заблудиться и не застрять в высокой траве, пошли вдоль берега. Вспугнули несколько уток и кабана. Он понесся с таки шумом, будто по камышам прорывался бульдозер. Я думал, что этот шум насторожит турок. Ничуть не бывало. Не привыкшие к местным ночным звукам, турки не обращали на них внимание. Наверное, вначале все воспринимали, как опасность, а потом убедились в обратном и расслабились. В их лагере, растянувшемся вдоль берега на километр, не меньше, горело десятка три костров, возле которых сидело по два-три часовых. Судя по статичности поз, часовые кемарили. Столько дней уже шляются по казацким землям, врага не встречают — чего бояться?! Наш отряд начал охватывать турецкий лагерь. По цепочке передали, что сигналом к атаке будет тройной призыв селезня. Сейчас, правда, селезни готовятся к перелету в теплые края, а не к любовным играм, но турки об этом вряд ли знают.

От меня до ближайшего костра было метров двести. Возле него, согнувшись во сне, сидели двое. Еще три, а может, и четыре человека лежали рядом. Позади них, тесно прижавшись друг к другу, спали на земле пленные, на которых только светлые нижние рубахи. Дальше угадывался нос кадирги, вытащенный на мелководье. Нас проинформировали монахи, что турки пришли сюда на восьми кадиргах и трех кальяттах.