В городе улицы вымощены каменными плитами. Канализация закрытая. Ее наличие выдает только вонь, изредка прорывавшаяся в щели между каменными плитами, прикрывавшими сточные канавы. Дома двухэтажные, с плоскими крышами, а все дворы, в том числе и в христианском квартале, мимо которого мы проезжали, с высокими дувалами, не заглянешь внутрь. В каждом дворе растет не меньше двух деревьев, в основном черная шелковица. В одном месте увидел осла, который ходил по кругу, вращая мельничное колесо. До этого не видел ни одного ветряка, а водяные мельницы здесь негде ставить, из-за чего думал, что все пользуются ручными. Разного рода транспортные средства тянули волы, верблюды, ослы, мулы, но ни разу не видел упряжной лошади. Даже лошаки не попадались. Раз встретили двух навьюченных лошадей, но все остальные использовались только для верховой езды. Видимо, в Крыму конь, как и татарин, для работы не создан, только для скачек. На улицах женщины встречалось очень мало. Никогда поодиночке, и у всех нижняя часть лица по самые глаза была скрыта платком. Мужчины были разных национальностей, как обычно в большом городе, но одеты почти все одинаково, на турецкий лад. Различия были чисто социального плана. Скифов, готов, не говоря уже о таврах, я не сумел выделить. Православные и армяне отличались от мусульман только наличием бород, а караимы — еще и длинными, завитыми пейсами. Последние, как я помнил, происходили от отцов, исповедовавших иудаизм, и матерей других конфессий, то есть, иудеями не считались, за что и были изгнаны из Хазарии. Как подозреваю, их потомки станут одной из ветвей ашкенази, которых истинные иудеи, западноевропейские сефарды, своими считать откажутся.

В моей группе на курсах английского на Мальте был испанский сефард Виктор, фамилию которого я запамятовал. Он настолько отличался от российских ашкенази, страдающих еврейской манией величия, для раздувания которой и получения дополнительных бонусов надо обвинять всех гоев в антисемитизме, что я не сразу поверил в его национальность, которую Виктор не скрывал и не выпячивал. Он учился на инженера-строителя, но собирался стать кинорежиссером. Кое-что общее у этих профессий есть — групповая безответственность, при которой награждают одного, а ругают всех остальных. Я знал о кино (и не только) намного больше наших одногруппников-испанцев, поэтому мы с Виктором часто и подолгу общались, заодно практикуясь в английском.

Как-то рассказал сефарду о его российских дальних, как я тогда считал, родственниках, и он дал мне дельный совет:

— Когда какой-нибудь ашкенази обзовет тебя антисемитом, отправь его к психиатру: манию величия сейчас лечат.

Я думал, он малость преувеличивает, но потом нашел в интернете результаты научных исследований ДНК, согласно которым ашкенази не относятся к галлогруппам семитов, даже в близком, по историческим меркам, родстве не состоят. Это инородцы, выходцы из Средней Азии, принявшие вероисповедание и культуру иудеев. То есть, с таким же основанием русские, взявшие у Византии православие и культуру, могли бы называть себя эллинами, потомками Гомера и Сократа. Кстати, ашкенази из Белоруссии и Польши больше славяне, чем русские.

Попались нам по пути и два дервиша — патлатые и бородатые типы неопределенного возраста, одетые в рубища, босые, грязные и вонючие. Я сразу вспомнил столпников из шестого века. Религия дает возможность лодырям и неряхам казаться достойными людьми. На самом деле, природа считает, что некоторым нельзя иметь потомство, поэтому делает их алкоголиками, наркоманами, гомосексуалистами, монахами, дервишами…

Баня Татлы, которая, по заверению Мусада Арнаутриомами, лучшая во Внешней крепости, была высокая, с двумя куполами, изнутри покрытыми особым лазурным свинцом. Стены отделаны неполированным мрамором, который в каждой из шести кабин другого цвета. Мы с греком заняли кабину с желтовато-красными стенами. Обслуживали нас два голых молодых мужчины, выбранные нами из десятка сидевших на мраморной скамье у входной двери. У всех тела и лица были безволосые, но евнухи они или нет — сказать не могу, потому что хозяйство прикрывали полоски плотной желтовато-белой ткани, свисающие со шнурка, завязанного на талии. Мусад Арнаутриомами обоих называл гулямами (мальчиками, рабами, слугами). Себе он выбрал поляка, более женственного и упитанного, похлопав его по толстой заднице. Они улыбнулись друг другу, как старые знакомые. Я выбрал крепкого, жилистого валаха, потому что мне нужен был всего лишь массажист. В кабинете я лег на теплый низкий мраморный стол — и через несколько минут забыл обо всех превратностях судьбы, выпавших на мою долю за последние дни и даже десятилетия. Турки стали наследниками римско-византийской банной культуры и даже привнесли в нее приятно пахнущее мыло и более разнообразный массаж. Валах мял и сгибал меня так, что кости хрустели. Мне даже показалось, что ноги в коленях сгибаются в обратную сторону. Мое молодое тело гнулось хорошо. Оно лишилось послеоперационного шрама, из чего я сделал вывод, что мне теперь меньше двадцати четырех лет. Поскольку татуировкавсе еще была, мне больше двадцати одного. Прекрасный возраст: еще есть время исправлять ошибки, поэтому можно их совершать.

После того, как валах поизгалялся надо мной от души, я отправился в бассейн, чтобы не мешать играм Мусада Арнаутриомами и гуляма-поляка, которые становились все откровеннее. Я подозревал, что Саид обслуживает капитана не только днем, но и ночью. Недаром же грек иногда называл его Саида — женским вариантом имени Саид. В бане убедился, что не ошибся. Бассейн был прямоугольный, метров пять на четыре и глубиной метра полтора, со скамьями под водой вдоль длинных стенок, наполненный теплой водой, в которой я сразу разомлел. Посему уселся на подводную мраморную скамью и впал в блаженное состояние полусна, когда мечты кажутся правдоподобнее реальности.

Мусад Арнаутриомами приполз примерно через полчаса. Гулям высосал из него не только деньги, но и все силы. У меня появилось предчувствие, что грек сейчас упадет обессиленный и утонет. Видимо, эта мысль пришла в голову и Мусаду Арнаутриомами. Он быстро ополоснул толстое, «складчатое» тело, белое и поросшее черными курчавыми волосами, лег на одну из мраморных лавок, стоявших вдоль стен купальни, и позвал лекаря. Минут через пять — видимо, или работал в бане, или жил неподалеку, — пришел караим лет двадцати с кожаным мешочком, из которого достал ножичек с серо-белой костяной рукояткой и медную чашу, похожую на большую пиалу, и пустил греку кровь из вены на левой руке, что-то тихо бормоча на языке, который напоминал половецкий. На двуколку Мусада Арнаутриомами погрузили с помощью двух гулямов, а на судно его, как огромный мешок, взяв за конечности, перенесли четверо матросов. Судя по тому, как привычно они это делали, я понял, что на похороны грека не попаду. И действительно, на следующее утро он выбрался из каюты побледневший, но полный сил и энергии.

Невольничий рынок находился возле обувного. Может быть, потому, что все рабы были босыми. Продавали по большей части подданных польского короля и русского царя. Половину горемык составляли молодые женщины, и примерно по четверти молодых мужчин и детей обоего пола. Продавцами были караимы и армяне. Скорее всего, скупали товар оптом у татар, ходивших в набеги. Крымских татар пока что среди продавцов нет. Наверное, потому, что, как заверил меня Мусад Арнаутриомами, почти все ни считать, ни писать не умеют. Зато луком, саблей и арканом орудуют хорошо.

Грек сперва отбирал детей, советуясь со своим рулевым, которого вместе с еще пятью матросами взял на рынок. Отдавал предпочтение мальчикам. Торговался долго и результативно. В этом деле ему ничьи советы не нужны были. Я послушал, как он делает это, поучился уму-разуму, после чего прошелся по рядам, рассматривая выставленных на продажу людей. Почему-то они казались мне манекенами. Может быть, из-за потухших глаз. Рабы стояли группами, большими и не очень. Грязные, вонючие, одетые за редким исключением в одни рубахи. У крепких мужчин руки связаны за спиной. Дети жались к взрослым, не баловались и почти не шевелились, опасливо поглядывая на нагайки в руках работорговцев. Я смотрел на этих людей и пытался угадать, как они попали в плен и что их ждет?