— Пся крев! — выругался поляк, проиграв в третий раз, и отдал победителю злотый — серебряную монету, по стоимости равную золотому флорину.

— Кто-нибудь еще хочет сразиться? — спросил на немецком языке наемник.

Среди шляхтичей не нашлось желающего расстаться со злотым.

— Я готов, если кто-нибудь одолжит рапиру. Свои оставил дома, на войне они ни к чему, — сказал я на польском языке.

— Возьми мою, — сразу предложил пухлый поляк.

Как догадываюсь, если я выиграю, это будет его маленькая месть немцу, а если проиграю, ему будет не так обидно.

Еще со времен своего первого учителя фехтования гепида Сафрака я знал, что германцы техничны и сильны, но действуют строго по правилам. Мой противник знал, что если я перехожу вправо, то после батмана нанесу стокатту под рукой, а я возьми и уколи над рукой. Во втором раунде поймал его на длинном выпале с приседанием, о чем он, возможно, знал, но раньше не сталкивался. В третьем я перекинул рапиру в левую руку, что было для немца не ново, но ударил, как правша. Тонкие губы на его узком лице выгнулись краями вверх, став похожими на букву V, что, как я догадался, обозначало улыбку, причем искреннюю.

— Мне говорили, что казаки — хорошие бойцы, — произнес он на немецком языке, отдавая мне злотый, полученный от поляка.

— Немцы тоже хорошие фехтовальщики, — откомплиментил я на его языке и сделал предложение, от которого было трудно отказаться: — Не хочешь сразиться со мной вдвоем с приятелем? — кивнул я на другого немца, такого же белобрысого верзилу. — Один раунд. Если победите, два злотых с меня, если проиграете, заплатите три.

— Вдвоем против тебя одного? — уточнил немец.

— Да, — подтвердил я, — но буду сражаться двумя рапирами, если кто-нибудь одолжит еще одну.

— Я одолжу, — предложил на немецком языке пожилой мужчина с обвисшими усами, придававшие его широкому и тщательно выбритому лицу грустное выражение, явно знатный поляк, одетый в вышитый золотом, черный жупан и, несмотря на жару, в бобровую шапку, выкрашенную по нынешней моде в зеленый цвет и с разрезом спереди, края которого соединял золотой сокол, расправивший крылья.

Позолоченная гарда его рапиры была фигурной, в виде двух переплетающихся восьмерок. В навершие вставлен бриллиант, не очень крупный, но хорошо ограненный. Этот камень стоил дороже всего остального. Эту рапиру я взял в правую руку, а первую — в левую.

Немцы не стали расходиться в стороны, чтобы нападать с двух сторон. Наверное, были уверены, что и так легко справятся. Я понял, что у них нет опыта фехтования с двуруким бойцом, поэтому сфинтил вправо и, на короткое время оказавшись один на один со знакомым противником, атаковал его с двух рук. От удара правой он уклонился, а вот укол левой пропустил. Фехтовать двумя рапирами легче, чем двумя мечами или саблями, потому что в укол не надо вкладывать много силы. Со вторым сражался одной рапирой. Поймал и его на заученной реакции на батман. Немцы тихо переговорили между собой, после чего первый отдал мне два злотых и золотой венгерский флорин. Видимо, второй мой противник сидел на мели.

— Твоя рапира оказалась удачной, — сказал пухлому поляку, возвращая его оружия и его злотый, выигранный мною в первом поединке.

У шляхтича не хватило сил отказаться от монеты.

— Я был уверен, что ты выиграешь! — сказал он в оправдание своей жадности.

Знатный поляк от злотого отказался.

— Оставь себе, ты его заслужил, — произнес он. — Давно я не видел такого хорошего фехтовальщика. У испанцев учился?

Испанцы сейчас законодатели моды в фехтовании.

— И у испанцев тоже, — ответил я.

— Я — князь Константин Вишневецкий, староста черкасский, — представился он и сделал предложение, от которого, по его мнению, я не смогу отказаться: — Моим младшим сыновьям Ежи и Александру нужен хороший учитель фехтования. Будешь получать по злотому в день.

Староста — это правитель территории, равной графству. Как я слышал, доходов от одной этой должности хватило бы, чтобы нанять сотню учителей фехтования, а у князя есть еще и множество собственных владений. Это он приютил и раскрутил Лжедмитрия, помог ему стать царем Московии и сделал свояком по второй, нынешней своей жене, женив на Марине Мнишек. Наверное, очень хотелось князю быть близким родственником царя. Видимо, кровь Рюриковичей не давала покоя. После свержения самозванца отсидел два года в русском плену, а потом помог второму самозванцу, но так и не приблизился к трону.

— Я был бы рад помочь родственнику, но после войны с турками уеду служить королю Франции, — соврал я, чтобы придать вес своему отказу.

— Мы родственники?! — удивился князь.

В любую эпоху, в какой бы стране я не находился, постоянно интересовался состоянием дел у моих путивльских потомков. Обычно информация поступала от купцов, русских или торговавших с Русью.

— Мы оба — потомки Рюриковичей, путивльских князей из ветви Ольговичей, которые потом сидели на киевском столе, пока его не захватили литвины, — рассказал я.

— Мой род идет от Гедиминовичей через князя новгород-северского Корибута Ольгердовича к его сыну Федору Несвицкому, потомки которого стали величать себя по родовому имению Збаражску князьями Збаражскими, а затем старший сын Михаил перенес свою резиденцию в замок Вишневец, по которому и стал называться князем Вишневецким, — озвучил он свою версию родословной.

— У всех троих сыновей Корибута, в том числе и у Федора, не было наследников мужского пола, только дочери выжили. Анна, старшая дочь Федора Корибутовича, вышла замуж за Федора Несвицкого, отец которого Григорий был младшим сыном киевского князя Ивана, Рюриковича-Ольговича, нашего общего предка. Ему по матери достался в наследство Несвич на Волыни, по которому Федор и стал князем Несвицким. Из-за совпадения имен Федора Григорьевича стали путать с его тестем Федором Корибутовичем. К его жене Анне перешли по наследству Збараж, Винница, Хмельник и другие владения отца, и князь Федор Несвицкий взял герб своего тестя, что еще больше добавило путаницы. А дальше все правильно: его потомки стали величать себя князьями Збаражскими, а потом Вишневецкими, — выложил я известное мне.

— Я слышал такую версию, — поморщившись, произнес князь Вишневецкий, — но мне она не кажется верной.

— Если тебе нравится вести свой род не от древних и знатных Рюриковичей, а от Гедиминовичей — дело твое, — небрежно бросил я.

Рюриковичи считали Гедиминовичей самозванцами, поскольку их происхождение было туманно. Скорее всего, вели начало не от древнего знатного рода, а от безродного походного командира, узурпировавшего и административную власть.

— Мои предки ушли под руку московского царя, поэтому им выгоднее было оставаться Рюриковичами, — продолжил я.

— В Речи Посполитой лучше быть Гедиминовичем, — признался Константин Вишневецкий. — А как ты оказался среди казаков?

Я рассказал ему версию о предке-боярине, сбежавшем от гнева царя Ивана в Нидерланды, и о своем попадании в плен к туркам.

— Собираюсь после Франции вернуться в Нидерланды. Там жизнь лучше во всех отношениях, — закончил я свой рассказ.

— Сам бы уехал туда! — со вздохом молвил князь. — Да на кого оставишь имения?! Разворуют, сволочи!

Думаю, основная причина в другом. Здесь он практически независимый правитель, творит, что хочет, а в Западной Европе закон уже набирает силу.

— Ты не поможешь мне получить у Ходкевича подорожную? — закинул я, потому что предполагал, что подорожная от Сагайдачного будет менее весомой, особенно в польских землях. — Казаки не хотят меня отпускать.

— Это не трудно, — согласился Константин Вишневецкий. — Сегодня же поговорю с гетманом. Найди меня завтра-послезавтра, а то я уеду на днях. Сейм поручил мне снабжать армию провиантом.

Представляю, сколько он хапанет, выполняя решение сейма. Военные поставки — самый выгодный бизнес во все времена.

Карл Ходкевич расположил свою армию полукругом, от берега Днестра выше Хотина до берега ниже. С юга — самого опасного направления — защищали казаки, с запада — немецкие и венгерские наемники и поляки под командованием самого главнокомандующего, а с северо-запада, со стороны деревни со знаковым именем Атаки — поляки под командованием его заместителя королевского подчашия Любомирского. Союзникам всегда предлагают принять на себя главный удар. Впрочем, большую часть поляков составляли кавалеристы, так что размещение их на флангах оправдано. В тылу у казаков находился Хотин с крепостью, на левом фланге — высокий берег Днестра, а к правому почти под прямым углом примыкали позиции немецких мушкетеров. Впрочем, франками или немцами их называли русские. От слова «немые», потому что по-русски говорить не умели. Сами наемники, а они были разных национальностей, но в большинстве германцы, называли себя по государству, в котором выросли: прусаки, баварцы, саксонцы, бранденбургцы… При этом каждый полк состоял из принадлежащих к одной конфессии, протестантов или католиков. Ближний к нам полк, расположенный на более опасном месте, состоял из протестантов. Командовал им полковник Вайер — долговязый немец лет сорока трех с вытянутым лицом, обвислыми пшеничными усами и водянистыми глазами, в которых читалось пренебрежение ко всему, в том числе и к собственной жизни. В следующем полку были католики-шотландцы, единоверцы поляков. Командовал ими толстый и коротконогий полковник Лермонт. Я еще подумал, а не предок ли он певца немытой России? Наши фланги были загнуты вперед, причем левый, вдоль берега реки — значительно, Местность здесь была пересечённая — невысокие холмы с ложбинами, поросшие деревьями и кустами. Казаки первым делом загородились телегами и арбами, поставленными и прикопанными в три ряда, а потом начали перед ними рыть ров и насыпать вал. Если полякам и немцам помогали крестьяне, согнанные из ближних деревень, то казакам приходилось все делать самим. Поскольку шанцевого инструмента не хватало, работы продвигались медленно. Когда подошли турки, на некоторых участках закончить не успели.