— Когда мы вместе, и удача с нами, а порознь, может, и не заметит, мимо пройдет! — поднявшись на борт тартаны, произнес он с легкой насмешкой, причем у меня создалось впечатление, что насмехается сотник над собой.

В скромности меня не заподозришь.

Я стою на корме рядом с рулевым Петром Подковой, контролирую, как он держит курс по компасу, который подсвечивает масляный светильник со стеклянным колпаком и кожаным экраном, закрывающим сверху и с трех сторон, чтобы враг не засек нас. На мне трофейная кираса, изготовленная в Аугсбурге. Она из толстого стального листа. Передняя часть имеет посередине вертикальное ребро жесткости, которое в районе живота переходит в выступ, из-за чего называется «гусиной грудью». С такой кирасы чаще соскальзывает острие пики и рикошетит пуля. Шею защищает стальной горжет с золотым украшением по краю в виде полукругов, а плечи — пристегиваемые оплечья. На голове трофейный литой бронзовый шлем-шишак с гребнем, назатыльником и козырьком и подвижными наушами. Спереди на кирасе, на обоих оплечьях и на обоих боках шлема золотые украшения в виде тевтонского креста. К одному кожаному ремню пристегнуты сабля и кинжал, на втором висят две кобуры с колесцовых пистолета. Я забрал их у Оксаны, оставив ей взамен гладкоствольные с кремневыми замками. Ей если придется стрелять, то в упор. Дальше десяти метров все равно не попадет. На звук выстрела сбегутся соседи, помогут отбиться от небольшой банды, а от большого отряда татар никакие пистолеты ей не помогут. Рядом со мной переминается с ноги на ногу сотник Безухий. На нем простенький шлем-шишак с опускающимся забралом для нижней части лица и «полурак», поверх которого намотан широкий матерчатый пояс. За пояс засунут один пистолет с кремневым замком и массивным «яблоком» на конце слабоизогнутой рукоятки. Саблю он держит в левой руке, а ее ножны лежат на палубе. В правой у него «граната» — глиняный шар неправильной формы и размером во всю его «растоптанную» ладонь. На шаре насечка в виде ромбиков и сверху отросток длиной около сантиметра. Из отростка торчит кончик запального шнура. Самое забавное, что неизвестно время горения шнура. Частенько «гранату» успевают вернуть метнувшему, а потом, что случается реже, получить ее во второй раз. Кирасу и шлем глиняные осколки не пробивают, но, попадая в незащищенные части тела, могут убить. Гренадеры пока не выделены в отдельные отряды. Наверное, потому, что подолгу не воюют. Я тоже люблю пиротехнику, однако соседство сотника с «гранатой» напрягает меня. Лучше бы я ее держал, а Безухий напрягался. На корме столпилось еще не меньше десяти казаков с «гранатами» и без — штурмовой отряд. Корма тартаны выше кормы кадирги, легче будет перебраться на нее. Остальные ждут на главной палубе.

— Суши весла, втянуть их, — тихо командую я гребцам, заметив правее курса темный силуэт галеры. — Пошли помалу вправо, — так же тихо говорю рулевому.

Я предполагал, что течение и ветер снесут турецкую флотилию на юг, вправо от нашего лагеря. Не ошибся, но не учел, что дрейф будет таким значительным. Надеялся выйти на середину флотилии, а оказался, если не ошибаюсь, левее самой северной из них. По крайней мере, слева не вижу вражеские суда. Впрочем, и справа тоже.

Тартана идет по инерции, постепенно замедляясь. Турецкая галера приближается как-то слишком быстро. Казалось, до нее не меньше кабельтова, а она вот она, совсем рядом. На ней темно и тихо. Вахтенный, как догадываюсь, дремлет где-нибудь в защищенном от ветра месте. Сейчас мы его разбудим. И не только его.

Тартана бьется бортом о корму галеры. Звук такой, будто оба судна разломались на куски. В темноте звуки обрастают самыми неимоверными визуальными рядами. Каждый видит то, что страх выковырнет из тайников памяти. На галере падает что-то тяжелое и несколько человек испуганно вскрикивают. Визг дерева, трущегося о дерево, аранжирует эти крики. Судя по звукам, не меньше трех «кошек» вцепилось в борта галеры.

— Держи ее, держи! — уже не таясь, орет кто-то на главной палубе тартаны.

Кого или что держать — я так и не понял. Меня отвлекло послышавшееся рядом шипение подожженных фитилей.

— С богом! — напутствует сотник Безухий и первым бросает «гранату» на галеру.

Следом летят еще несколько, вращаясь и как бы помигивая еле заметными язычками пламени, вырывающимися из отростков. Взрываются вразнобой, добавляя басовитые аккорды к фальцету человеческих голосов. После первых взрывов штурмовой отряд начинает перепрыгивать на кадиргу. Почти все приземляются неудачно. Видимо, она оказалась ниже, чем предполагали. С главной палубы поднимаются ожидавшие там казаки и гребцы. У двоих факела, зажженные, но еще не разгоревшиеся. Оба факельщика тоже падают. Один факел откатывается к шатру, но не успевает поджечь его. Другой казак подхватывает факел и бежит к куршее, где звенят сабли и ятаганы и грохочут, выплевывая пламя, пистолеты. Хотя нас в несколько раз меньше, чем военный отряд кадирги, сопротивляются турки не долго. К подходу первой чайки только на баке турецкой галеры кто-то еще отбивался. Прогрохотали два пистолетных выстрела — и бой закончился. Сразу загомонили гребцы, жизнь которых резко изменилась в лучшую сторону. Они просили, чтобы их расковали, как можно быстрее, и дали оружие. Представляю, сколько дней, месяцев, а то и лет рабы ждали этой минуты, вынашивали планы мести. Поэтому сейчас их расковывать не будут. Подождут до утра, когда страсти поутихнут. Иначе не за кого будет получать выкуп.

— На чайках, поищите турок правее! — крикнул я.

Теперь уже можно не таиться. Мы разбудили всех. Следующую кадиргу так легко, такими малыми силами и с такими малыми жертвами — у нас всего два убитых и восемь раненых — уже не получится захватить. На чайках зажгли факела и начали поиск. Никого больше не нашли. Погнались было за удирающей турецкой галерой, но побоялись оторваться от своих и вернулись.

С захваченной кадирги выбросили за борт трупы и переправили на тартану пленных турок, который закрыли в кормовой части трюма. В носовой путешествуют захваченные на берегу или освобожденные из рабства женщины и дети. Обитатели носовой и кормовой частей трюма поменяются свободой. Впрочем, всё относительно. Свобода для женщины — это злая участь.

Сотник Безухий вышел на корму кадирги и сообщил мне:

— Я здесь останусь.

— Как хочешь, — сказал я. — Только гребцов моих верни.

— Сейчас к тебе с чаек пересядут, — пообещал он.

Чайки перегружены людьми и добычей. Все равно всех и все не смогли забрать. Часть бывших рабов, мужчин и женщин, будет прорываться по суше. В основном это западные славяне и христиане других конфессий. Они, благодаря нам, кое-как вооружены. Может, кому-нибудь повезет добраться домой или хотя бы умереть свободным.

Я сижу за столом в доме кошевого атамана Петра Сагайдачного. Василий Стрелковский не оправдал казачьих надежд. Командир он неплохой, но и не блестящий, а у казаков, как и у всех разбойников, сорока — любимая птица. Кроме меня и хозяина, присутствуют судья Онуфрий Секира, есаул Игнат Вырвиглаз и бывший кошевой атаман Василий Стрелковский. Как ни странно, Сагайдачный не видит в нем конкурента, больше опасается меня. Казаки знают, что вернулись из похода живыми и с добычей, благодаря мне, а не Василию Стрелковскому. Ночью, после захвата кадирги, я повел нашу флотилию не вдоль берега, как обычно ходят казаки, а сразу к Тендровской косе. Если бы в Днепро-Бугском лимане нас ждал турецкий флот, мы бы попробовали обмануть его, как в предыдущий раз. Гнались ли за нами уцелевшие шесть турецких галер или нет — не знаю. В лимане их точно не было, так что проскочили в Днепр без проблем. Я сказал Петру Сагайдачному, что подсиживать его не собираюсь, что у меня другие планы. Не верит. Как и большинство украинцев, любит атаманить и считает себя хитрецом и других подозревает в том же. Мы всех меряем по себе, но не себя по всем. Поэтому гетман, нарываясь, допустим, на простодушие и искренность москалей, частенько умудряется перехитрить сам себя. Зато незамысловатых из-за излишней эмоциональности, польских хитрецов почти всегда оставляет в дураках.