Я тоже знал эти места, поэтому повел шхуну к молу на азиатском берегу в пригороде Стамбула, который сейчас назывался Уксюдар, а раньше был городом Хризополем. Сюда стекались товары с внутренних районов Малой Азии, а затем переправлялись на европейский берег, и здесь суда разгружали то, что надо было отправить в обратном направлении. Возле мола стояла тартана. С нее выгружали ткани, привезенные, скорее всего, из Сирии или Египта. Ткани отвозили в двухэтажный каменный пакгауз, построенный еще венецианцами. Я даже как-то собирался затовариться у них, но что-то помешало, не помню уже, что именно. К молу пакгауз выходил торцом, в котором была высокая дверь на первом этаже и низкая на втором, куда грузы поднимались в сетке на канате, пропущенном через блок, подвешенный к бревну, выступающему из стены над дверью. К тому времени на обоих берегах пролива трезвонило всё, что только можно, сообщая о беде, так что, завидев нас, экипаж тартаны, часть грузчиков и надсмотрщики с управляющим или хозяином пакгауза ударились в бега. Мы ошвартовались к молу впереди тартаны, носом по ходу движения. К нам сразу подошли грузчики, приняли швартовы.
— Казаки? — спросил, приняв носовой швартов, один из них, высохший, с впалыми щеками, наверное, туберкулезник.
— Они самые! — весело ответили ему с бака.
— Дождался, слава тебе, господи! — перекрестившись, произнес туберкулезник. — Теперь и умереть не страшно!
Мне было непонятно, зачем умирать, получив, наконец-то, свободу?!
На моле остались три джуры, чтобы вместе со мной присматривать за погрузкой, а остальные казаки отправились за добычей в дома по соседству с молом. Кстати, дома на самом берегу называются йали. Обычно они принадлежат богатым стамбульцам, которые проводят здесь жаркие летние месяцы. На тартане привезли хлопковые ткани веселых расцветок примерно с метр шириной и метров десять длиной, свернутых в рулоны. Их складывали на первом этаже рядом с другими дешевыми тканями. Половину первого этажа занимали парусина и мешковина, скатанные в толстые рулоны шириной метра полтора. На втором этаже хранили дорогие ткани: шелковые, шерстяные, льняные. Шелковых тканей было несколько видов, но я помнил названия только трех видов, самых дорогих, которые были с золотой или серебряной нитью, — парчу, алтабас и объярь — и еще атлас, потому что у него только лицевая поверхность гладкая и блестящая. Шерстяные были явно голландские, а льняные, судя по орнаментам, из Сирии. Именно эти ткани я и приказал грузить в первую очередь. Занимались этим грузчики, которым пообещали, что заберем с собой. Они с горкой набивали рулонами низкие трехколесные тележки с высокими бортами, а потом отвозили к тартане, которую я приказал грузить в первую очередь. Вскоре на помощь грузчикам пришли освобожденные из рабства православные из прилегающих к пакгаузу районов. Они тоже хотели вернуться домой вместе с нами, хотя не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что все не поместятся.
Вскоре и казаки стали приносить добычу. Причем всякую дешевую ерунду. Я пытался объяснить казакам, что на тканях выйдет больше, но захваченное в домах им казалось более ценным. Все это барахло они скидывали в трюм шхуны. Заодно пригнали скот, который тут же, на моле, стали забивать и варить в больших котлах и запекать на вертелах над кострами. С момента выхода из паланки мы питались всухомятку.
Прошла пара часов прежде, чем я увидел хотя бы намек на сопротивление турок. Само собой, это был не гарнизон Стамбула. Янычарам, при их высоких зарплатах, погибать было не солидно. Из бухты Золотой Рог вышла кадирга и направилась в нашу сторону. Заметили ее издалека и предупредили меня заранее. Все пушки у нас были заряжены. С помощью джуры Ионы я навел на вражескую галеру погонное орудие и произвел выстрел. Не столько пытался отпугнуть, сколько давал сигнал казакам, чтобы спешили на помощь. Давно не стоял так близко к стреляющей кулеврине, поэтому выстрел показался слишком громким. За облаком черного дыма я не заметил, попало ядро в кадиргу или нет? Надеюсь, и джура не заметил. Он уверен, что я никогда не промахиваюсь. Было бы обидно лишить его кумира. Со второй погонной кулевриной я возился дольше, чтобы опять не облажаться. Стрелять из нее не пришлось, потому что капитан турецкой галеры передумал нападать. Я предположил, что он вернется в бухту Золотой Рог, но кадирга, набирая ход, понеслась в Мраморное море. Тоже хорошее решение.
Вареным и печеным мясом мы накормили и грузчиков. Они ели жадно, обжигаясь горячими кусками. По словам туберкулезника, мясом их кормили раз в неделю, по пятницам. Запивали местным молочным напитком, напоминающим кисловатый йогурт. Половцы мне рассказывали, что у них практикуется коварный и безнаказанный способ убийства — угостить человека жирным горячим мясом, а потом поднести большую чашу холодного кумыса, от которой нельзя отказаться, не оскорбив смертельно хозяев. Человек или умирал от заворота кишок, или его убивали за недостойное поведение в гостях. Меня не послушали. Йогурт был теплый или не полностью замещал кумыс, поэтому к вечеру умерли всего двое, в том числе и туберкулезник. Накаркал сам себе.
Грабеж продолжался до темноты. Приплывшие на шхуне казаки собрались вечером на моле, где вместе с бывшими рабами-гребцами сытно отужинали, изрядно напились и натешились с пленными турчанками и не только. Я посидел с ними немного, чтобы не говорили, что Боярин зазнался, после чего ушел в свою каюту. С собой увел девушку, похожую на Ясмин, уже созревшую, но наверняка лет ей тринадцать-четырнадцать. У нее было с десяток тонких косичек и припухшее от слез лицо. Белая рубаха с желтым орнаментом по краю овального выреза, рукавов и подола и желтые шаровары длиной до середины голени были льняные. Значит, не из бедных. Девушка прошлепала босыми ногами по трапу, поднимаясь вслед за мной, и не сразу поняла, что я предлагаю ей руку, чтобы помочь спуститься на палубу. Ее узкая и маленькая рука была сухая и горячая.
Каюту освещала масляная лампа со стеклянным колпаком, какой я в детстве видел на керосиновых и какой изготовили по моему заказу стеклодувы в Киеве, а привез в Кандыбовку Мыкола Черединский. Она висела на крюке под подволоком, довольно хорошо освещая помещение. Во время качки тихо скрипела железным крюком о железную петлю. Этот звук меня первое время раздражал, но потом перестал замечать.
— Как тебя зовут? — раздеваясь, спросил я девушку на турецком языке.
— Лейлах, — тихо, почти шепотом ответила она.
— Убили кого-то из твоих родственников? — задал я следующий вопрос.
— Отца, — ответила Лейлах, глядя в палубу.
— Все равно тебе скоро пришлось бы с ним расстаться, — как мог, утешил я. — Кто-то из родных есть среди пленных?
— Нет, — ответила она. — Маму не тронули. Старшие братья и сестры живут отдельно, далеко отсюда, а младший брат учится во дворце Ибрагим-паши, будет служить султану.
Говорила Лейлах торопливо, будто боялась забыть текст. Наверное, голова занята мыслями о том, что ей предстоит испытать впервые в жизни и о чем, уверен, мечтала последние годы. При нынешней скученности дети быстро узнают, как приманивают аиста с ребенком.
— Утром отпущу тебя, — пообещал я.
Лейлах ничего не сказала. После смерти отца социальный ее статус сильно понизится, и вскоре главного сокровища девушки лишится, а если еще и забеременеет, то и вовсе не будет шансов выйти замуж. Разве что за нетребовательного бедняка.
Груди у нее были в виде невысоких конусов с широкими черными сосками. Растительность внизу живота густая и курчавая. Мне говорили, что сейчас замужние турчанки выбривают промежность и коптят ее на дыму можжевельника. Не знаю, почему именно это растение. У каждого народа свои тараканы на сексуальной почве. Лейлах завелась быстро, и по тому, как подалась тазом навстречу мне, догадался, что ее надо было давно уже выдать замуж, заждалась. Стонала низким, не своим голосом и только во время оргазма вскрикивала высоко и звонко. Когда мы удовлетворенные и расслабленные отдыхали, водила кончиками пальцев по моей груди, нежно приглаживая растительность на ней. Почему-то эти движения быстро заводили меня. С другими женщинами такого не случалось. При этом она не напрягала меня слащавым сюсюканьем. Если бы я не знал, что это первый сексуальный опыт Лейлах, то решил бы, что имею дело с опытной нимфоманкой.
