Яблочка горько зарыдала. Розоватые слезинки повисли на кончиках её длинных ресниц.

— Ничего не хватит! — возразила я.

Хоть что-то привычное в этом кошмаре. Нормальное женское желание быть красивой. Яблочка словно вернула меня в родной мир, где женщины могут думать о красоте, а не трястись от страха перед неизвестностью. Женщина женщину всегда поймёт. Даже в другом мире. Общение с шаоной меня успокаивало, потому что она была уютной и безопасной, как котенок или щенок. В конце концов, немного отдыха и радости после всего пережитого мне совсем не помешают.

Я взяла в руки туфли и перчатки и принялась старательно разглядывать их. Яблочка радостно запищала. Она носилась вокруг меня, на глазах отращивая крошечные, тоненькие, как у мультяшных человечков, ручки и ножки. Ну хоть кого-то порадовала. И этот кто-то единственный пока, кто не назвал меня воровкой и дрянью. А теперь мне пора возвращаться к горькой реальности. Я погладила шаону и тоном, не терпящим возражения, сказала стрелочнику:

—Отвернись, Хэц. Я переоденусь.

— Вот моя реакция на твою наготу, — хмыкнул стрелочник, и обе стрелки его носа упали вниз, на половину шестого. — Но, если ты настаиваешь… — он отвернулся.

Я надела платье, застегнула широкий белый пояс, превращающий фигуру в песочные часы. Белые туфли на высоких каблуках в тон поясу и перчатки дополнили наряд. Яблочка восхищённо пищала, кружась вокруг меня. Да, нужно признать, что вкус у Этерна хоть и странный, но всё же он есть. В таком наряде любая выглядит, как гимн женственности. И мне бы точно понравилось, если бы не тревога и страх, когтистой лапой сжимающие сердце.

Мы вышли из гардеробной и оказались на крыше. Над нами раскинулся черный бархат неба, усыпанный крупными звездами. Они светились разноцветными искорками и словно подмигивали мне, шепча:

— Не бойся, всё будет хорошо!

Я лишь вздохнула. Хорошо быть звездой. Паришь себе в небе и никто не может до тебя дотянуться. А в нескольких метрах над крышей пульсировал в воздухе золотой кокон. Его края разошлись, разворачивая в воздухе прозрачную лестницу с широкими ступенями.

— Дальше ты сама, — стрелочник учтиво поклонился и исчез.

Вдох-выдох! Господи, помоги мне! Я начала медленно подниматься по лестнице, чувствуя себя овцой, которую ведут на заклание.

Через несколько минут я оказалась в огромной комнате. Всё, что угодно ожидала увидеть, только не такое… заурядное, что ли? Нет, скорее, классическое. Никаких доспехов, каминов, мечей на стенах. Обычная обстановка 60-х, знакомая мне по старым фильмам. Я их очень много смотрела, когда только училась создавать свой стиль. Мама с бабушкой подсказали тогда, что можно носить джинсы, а можно потертые треники, вопрос только в том: как носить?

— Осанка и походка — вот что делает женщину женщиной, — говорили они. — Вышагивать с королевским достоинством можно и в дешевых шмотках. И никто даже не заметит, что это юбка или брючки с рынка от Сунь Выня. Потому что носит это тряпье королева с гордо поднятой головой и летящей походкой.

Бабушка была особенно категорична. Она подходила к компьютеру, прищурившись, глядела на какую-нибудь поп-диву и презрительно фыркала:

— Ты погляди, Оксаночка, спина у нее завалена, подбородок вниз, ножки колесом, грудь впалая. А походка-то, походка! Лапки кривые раскорячила, словно у нее там навечно мужчина застрял, и вбивает сваи. А теперь посмотри сюда, — она доставала из ящика своего изящного туалетного столика черно-белые фотографии Одри Хепберн. — Видишь? Она, по сути, не красавица. Совсем нет. Но великолепная осанка, гордая посадка головы, походка, как полет мотылька, кокетливый взгляд — вот что делает ее королевой. У нее и учись, а не у Маньки с мыльного завода в ваших этих тырнетах.

— Интернетах, бабушка, — поправляла я ее. — От слов: "интер" и "нет", то есть "международная сеть"

— Нет, — упрямилась она. — Тырнетах. От слова "тырить".

Я огляделась. Удобные черные кресла, пушистый белый ковер и огромная кровать в центре спальни. Кровать, кстати, резко выбивалась из общего стиля. Она была сделана из золотистого камня, похожего на янтарь, внутри которого всё время двигались блики, словно капли мёда, что переливаются в банке. Четыре мощных черных столба держали тяжелый золотой балдахин из странного материала, похожего на жидкий металл, который ежеминутно менял форму, опускаясь и поднимаясь над кроватью, натягиваясь и провисая, словно от ветра.

Мое внимание привлек черный подиум в углу спальни. Он был приподнят над полом на несколько сантиметров и завешен тяжелой шторой, которая клубилась тьмой. Точно такой же тьмой, как в глазах мытаря. Это что его наблюдательный пункт? Холод пробежал по моей спине.

Из огромной радиолы, стоящей в углу на низком столике, послышались джазовые аккорды. Заиграл саксофон, выводя печальную мелодию. А сразу за ним вступил женский голос. Странно. Я не понимала ни единого слова. Женщина пела на совершено незнакомом языке и точно не из привычного мне мира.

— Добрый вечер, Оксана, — раздался за спиной тихий голос Этерна.

Его руки легли на мои плечи. Я обернулась. Этерн был одет в элегантный золотисто-бежевый костюм из блестящего материала. Из-под пиджака виднелась белая рубаха. На манжетах поблескивали алмазные запонки.

— Хочешь вина? — спросил он.

— Нет, Этерн. Благодарю вас. Вина не хочу. Но самое главное: я не хочу спать с двумя мужчинами. И не буду.

Этерн сначала замер от удивления, а потом нахмурился. Золотистые капли в его глазах, похожие на мед, потемнели от гнева.

— Кто тебе рассказал такую чушь?

Я растерлась и проблеяла:

— Почему чушь? Мне стрелочник сказал, что вас будет двое.

— Это не совсем то, что ты думаешь, — пальцы Этерна крепче сжали мое плечо. — Вернее, вообще не то.

— Мытарь будет здесь? — уточнила я.

— Не совсем, — Этерн провел ладонью по моим волосам.

В его голосе послышалось глухое раздражение. Неужели он боится сказать, что они решили переспать со мной вдвоём? Почему он мямлит? Где его решительность? Он напряжен, словно я уличила его в чем-то постыдном. Но если они все время это делают, постоянно играют в четыре руки, то чего стесняться? И вообще какое дело Повелителю Времени до условностей?

— Мы связаны с Мафхидом, — он так осторожно подбирал слова, словно боялся проговориться. — Но не физически. То есть, телесно ты будешь только со мной. Но ментально и эмоционально с нами обоими.

— А какая разница как, Этерн, если вы с ним… меня… вместе, — я очень старалась сдержать слезы, но не получилось, они всё же прорвались.

Отвернувшись, я замолчала.

— А ты всю жизнь с нами двоими, — Мафхид вышел из-за шторы, спустился с подиума и подошел ко мне.

Он дотронулся до моей высокой прически-"ракушки" и ловко вытащил шпильку, на которой держалась вся сложная конструкция. Волосы рассыпались по плечам.

— Просто в твоем слепом мире, где видят только часть реальности, никто не знает главного: единственное, что не подчиняется времени — это страх. У него нет срока годности, — мытарь взял длинную прядь моих волос и задумчиво пропустил между пальцами. — Страх рождается вместе с человеком и умирает вместе с ним. Время — это страх, растянутый на весь срок твоей жизни. Страх — это ткань времени. Из него всё состоит. Вы, люди, так боитесь что — то не успеть, что вся ваша жизнь — это сплошной страх. Поэтому я всегда рядом. Забираю излишки страха у одних и отдаю его другим, чтобы они из-за безрассудной смелости не наделали глупостей. Но всё, что ты, Оксана, делаешь в жизни — это из-за страха проиграть, не успеть и остаться одной. Потому что если люди не будут бояться, то они и из дома не выйдут. И вообще ничего не сделают в жизни. Так как страх — это лучший мотиватор и самый беспощадный надсмотрщик, который длинным кнутом каждый день хлещет по спине, заставляя бежать всё быстрее. Я всё время рядом с тобой, девочка. А ты даже не знаешь, что за твоей спиной всегда стоит мытарь — он вдруг оказался сзади и поцеловал меня в шею.