Пока Дара увлеченно грызла сухарь, я заглянула в последний ящик, что упирался боковушкой в стену около окна. Внутри стояли небольшие бутылочки темного стекла, не больше двухсот грамм. Приподняв одну повыше, чтобы свет пронзил ее насквозь, заметила, что в густой жидкости плавают цветочки. Золотистые такие, как звездочки. Зверобой, догадалась я.

Приоткрыв, осторожно вдохнула. Приятный сладко-медовый запах защекотал нос, легкой цветочной нотой лег на кончик языка. От остроты спирта захотелось чихнуть, но я сдержалась, лишь потерла нос пальцем. Покрутив бутылочку, нашла наклейку на донышке. На ней было написано очень мелким и ровным почерком: «Если рана глубокая — приложи, если боль душевная — пригуби».

Кунаю бы обработать рану, а мне глоток сделать, чтобы не гореть так сильно с ним рядом. Я заулыбалась. Не позволит ведь снова к нему прикоснуться, хотя очень хотелось. Почувствовать бархат смуглой кожи под пальцами, подушечками изучить каждый изгиб. Нет. Не выдержу такой близости снова. Он чужой муж, нельзя так. И помыслить нельзя! Стоит держаться от него подальше и надеяться, что этот мужчина никогда больше не появится в моем сне. Тем более, в роли любовника. От одних воспоминаний сводило бедра, и тело покрывалось мурашками.

Да не он это был! Я все придумала, потому что изголодалась по ласке и нормальным отношениям. По уважению и любви. Так хотелось, чтобы раз и навсегда, чтобы глаза в глаза, и дыхание останавливалось. Чтобы нашелся единственный и вот такой шальной, что пойдет на край света за любимой. За своей драгоценной Тэкэрой.

Не за мной.

Толя ведь никогда меня не любил. Использовал. После суда, когда мы развелись, он сказал, что я всего лишь красивый фантик, которым было приятно хвастаться. Что я мямля и никогда его не привлекала, как женщина, потому что никогда не раскрывалась. Как красивая ракушка, которую легко сменить на другую, если сломалась.

Так и было. Я была очень замкнутой.

Я не доверяла мужу свои страхи и печали. Сначала думала, что не нужно сваливать на других, а потом поняла, что он все равно не поможет и не поддержит.

Может, я тоже его не любила?

Кунай — красивый и сильный. Это ведь невозможно не заметить. Мне кажется, что я за ним, как за глыбой из гранита. Никто вреда не причинит, пока он рядом. Но это не будет вечно. Он найдет свою Тэкэру и…

Половица скрипнула, я подняла голову и опешила. Один, в черном и с маской на лице, приставил к виску Дары пистолет и показал мне знаком «молчать». Я подобралась, похолодев всем телом, поставила настойку на стол и подняла руки.

Дочь на удивление молчала, смотрела мне в глаза, но поднять головы не могла — грубая рука держала ее подбородок и шею.

Если бы не пистолет, я бы уже бросилась на урода, но тут кто-то позади накрыл мне губы сухой ладонью и потянул назад.

Тихий шепот пробрался в ухо:

— Молчи, или она умрет… Тэкэра.

Я не двигалась, лишь глазами умоляла малышку не истерить и не пугаться.

— Если она пискнет, сверну шею.

Я кивнула и приложила палец к губам, при этом коснувшись руки нападающего.

— Где он? — чужие губы коснулись скулы. Меня пробрало жуткой неприязнью. — Говори… где твой цербер? Или шкуру сниму с твоей живой игрушки.

Он стоял за спиной, но я знала, куда смотрит. Чувствовала.

Он Дару имеет виду, и хорошо, что не знает, что она моя дочь.

Я повернула немного голову и кивнула. Запах мужского тела показался кислым и тошнотворным. Взмолилась про себя, чтобы Кунай услышал чужаков. Иначе нам не спастись.

Шепот добавил этой уверенности:

— Теперь тихо веди нас к нему. Пискнешь, сломаю шею.

— Она будет плакать, — пришлось вывернуться и почти коснуться губами рук в перчатках, отчего стало еще противней.

— Бери ее и иди, — приказал голос, затем меня толкнули вперед. Я присела к Даре, показала ей пальчиком «молчать», но она словно онемела, только хлопала густыми кручеными ресницами и шевелила губами.

Через короткий коридор мы попали в соседнюю комнату. Дара вертела головой, открывала губы, но молчала.

Молчи, моя сладкая.

Молчи.

Когда тихий голос Куная послышался через стену, мужчины рассредоточились и приготовили оружие, а я, прижав к себе дочь, едва не закричала. Если его убьют, нас тоже не станет.

Не оставят они нас в живых. Или оставят меня, чтобы найти Тэкэру, или то, что она украла, а потом пустят по кругу.

Было тихо. Грубая рука перекрыла мне губы. Сдавила, показывая, что еще одна выходка, и умру на месте, но я все равно дернулась, укусила его за ладонь и попыталась снова крикнуть.

За что получила пинок в живот, и захлебнулась болью. Нападающий стянул мои волосы в кулаке и повернул голову в сторону дочери.

Он оттолкнул Дару, отчего она забилась в угол между окном и кроватью, и, сжав меня до хруста ребер, вмял в себя спиной.

— Мы еще поиграем… — похотливо прошептал он на ухо и показал своим следить за дверью.

И она внезапно распахнулась.

Прогремели выстрелы, я ощутила свободу, прижалась к стене.

Несколько секунд, и дым от пороха забил горло. Прошла еще секунда. Нападающий бросился ко мне и, вцепившись в плечи, потянул вниз. У него были сумасшедшие глаза в тот миг, наполненные кровью и последними каплями жизни.

Я попыталась отпихнуть его, но наткнулась на нож, торчащий из груди. А по черной ткани его куртки текла вязкая, бурая кровь.

Я отвернулась и спряталась в угол, к дочери. Она бросилась на руки и захныкала. Безголосо. Будто утратила способность говорить.

Обернувшись, я увидела еще два тела в комнате, только тогда заговорила:

— Даруся, все хорошо. Все хорошо, моя малютка. Я не дам тебя в обиду.

Меня сильно трясло, к горлу подступила привычная тошнота, а когда тяжелая рука легла мне на плечо, я будто попала под удар молнии.

Каждая мышца сжалась и скрутилась.

Подняла взгляд. Черные глаза смотрели сквозь прищур, в тих таяли огоньки ярости. Тьма, в которую страшно смотреть, чтобы не стать пленницей мужской власти.

И в этот миг я бы позволила ему все, даже больше, потому что никто не жертвовал ради меня своей жизнью.

А этот мужчина рисковал, входя в эту комнату. Одна пуля могла быть фатальной, но он все равно пошел.

Ведь услышал мой крик, уверена.

Я сжала свободной рукой ткань его брюк и потянула на себя.

Стоя на коленях и прижимая к себе Дару, прошептала:

— Спаси нас, умоляю, Кунай. Я на все согласна, только не бросай нас. Не оставляй.



— Не сжигай его, — прошептала Влада, когда я нёс её на руках.

Прижимая к себе странно молчаливую дочь, она почти упала на сидение автомобиля наших врагов. Я осторожно поддержал девушку и, на миг поддавшись порыву, прижался к обкусанным губам. Поцелуй отдавал солью слёз и лёгким металлическим привкусом.

Отстранившись, я приподнял голову девушки за подбородок и заглянул в глаза:

— Знаешь, что означает «Тэкэра»?

— Имя, — слабо, почти беззвучно, прошептала она.

Я покачал головой:

— «Любимая».

Она вздрогнула и распахнула глаза. Не знаю, что на меня нашло, — я же только принял решение, что они совершенно разные. Но сейчас впустил в своё сердце чужую женщину с ребёнком от ублюдка, который выдал свою семью убийцам.

— Я никому не позволю вас обидеть, — твёрдо пообещал я.

И, захлопнув дверцу машины, вернулся к дому. Знал, что пожалею снова, но не стал поджигать его. Снова не смог не выполнить её просьбы. Может, дело в том, что Влада так похожа на мою жену, но сердце тянулось к девушке, как цветы сакуры к солнцу? Хотелось забыться, уткнуться в её волосы, вдохнуть аромат и назвать своей Тэкэрой. Я почти сделал это… и ощутил себя предателем.

Собрав всё оружие, сбросил трупы в подвал. Сумка Влады была собрана, девушка даже позаботилась о еде, свёрток которой я обнаружил на кухне. Захватил и настойку, что одиноко стояла на столе. Я обошёл весь дом и, убедившись, что не осталось моих или её вещей, вернулся к машине.