— Великолепно! Кому принадлежат эти вдохновенные слова? — воскликнул я.
— Человеку, по-звериному ненавидевшему коммунизм, советскую власть и нашу страну, — шефу американской разведки, миллионеру Аллену Даллесу.
— Все записано! — сказал я. — Продолжайте!
— За внутренней подготовительной перестройкой следует внешняя. Она физически опаснее, но психологически легче. Я расскажу несколько эпизодов, в которых мне пришлось выступать в роли наглого гангстера из Сингапура и японского шпиона, веселого добряка, венгерского графа и надменного психопата, английского лорда. Для каждой роли прежде всего нужен паспорт. Все бумаги графа мне купили, и единственно, что от меня потребовалось, — это внимательно проштудировать книг 50 по истории, литературе и искусству Венгрии, сфотографироваться на венгерских курортах и тщательно изучить внешние приметы местного быта, а также понаблюдать за характерными особенностями поведения местных аристократов на скачках, в театрах и в церкви.
Во время очень торжественной религиозной процессии я неожиданно шагнул из толпы с таким идиотским видом религиозного фанатика, что кардинал обратил на меня внимание, улыбнулся и сделал жест благословения. Товарищ эту сценку удачно заснял. А кардинал числился по бумагам моим родным дядей, и с тех пор я эту фотографию всегда возил в чемодане, когда шел на операцию по графскому паспорту.
Английский паспорт выдал мне сам министр иностранных дел сэр Джон Саймон: он видел меня раз и мельком, но этого было достаточно, чтобы такой многоопытный старик, как сэр Джон, безошибочно признал во мне человека своего круга: именно таким образом разведчик как бы сдает экзамен на зрелость.
Да что там сэр Джон! Я сдал поистине невероятный экзамен! Только послушайте: в середине 30-х годов в Берлине гитлеровцы напали на мой след. Подчиненные мне товарищи были из осторожности убраны за границу, а я отправился на обед к супруге высокопоставленного чиновника, с которым был связан (его тогда в городе не было). Зная, что на обед настойчиво напросился штурмбанфюрер гестапо, я шел, думая, что, вероятно, иду на последний званый обед в жизни. За столом гитлеровец говорит: «Граф, нам известно, что в окружении хозяина этого дома работает чей-то разведчик! — я замер: конец!! — Поэтому обращаюсь с просьбой — помогите найти и уничтожить его!»
Черт побери, в Берлине три с половиной миллиона жителей и чтобы найти меня, наши враги обратились за помощью ко мне! Жизнь иногда бывает красочнее дешевых романов!
— Потрясающе! И чем же дело кончилось?
— Изо всех сил стараясь держаться спокойнее, я обещал обдумать дело и на следующий день сообщить любопытные подробности, встал и тут же по телефону заказал на следующий день к обеду отдельный столик в лучшем ресторане Берлина. А рано утром с первым самолетом улетел в Париж.
А вот о покупке паспорта для роли убийцы из Сингапура стоит рассказать поподробнее — это сюжет для фильма!
Перед войной в Европе существовал порт на правах вольного города, в котором консульский корпус играл роль дипломатического корпуса, и во главе его стоял дуайен. Им в это время был величественный джентльмен, во внешности которого осанка и каждая мелочь — от монокля в глазу до белых гетр на туфлях — подчеркивала принадлежность к неприступному и строгому миру безупречного консерватизма. К нему меня направили потому, что нашей разведке стало известно, что его превосходительство генеральный консул Греции — жулик и крупный агент международной банды торговцев наркотиками и что он связан с женевским комитетом по борьбе с торговлей наркотиками при Лиге Наций, ибо добрая половина членов комитета принадлежала к этой же банде. Звали этого грека Генри Габерт, он — еврей из Одессы, и пугаться его величественного вида не нужно.
Габерт занимал большой барский особняк в старом саду. Ливрейный лакей почтительно впустил меня в дом, доложил и раздвинул дверь. В углу обширного кабинета за огромным деловым столом сидел мужчина, как будто бы сошедший с карикатур Кукрыниксов. Он величественно кивнул мне и принялся что-то писать. Я сел на кончик стула. Дуайен заговорил по-английски: «Что угодно?». «Ваше превосходительство, — тоже по-английски начал я, — окажите помощь соотечественнику: у меня украли портфель, а в нем — паспорт». «Ваше имя?» Я назвал международное имя без национальности — скажем, Александр Галлае. «Гм… Где родились?» Я назвал город в той стране, где сгорела мэрия со всем архивом. Дуайен нахмурился. Я вынул пузатый конверт с долларами. «Для бедных этого прекрасного города, ваше превосходительство!». Но дуайен брезгливо покосился на деньги и недовольно буркнул: «Я не занимаюсь благотворительностью, это не мое дело. Кто-нибудь знает вас в нашем ближайшем посольстве? Нет? В каком-нибудь другом нашем посольстве? Тоже нет? Я так и думал! Слушайте, молодой человек, все это мне не нравится. Езжайте, куда хотите, и хлопочите о паспорте в другом месте. Прощайте!»
Не поднимаясь, он небрежно кивнул головой, взял со стола какую-то бумагу и стал читать ее.
«Неужели сорвалось? Надо рискнуть! — подумал я. — Ну, вперед!» Я вдруг шумно отодвинул письменный прибор, положил на стол локти и нагло уставился на оторопевшего джентльмена. Захрипел грубым басом на лучшем американском блатном жаргоне: «Я еду из Сингапура в Женеву, понятно, а?»
Дуайен изменился в лице, минуту молчал, обдумывая перемену ситуации. Наконец, ответил: «Из Сингапура в Женеву короче ехать через Геную!»
Я вынул американскую сигарету и чиркнул маленькой восковой спичкой с зеленой головкой прямо по бумаге, которую только что читал его превосходительство. Закурил и процедил с угла кривого рта: «Тоже мне сообразили! Короче, но опаснее для меня и для вас, консул».
Дуайен побледнел. Пугливо оглянулся на дверь и прошептал: «В Сингапуре недавно случилась заваруха…»
Я едва не прыснул от смеха — словечко «заваруха» никак не подходило к моноклю! А о «заварухе» тогда писали все газеты: днем в центре города выстрелом в затылок был убит английский полковник, начальник сингапурской полиции. Убийца скрылся, а позднее выяснилось, что он американец, торговец опиумом и японский шпион и что полковник напал на след его преступлений. «Вы знаете, кто стрелял в офицера?» — «Об чем вопрос!» — «Кто же?» — «Я!!»
На лбу его превосходительства выступил пот. Монокль выпал. Дрожащей рукой дуайен вынул платок и стал вытирать лицо.
«Чего темнить мозги? — зарычал я. — Таких разговоров я не люблю, понятно? Мне надо липу и притом враз: ночью выезжаю в Женеву, а там загребу от наших липу на бетон, поняли? Вашу вшивенькую кончаю, а с той сматываюсь в Париж и Нью-Йорк. Да вы не дрейфьте, консул, ей житухи-то будет не больше как двое суток! Здесь сквозану по-чистому, а из Женевы дам телеграмму для вашего успокоения!»
Дуайен, закусив губу, вздохнул и принялся заполнять паспортную книжечку. «Давайте и короля! — потребовал я, получив в руки новенький паспорт. — И штоб с ленточкой, по всей форме!»
На столе генерального консула стояла красивая рамочка с фотографией короля Греции, увитая национальной лентой. «Короля я положу в чемодан на самый верх для таможенников, пусть прочувствуют, гады!» Дуайен с ненавистью посмотрел на меня и покорно подал портрет в рамочке.
Я вынул из пиджачного кармана пистолет, положил его на стол перед консулом, рамку с ленточкой бережно спрятал в карман пиджака, пистолет сунул в задний карман брюк, пояснив: «Ну, теперь король в кармашке, а бухало на теплом месте. Пора обрываться!»
Хотел для полноты картины еще и плюнуть на ковер, но воздержался: можно переборщить, за этот плевок меня в Москве не похвалят.
Дуайен вышел из-за стола, чтобы проводить к дверям кабинета. «Позвольте поблагодарить ваше превосходительство за великодушную помощь бедному соотечественнику! — почтительно пропел я самым нежнейшим и культурным голоском. — Наша страна может гордиться такими представителями!» Дуайен качнулся, как от удара: «Что? Ах да… Да… Да, сэр!» Он пришел в себя, овладел ситуацией, игриво взял меня за талию. «Я польщен вашим приходом, сэр! Надеюсь, вы не забудете мой дом, если опять будете у нас, сэр!» До двери остался один шаг. Слуга ждал с той стороны, и дверь начала уже приоткрываться. Вдруг дуайен повернулся и полоснул меня в упор вопросом на чистейшем русском языке: «Вы из Москвы?!» Он впился мне в глаза. «А?» — не сумел удержаться я от неожиданности. Но реакция у разведчика быстрее, чем у летчика. Нечаянно уронив звук «а», я тут же придумал дальнейшую фразу, начинающуюся с английского слова «ай» (то есть «я»): «Я не понимаю по-польски! Что вы изволили сказать, ваше превосходительство?» Дуайен прижал пальцы к вискам: «Простите, простите… Это от переутомления… Прощайте, сэр!»
