Однако в середине 1933 года полицай-президиум Берлина потребовал от Муравкина доказательства лояльности Германии, угрожая в противном случае высылкой. Такое требование было вызвано тем, что еще в студенческие годы Муравкин связал себя с обществом эсперантистов, а на всегерманском конгрессе этого общества в 1932 году представлял его левое, прокоммунистическое крыло. Не помогло и заступничество Ланге, посетившего полицай-президиум. В апреле 1933 года Муравкин вернулся в Советский Союз. Перед отъездом он передал в резидентуру свои последние материалы об ускорении частиц высоких энергий.

В Москве с ученым подробно побеседовали сотрудники технического отдела Экономического управления ОГПУ. В ходе этой беседы Муравкин заявил, что «хотел бы поработать в институте, наиболее приспособленном и обеспеченном для всего комплекса выработки и утилизации токов высокого напряжения. Там должен быть построен мощный импульсный генератор с ответвлениями для использования в военном деле, медицине, сельском хозяйстве и химии». Эти соображения Муравкина сотрудник подразделения НТР Центра К.А. Дунц изложил в рапорте, прося у начальства указаний о том, куда направить Муравкина на работу.

Осенние дни 1933 года Муравкин провел в Москве, с интересом посещая выставки и театры. Беспокоила мысль о родителях, которые еще оставались в Германии, о политической обстановке там.

В начале ноября 1933 года Муравкин был зачислен в НИИ связи и электромеханики РККА для «работы по сверхвысоким напряжениям и атомному ядру». В этой связи Муравкина принимал М.П. Тухачевский, который отлично понимал значение атомной энергии. Он оказал содействие в переезде родителей Муравкина из Берлина в Москву.

Но НИИ РККА оказался не приспособленным для намеченных Муравкиным работ. Тогда он уже сам вновь обратился к Тухачевскому, который предложил создать Муравкину все необходимые для его работы условия в Ленинградском электрофизическом институте (ЛЭФИ). В ЛЭФИ Муравкин активно включился в работу, но из-за организационных неурядиц не получил поддержки со стороны руководства института, а в мае 1935 года вообще был уволен из института, а его группа расформирована.

К.А. Дунцу и заместителю начальника разведки Б.Д. Берману стоило немалых трудов вернуть из ЛЭФИ научный архив Муравкина. После его увольнения сотрудник спецотдела этого института в ответ на их просьбу писал: «Значительная часть материалов не представляет ценности в научном отношении. Кроме того, материалы являются черновыми набросками и небрежно составлены, что не дает возможности с ними разобраться. Да вряд ли Муравкин и сам с ними разберется. Вообще же эти материалы в значительной части без ущерба могут быть уничтожены. Муравкин с ними только поднимает шум».

Увольнение Муравкина из ЛЭФИ совпало со временем, когда в харьковском институте группа физиков во главе с Ландау подвергалась гонениям за то, что занималась «неактуальной проблемой расщепления атомного ядра». Хотя, по данным разведки, именно в это время американцы стали интересоваться тем же Ланге и его коллегами.

Что же касается Муравкина, то, получив из ЛЭФИ свой архив, он попросил К.А. Дунца снабдить его материалами Калифорнийского технологического института и Принстонского университета для ознакомления с уровнем американских работ по той же теме.

26 сентября 1935 г. в Экономическом управлении ОГПУ было подготовлено для Муравкина письмо в ЛЭФИ, в котором говорилось: «ИНО ГУГБ считает возможным восстановление Муравкина на работе в ЛЭФИ и допущение его к проводившимся уже совершенно секретным работам в области поражающих лучей». Подписывая это письмо, заместитель начальника разведки Берман красным карандашом написал: «Считаю не только возможным, но и нужным для дела использовать Муравкина по его специальности». Однако в ЛЭФИ Муравкин все же не попал.

В архиве внешней разведки сохранилась подписанная начальником внешней разведки А.А. Слуцким справка на Муравкина от апреля 1936 года о том, что каких-либо компрометирующих его сведений не имеется. Время для безработного Муравкина тянулось слишком медленно. Наконец ему помогли устроиться во Всесоюзный энергетический институт в Москве.

Наступал трудный период, связанный с недоверием к людям, особенно тем, кто длительное время проживал за границей. Еще через полгода Муравкин был арестован органами НКВД. Дальнейшая его судьба не известна.

В конце ноября 1942 года резидент военной разведки Кент — Анатолий Маркович Гуревич — передал из Брюсселя в Центр ценную информацию, полученную от Шульце-Бойзена, одного из руководителей берлинской антифашистской организации. В Берлине Гуревич оказался в результате договоренности, достигнутой между руководством внешней разведки и Разведывательного управления Красной Армии. Среди сведений, сообщенных берлинскими антифашистами, были данные и о том, что «немецкие летчики имеют те же противогазы, что и пехота». Советскому командованию были хорошо известны эти противогазы, изобретателем которых являлся инженер, доктор технических наук Ганс-Генрих Куммеров.

В 1933 году немецкий патриот, антифашист Куммеров выразил готовность вести разведывательную деятельность в пользу Советского Союза. В записках, написанных им 24 января 1943 г. в каторжной тюрьме Плетцензее и найденных там после 1945 года, он объяснил свое решение следующим образом: «Выражение и понятие «шпион», «шпионаж» в их обычном смысле не отражают сущности моего поведения… Это поведение, позиция, образ действия органически возникли в коммунистических и сочувствующих им кругах с тех пор, как коммунистическое мировоззрение нашло свою родину в России. Речь шла о том, чтобы содействовать ее техническому развитию и оснастить в военном отношении для защиты от соседей, откровенно алчно взиравших на эту богатую, перспективную страну, население которой составляли замечательные, идеальные по своему мировоззрению люди, но еще слабые в области техники и т. п. С этой целью их друзья во всем мире помогали своим русским единомышленникам делом и советом, передавая им все необходимые знания, а особенно сведения о вооружении, которое могло и должно бы то быть использовано для нападения на Россию, и связанные с подготовкой этого нападения военные тайны. Защита и оборона были (тогда, во всяком случае, безусловно) само собой разумеющейся задачей, учитывая тот примитивный уровень, который был унаследован страной от царского режима». «…Друзья России с чистой совестью, следуя своим идеалам, стали пересылать в нее технические тайны военных фирм, которые движимы лишь интересами собственной наживы. Так поступил и я… Все мы знали, что они никогда не будут использованы против миролюбивых народов (например, наших собственных), а послужат только для обороны, что является морально оправданным».

Куммеров, талантливый ученый, интеллигент, оптимист по натуре, нашел смысл жизни в борьбе против нацистов. Он был сыном тайного советника, профессора и начальника отдела провинциальной коллегии по делам школ. После окончания школы Ганс-Генрих Куммеров изучал в Берлинском университете историю музыки и философии, с 1923 года учился в берлинской Высшей технической школе. В 1927 году он получил диплом инженера, в 1929 году стал доктором наук. Тогда же поступил на завод акционерного общества «Газглюлихт-Ауэр-гезельшафт» в Ораниенбурге, под Берлином. В дальнейшем высокоодаренный инженер служил в конструкторском бюро фирмы «Леве-радио АГ», в годы фашизма выполнявшей важные военные заказы. Кроме того, сотрудничал в Имперском биологическом бюро сельского хозяйства и лесоводства.

Контракт с фирмой «Ауэр» истекал в 1932 году, и Куммеров не собирался его продлевать. Ему претили узкий меркантилизм и бездушие хозяев фирмы, использовавших инженерный талант своего служащего для безудержного обогащения. Как профессионал Куммеров был уже известен за пределами Германии, и ему предлагали работу французы и японцы. Однако тридцатилетний инженер предпочел Россию. Он не скрывал намерения выехать в страну, поразившую его воображение, и найти там приложение своим недюжинным способностям и замыслам. Он даже посетил полпредство СССР в Берлине, чтобы выяснить порядок оформления въезда в Советский Союз. В полпредстве судьба столкнула его с молодым сотрудником внешней разведки Г.Б. Овакимяном, инженером-химиком по образованию, доктором технических наук. Овакимян и Куммеров быстро нашли общий язык и произвели друг на друга самое благоприятное впечатление. Овакимян доложил в Москву об установлении контакта с Куммеровым, о полученных от него важных данных о составе боевых отравляющих веществ и предложил в переписке именовать его «Фильтром». В оперативной переписке псевдоним закрепился за Куммеровом.