Любители позлословить твердили, что страсть Генриха быстро пройдет, если они с Анной будут проводить больше времени вместе, однако это пророчество не сбылось. Теперь, когда их отношения перестали быть тайной, он не пытался скрывать свои чувства. Каждый день он слушал мессу в личной молельне, а по воскресеньям и большим праздникам, таким как Рождество, Пасха, Троица, и в остальные сорок пять праздничных дней он присутствовал на службах в королевской часовне в Хэмптон-корт вместе с придворными. Обычно он сидел отдельно от всех в королевской ложе под названием «Молельня Святого Дня» на возвышении напротив алтаря. Нередко во время службы король подписывал документы и писал письма. Возможно, именно там во время службы он оставил Анне послание в ее роскошно иллюстрированном часослове, который она купила в Брюгге или Генте, а впоследствии подарила Бесс Холланд³⁶. Желая выразить те чувства, что терзали его душу, он написал Анне по-французски: «Если память о моей любви в Ваших молитвах будет так же сильна, как мое преклонение перед Вами, я не буду забыт, ибо я, Генрих R[70], Ваш навеки». Было что-то кощунственное в том, что он оставил это послание под миниатюрой «Муж скорбей», на которой был изображен коленопреклоненный Христос в терновом венце перед гробом, истекающий кровью от ран³⁷. Анна ответила ему двустишием на английском: «Являйте день за днем мне свою верность, / Взамен получите мою любовь и нежность». Она многозначительно поместила это послание под миниатюрой «Благовещение»: архангел Гавриил объявляет Деве Марии о том, что у нее родится сын³⁸.

21 марта Гардинер и Фокс, промокшие насквозь, забрызганные грязью и без какой-либо другой одежды, кроме той, которая на них была, наконец прибыли в Орвието³⁹. Добившись аудиенции папы, они свели все переговоры к одному вопросу: согласится ли Климент дать легатам полномочия вынести окончательное решение по делу Генриха без права обжалования. В подтверждение своих доводов они передали папе рукопись, которую они между собой называли «Королевской книгой». Первые черновики этой книги и поныне хранятся в архивах. Разные почерки, которыми она написана, подтверждают, что ее главными авторами были Фокс и Гардинер. Им помогали новый духовник короля и капеллан Джон Стоксли и итальянский монах-францисканец Николо де Бурго (принимавший участие лишь в заключительном этапе редактирования текста)⁴⁰.

Спустя почти месяц уговоров и препирательств папа наконец согласился скрепить печатью новый документ, разрешавший Генриху жениться на Анне. Специальным постановлением он также уполномочил Уолси и Лоренцо Кампеджи совместно разобраться в деле Генриха и вынести окончательное решение. Если они признают брак Генриха и Екатерины недействительным, супругам следует разойтись, при этом каждый вправе вступать в новый брак⁴¹.

Фокс покинул Орвието немедленно, однако в Кале его ожидало досадное недоразумение: ему пришлось четыре дня ждать нужный корабль. 2 мая он сошел на берег в Сануидже на побережье Кента и прибыл в Гринвич в 5 часов вечера следующего дня. Генрих тотчас отправил его в покои Анны, временно перенесенные в целях безопасности из-за вспышки оспы ближе к галерее вокруг ристалища. Он хотел, чтобы она первой услышала новости.

Анна выслушала Фокса с большим вниманием. Как сообщил Фокс Гардинеру, который вернулся чуть позже, «она, кажется, приняла известия близко к сердцу, с радостью и успокоением… и пообещала значительное вознаграждение за хорошее исполнение обязанностей». Затем в комнату вошел Генрих, а Анна удалилась. Король принялся внимательно изучать документы, а Фокс тем временем уверял его, что они подали прошение о получении бумаг, точно следуя его наставлениям. По его словам, Климент «сохранил все как есть, не изменив ни единого предложения или слова».

Хотя в целом все так и было, они не учли того, что один из кардиналов, внимательно изучая документ в папской канцелярии, все-таки внес небольшую поправку, прежде чем поставить печать: он слегка изменил формулировку, назвав этот случай беспрецедентным. Климент уверял, что это слово ничего не значит и что он лишь хотел таким образом угодить Генриху, подчеркнув «безграничность его власти». Однако, как и следовало ожидать, при внимательном прочтении стало ясно, что эта якобы несущественная деталь меняла суть документа: теперь появлялась возможность обжаловать вердикт.

Генрих снова позвал Анну и «заставил [Фокса] повторить все сказанное при ней». Она «долго и подробно» расспрашивала его обо всем, что касалось юридической стороны дела. Ее особенно интересовало, как отмечает Фокс, «какую уступчивость и расположение проявил Его Святейшество», то есть каково было личное отношение папы к этому делу. Генрих же был больше обеспокоен неоднозначностью толкования, ибо было не до конца ясно, сохраняется ли за Екатериной право на обжалование приговора. Он сказал, что передаст этот вопрос на рассмотрение Уолси. Аудиенция закончилась тем, что Фокса отправили на встречу с Уолси, который в это время находился в Дарем-хаусе – городской резиденции епископа Даремского. Этот дворец с садами, выходившими на Темзу, считался самым большим объектом недвижимости на улице Стрэнд. Он стал собственностью Уолси в 1523 году, когда ремонтные работы в Йорк-плейс приняли такой размах, что на время место стало непригодным для жилья⁴².

Фокс застал Уолси в постели. К середине следующего дня кардинал лично прочитал все бумаги и нашел их содержание удовлетворительным. Чтобы еще раз все проверить, он приказал Фоксу зачитать текст вслух в присутствии отца Анны и доктора Джона Белла, архидьякона Глостера, опытного юриста-каноника. Два дня спустя кардинал по-прежнему оставался при своем мнении, пока к концу недели доктор Уолман и другие эксперты не выдвинули ряд возражений. Они пришли к мнению, что формулировка документа требует вынесения трех самостоятельных, но связанных друг с другом суждений по различным аспектам дела, что создавало некую двусмысленность, которой могли воспользоваться адвокаты Екатерины⁴³.

В результате Гардинеру снова пришлось отправиться в Орвието и там начать все сначала. Было решено, что пересмотренный и окончательный вариант документа привезет Кампеджи, но наступил июнь, а от Кампеджи не было никаких вестей. Разгневанный Генрих велел Фоксу передать Гардинеру, что «если [Кампеджи] так и не появится, вы никогда не вернетесь в Англию». Однако Гардинер, как ни старался, не мог сообщить ни о чем, кроме «мнимых трудностей и умышленных задержек»⁴⁴.

Внезапно все эти проблемы отступили на задний план, ибо возникла новая угроза: смертельная вирусная эпидемия, получившая название «потливая горячка», охватила Лондон и юго-восток страны. Первые вспышки этой болезни отмечались в 1495, 1507 и 1518 годах, ее симптомами были боль в мышцах, сильные головные и желудочные боли, сопровождавшиеся рвотой, одышка, очень высокая температура и сильнейшая потливость. До сегодняшнего дня врачи и историки медицины не могут однозначно определить природу этого заболевания, последняя вспышка которого была зафиксирована в 1551 году.

Болезнь распространялась со скоростью лесного пожара, вынуждая состоятельных граждан покидать городские дома и бежать с домашней прислугой в сельскую местность. Суды и конторы спешно сворачивали свою деятельность, и только нотариусы процветали, наживаясь на завещаниях. Когда заболела одна из горничных Анны, Генрих поспешил укрыться в Уолтемском аббатстве в графстве Эссекс, взяв с собой ее брата. Сама же Анна отправилась к родителям в Хивер. Узнав, что Джордж тоже заболел, Генрих, испытывая «крайнюю обеспокоенность», снова поспешил переехать, на этот раз в Хартфордшир, поскольку считал, что смерть – не для него⁴⁵.

Вскоре болезнь добралась и до Анны.

С возвращением Анны в Хивер и бегством Генриха в Уолтемское аббатство начинается новая волна любовной переписки между ними. Хотя в письмах нет дат, мы можем довольно точно установить хронологию распространения эпидемии. Брайан Тьюк, недавно пополнивший элитный штат личных секретарей Генриха и назначенный на должность королевского почтмейстера, сообщает Катберту Тансталлу, что болезнь пришла в Лондон в пятницу 5 июня 1528 года – в этот день он поспешил укрыться от нее в приходе Степни. Его страхи были ненапрасными: многие жители умирали в первые четыре часа после инфицирования, а выживали лишь те, кому удавалось продержаться в течение первых суток. Горничная Анны заболела 16 июня, а уже через неделю умерло более сотни жителей Лондона. К этому времени болезнь свирепствовала в пригородах и дошла до Суррея. Вскоре, ко всеобщему ужасу, она добралась до Кента¹.