Словно утопающий, хватающийся за соломинку, Уолси щедро делился с друзьями и недругами доходами от церквей, которые пока еще были под его контролем. Так, Джордж Болейн получил пожизненную годовую ренту 200 фунтов (свыше 200 000 фунтов в переводе на современные деньги)⁵⁶. Однако и это не помогло. Несмотря на огромное количество новых просьб и ходатайств, которыми он забрасывал Генриха в течение 1530 года, он получил от него лишь условное прощение вины. Его доверенное лицо Ричард Пейдж доставил Анне письмо с просьбой вступиться за кардинала, но оно осталось без ответа. По словам Ричарда, «она сказала добрые слова, но вступиться за Вас перед королем не обещала». На самом деле он имел в виду следующее: «Никто не осмеливается говорить с королем в защиту Уолси из страха вызвать недовольство мадам Анны»⁵⁷.

Лишенный возможности приближаться ко двору более чем на семь миль, Уолси возобновил попытки добиться помощи со стороны Франциска и Луизы, а затем отправился в Ричмонд. Там он оставался до начала апреля 1530 года, когда ему было дано разрешение поехать на север для исполнения обязанностей в сане архиепископа Йоркского. Уолси взял с собой крупную денежную сумму, а также положенную ему пенсию в 1000 марок, декоративных тканей и серебряной посуды в достаточном количестве, чтобы разместиться в пяти комнатах⁵⁸, и фактически отправился в изгнание.

К концу ноября Уолси умрет. Решающий удар (фр. coup de grâce) ему нанесли герцог Норфолк и Анна, которые вынудили итальянского врача Уолси Агостино Агостини дать показания против опального кардинала, который якобы вступил в заговор с папой римским, Францией и, возможно, с Карлом с целью восстановления своих полномочий. Вечером 4 ноября Уолтер Уолш, который вместе с братом Анны доставлял ей секретные послания, и, по иронии судьбы, тот самый Гарри Перси въехали верхом во двор замка Кавуд, служившего главной резиденцией архиепископов Йоркских, когда обитатели замка ужинали. Перси арестовал Уолси, в то время как Уолш в капюшоне, скрывавшем его лицо, схватил Агостини и объявил его изменником. Ослабевшего и больного Уолси перевезли в дом графа Шрусбери в Шеффилд-парк, где ему было разрешено отдохнуть до приезда сэра Уильяма Кингстона, который должен был доставить его на юг. Агостини был заключен в Тауэр, потом доставлен в дом Норфолка, где он оставался до тех пор, пока не «запел под их дудку»⁵⁹.

Уолси смог доехать только до Лестерского аббатства, где и скончался после нескольких острых приступов рвоты и диареи. Отныне он более не встанет между Болейнами и монаршей властью. Они верили в то, что будущее принадлежит им, и намеревались воспользоваться этим в полной мере⁶⁰.

Анна понимала, что ее отношения с Генрихом, до сих пор исключавшие физическую близость, не могут длиться вечно. Все шло хорошо, пока они оба преследовали общую цель – брак. Однако месяцы, последовавшие за провалом суда в Блэкфрайерс и отставкой Уолси, стали настоящей проверкой на прочность. Никогда еще перспектива развода короля не была столь призрачной. Генрих по-прежнему был в браке с Екатериной, а Анна была для всех просто «госпожа Болейн» или «госпожа Анна». Да, он пообещал сделать ее своей супругой, а она – подарить ему законного наследника. Теперь, когда в их деле наметился застой, его влечение к ней только усилилось, потому что появилось препятствие, подогревающее страсть. Позже, когда в его жизни вновь наступил подобный период вынужденного воздержания, он признавался, что его одолевают эротические сны. Однако в годы увлечения Анной он не осмеливался заводить интрижку на стороне¹. При дворе было трудно сохранить в тайне личную жизнь – даже в самых уединенных «личных» покоях короля. Придворные и лакеи были повсюду, везде были свои глаза и уши. Кроме того, он не видел достойной особы, с которой мог бы вступить в любовную связь. Анна заставляла его ждать, сам же он искренне полагал, что будет верен ей всегда, как его отец был верен его матери. По словам придворных, наблюдавших за их отношениями, король был так сильно влюблен в Анну, что не мог провести в разлуке и больше часа². По-видимому, для него сладчайшим из объятий было то, которого он еще не вкусил.

Для Анны все обстояло иначе. Могла ли она теперь положиться на него в деле о разводе после двух лет неудач? Нерешительность, с какой он действовал в отношении Уолси, заставила ее усомниться во многом. Она связала свое будущее с Генрихом, однако он по-прежнему метался между ней и Екатериной, не в силах сделать выбор между законной супругой и женщиной, брака с которой он так страстно желал. Она терзалась сомнениями не впервые. Когда Генрих дистанцировался от нее во время эпидемии потливой горячки и уехал в Хансдон, она повиновалась его совету «гнать из головы дурные мысли» о его неверности и довериться торжественному заявлению короля: «…где бы я ни находился, я все время с Вами», скрепленному подписью «Генрих неизменно верный». Однако ей было недостаточно высокопарных заверений. Она знала: чтобы сдвинуться с мертвой точки, ей необходимо закалить его характер. Если она пока не может стать законной супругой Генриха и соправительницей, то при содействии своей семьи она может стать для него помощницей в управлении страной, как это делали мать и сестра Франциска, чему она была свидетельницей, живя при французском дворе. Стремление Анны во что бы то ни стало стать королевой не означает, что она была беспринципной карьеристкой. Напротив, ей не терпелось воплотить в жизнь те идеалы и принципы, которые она исповедовала.

12 октября, через три дня после того, как Уолси было предъявлено обвинение в том, что он посмел поставить интересы папы римского выше интересов короля, посол Франции Жан дю Белле, последние недели находившийся на своем посту, в зашифрованном донесении, адресованном герцогу де Монморанси, прямо высказался о том, что Анна и ее отец (фр. Monsieur Boullan et la Demoiselle) вознамерились прибрать власть к своим рукам. По его словам, отец Анны признался в том, что другие члены совета, даже герцог Норфолк и герцог Саффолк, больше «не пользуются доверием, за исключением тех случаев, когда его оказывает [Анна], если пожелает», и что «это столь же истинно, как и Святое Писание». Он не мог не заметить, что Саффолк был вычеркнут из списков: к концу года он все реже появлялся на заседаниях совета вовсе не из-за лености, как это принято считать, а по причине растущей неприязни к Анне. Она отвечала ему тем же. Прекрасно зная о его истинном отношении к ней, а главным образом об отношении к ней его жены, она будет впредь отвечать язвительными выпадами на любую колкость с их стороны. Этот обмен «любезностями» вскоре стал столь ожесточенным, что как-то раз Анна обвинила Саффолка в попытке растления его собственной дочери. Среди других, кто выводил ее из себя, была также Гертруда Блаунт и еще две придворные дамы Екатерины³.

Дю Белле рекомендовал Монморанси содействовать тому, чтобы в «общей дипломатической миссии по делам Франции» участвовал брат Анны Джордж, которого он называл «маленьким принцем» семьи (фр. petit prince) и которому предстояло стать особым послом в Париже⁴. Своим назначением на столь высокий дипломатический пост Джордж был обязан исключительно вмешательству Анны. С учетом того, что ему едва исполнилось двадцать пять лет и у него не было никакого дипломатического опыта, это был довольно рискованный выбор. Анна, понимая это, через отца попросила дю Белле проследить за тем, чтобы Джордж был принят с особыми почестями. Ему не только должны были оказать радушный прием высокопоставленные придворные, имена которых указала сама Анна, но его полагалось встретить с таким же уважением, каким пользовался его отец, дипломат с большим опытом, даже если, как язвительно заметил дю Белле, все остальные сочтут, что эти церемонии больше напоминают фарс⁵.

Анна требовала свежих решений не только в политике, но и в архитектуре. Спустя всего два дня после того, как Уолси отказался от своей собственности в пользу короны, она, ее мать и король в сопровождении Генри Норриса тайно отправились на королевской барке в Йорк-плейс в Вестминстере для осмотра новых владений. Там они внимательно наблюдали за тем, как королевские служащие составляли подробную опись имущества опального кардинала. Не прошло и нескольких недель, как Генрих и Анна представили королевскому архитектору Джеймсу Нидхему планы строительства нового дворца, который должен был называться Уайтхолл. По своему размаху их грандиозный замысел значительно превосходил строительные планы Уолси и предусматривал новые жилые помещения, обширные сады, поле для турниров, теннисные корты, лужайки для игры в кегли, арену для петушиных боев и охотничьи угодья. Арена для петушиных боев должна была иметь отделку из цветного камня с изображением животных, позолоченные флюгеры и сиденья, предназначенные специально для Генриха и Анны, которая была большой любительницей таких зрелищ. Она уговорила Генриха построить такую же арену в Гринвичском дворце. Позже она потребовала соорудить деревянные клетки для «павлина и пеликана, привезенных для короля из Ньюфаундленда [то есть Северной Америки, что позволяет предположить, что Анна называла павлином обыкновенного индюка]», чтобы закрывать их на ночь, поскольку «своим шумом они тревожили ее сон ранним утром». Новый охотничий парк в Уайтхолле с пернатой дичью и кроликами, которых выращивали в близлежащих хозяйствах, предполагалось огородить рвом и внутренней стеной, протянувшейся на две мили вдоль южной, западной и северной сторон дворца. Венцом строительных и ландшафтных работ должен был стать Сент-Джеймсский дворец на другой стороне охотничьего парка, предназначавшийся для будущего сына и наследника Генриха и Анны⁶.