Однако Генрих тревожился не только насчет предстоящего саммита, в целесообразности которого он сильно сомневался. Остается неизвестным, советовался ли он или доктор Баттс с врачом, наблюдавшим Анну, доктором Ричардом Бартлетом (или Бартлотом) относительно ее беременности. Так или иначе, опасения короля оказались небеспочвенными²⁹. В конце июля или в первых числах августа, после возвращения Джорджа из Франции, когда Генрих и Анна во время несколько сокращенного летнего путешествия по стране находились в Суррее, у нее начались преждевременные роды, закончившиеся рождением мертвого младенца[108]. Комната, предназначавшаяся для родов, пустовала, а Анна, как только смогла встать с постели, закрылась от всех в личных покоях³⁰. Что ж, первый ребенок – дочь, второй родился мертвым. Трудно представить более трагический поворот судьбы на пути к долгожданному успеху. Генрих был опустошен и раздавлен. Все это было ему до боли знакомо.

Состояние неопределенности, в котором пребывал Генрих, омрачили новости из Рима. Климент умирал от рака желудка, и вскоре должен был собраться конклав для избрания нового папы. Как все сложится, когда его преемник вступит в должность? Возможно, альянс Рима и Франции рухнет? Однако если это случится, пойдет ли новый папа на укрепление союза с Карлом? По мнению Генриха, это было бы еще хуже.

При таком обилии личных и политических поводов для беспокойства привязанность Генриха к Анне заметно ослабла, пусть даже на короткое время. Пара теперь редко появлялась на публике вместе, и Генрих стал заглядываться на других женщин. В сентябре он начал флиртовать с одной из них. Личность ее нам неизвестна, однако совершенно точно это была дама из свиты Анны с консервативными религиозными взглядами. Нет никаких свидетельств того, что Генрих с ней спал³¹.

Эта история вышла за пределы обычной размолвки между влюбленными, когда вышеупомянутая дама прислала восемнадцатилетней принцессе Марии записку утешительного содержания, в которой она просила девушку «не падать духом, ибо все ее несчастья закончатся раньше, чем она того ожидает». Анну более всего расстроили заверения дамы в том, что «как только представится случай, Мария увидит, что перед ней истинный друг и верный слуга». Анна, еще не оправившаяся после рождения мертвого младенца и чувствовавшая свою незащищенность, сочла это оскорблением для себя как королевы и потребовала отослать даму подальше от двора. Прежде такие требования не вызывали у Генриха никаких возражений. Сейчас же ее протест обернулся против нее: она лишь разозлила короля. Он не был готов к тому, чтобы выслушивать упреки от жены или препираться с ней из-за дочери, которую он любил и которая была дорога ему как своя плоть и кровь несмотря на то, что она была на стороне матери. «В страшном гневе» он вышел из комнаты, «громко жалуясь на то, что она докучает ему своими слишком настойчивыми просьбами и домогательствами»³².

Надеясь найти выход из этой непростой ситуации, Анна попросила жену своего брата, Джейн Паркер, помочь ей устранить таинственную «доброжелательницу». Она решила, что может довериться Джейн. Вместе они разработали план, как избавиться от соперницы: Джейн должна была затеять с ней «что-то вроде» ссоры в расчете на то, что Генрих, не любивший лишнего шума, отошлет ее сам, сочтя ситуацию слишком утомительной. Отмечая, что Джейн «вступила в заговор», Шапюи, возможно, подразумевал участие в нем и других членов семьи Болейн. Как бы то ни было, все пошло не так, как было задумано, и закончилось тем, что к Рождественским праздникам отстраненной от двора оказалась сама Джейн, а не соперница Анны³³.

Не стоит придавать слишком большого значения этому инциденту: та дама из свиты Анны вскоре была позабыта, и мы даже не знаем ее имени. «Молодая леди, которой король недавно оказывал знаки внимания, больше не пользуется его расположением»,– сообщал Шапюи Карлу в послании, приуроченном к Новому году. Это объясняется тем, не без ехидства замечает он, что «ее место заняла» одна из кузин Анны, предположительно кто-то из дочерей сэра Джона и леди Энн Шелтон. Это могла быть Мэри Шелтон, но скорее всего, речь шла о ее сестре Маргарет. Впрочем, не успели высохнуть чернила в его письме, как Шапюи, уже привыкший к тому, как быстро возникали и тотчас затухали сплетни в замкнутом мирке королевского двора, уже склонялся к мысли о том, что все эти слухи были сильно преувеличены. Отношения Генриха и Анны были бурными, но прочными. Размышляя о природе этих отношений, посол пришел к выводу, что именно такие эмоциональные «горки» и придавали им особую остроту³⁴.

Действительно ли имел место роман с одной из сестер Шелтон – неизвестно, однако слухи убеждают нас в том, что это так. Придворные охотно подхватывали подобные сплетни главным образом потому, что Анна не оправдала надежд Генриха на скорое рождение наследника, в отличие от Елизаветы Вудвилл, подарившей нескольких сыновей своему супругу Эдуарду IV. Плодовитость Вудвилл была гарантией незыблемости ее положения: она могла снисходительно относиться к увлечениям и романам своего супруга, в то время как для Анны сама мысль о появлении соперницы была невыносима, поскольку она видела в ней реальную угрозу. Сплетни и пересуды придворных превратили победоносного сокола в добычу для ненасытной ревности. Опасные времена наступили не только для противников Генриха и Анны, но и для самой Анны.

Пока Генрих и Анна пытались упорядочить свою повседневную жизнь, Анне приходилось искать баланс между материнскими чувствами и той общественной ролью, которую предписывал ей статус королевы. Генрих, будучи младшим сыном короля, в раннем детстве был предоставлен заботам матери, однако его дочь Елизавету и он, и парламент рассматривали в качестве наследницы престола, и таковой она должна была оставаться до появления у королевской четы сына. По этой причине Генрих настаивал на соблюдении правил, предписанных протоколом в отношении воспитания наследника, и контролировал все сам. Согласно этим правилам, Анна не должна была кормить дочь грудью, поскольку считалось, что это препятствует наступлению последующих беременностей¹. По традиции для этих целей нанималась кормилица, как правило – жена одного из доверенных слуг королевы. Кормилицей дочери Елизаветы Вудвилл, Сесилии, была Изабель Стидольф, жена Томаса Стидольфа, служившего у нее сборщиком податей, а кормить и нянчить Елизавету была назначена Агнес Пенред (или Пендред), первая супруга Томаса Пенреда, которая впоследствии будет составлять компанию леди Лайл в игре в карты².

Вопрос о дальнейшем воспитании и образовании Елизаветы был решен, когда ей исполнилось три месяца. Была назначена гувернантка, так называемая «госпожа наставница». Вместе с ней и с няней девочку в паланкине отправили в старый дворец Хэтфилд в Хартфордшире в 25 милях к северу от Лондона, ранее конфискованный Генрихом у епископа Илийского. В пути предполагалось сделать остановку на ночлег во дворце Элсинг в Энфилде в графстве Мидлсекс. Впоследствии планировалось перевезти Елизавету в Элтемский дворец, где Генрих провел большую часть своего детства. В протоколе совета ее путешествие было подробно расписано:

К среде на следующей неделе Ее Высочество принцессу следует перевезти в Хэтфилд, в ночь на среду сделав остановку для отдыха и ночлега в доме графа Ратленда в Энфилде, а затем доставить на следующий день в Хэтфилд, где она будет пребывать в окружении тех родственников и слуг, которых определил и назначил по его усмотрению Его Величество король³.

Дама, которую Генрих назначил присматривать за своей дочерью, была леди Маргарет Брайан, мать сэра Фрэнсиса Брайана, которая уже выполняла подобные обязанности при принцессе Марии и Генри Фицрое⁴.

С этого времени участие Анны в воспитании дочери сводилось к тому, что она навещала Елизавету, виделась с ней, когда ее привозили ко двору, писала письма леди Брайан и покупала дочери подарки и одежду. Она следила за тем, чтобы у Елизаветы было все самое лучшее. Она специально отправила к ней своего личного портного Джона Ската, чтобы тот снял мерки, по которым для принцессы были изготовлены модные головные уборы, в том числе три чепчика: из пурпурного атласа с богато отделанным золотой сеткой верхом, из белого атласа, тоже с золотым верхом, и из атласа малинового цвета, каждый из которых стоил 3–4 фунта (то есть 3000–4000 фунтов на сегодняшние деньги). Также Анна заказала для дочери «два парика»[109] и послала малинового атласа и бахромы такого же цвета для отделки изголовья ее колыбели. Если чепчики и капоры не устраивали Анну или ребенок вырастал из них, она отдавала их на переделку «по вкусу Ее Величества»⁵.