Анна обожала Пуркуа. Фрэнсис Брайан, которому первоначально предназначался этот подарок, сообщал в письме леди Лайл, что песик «так понравился королеве, что оставался у меня на руках не более часа, поскольку Ее Величество забрала его у меня»³⁶. Почти два года Пуркуа весело сопровождал Анну повсюду, но все закончилось трагически – по недосмотру он выпал из окна и погиб. Леди Лайл узнала об этом печальном событии от Марджери Хорсман. Тем временем никто не решался объявить о случившемся Анне, зная, как она дорожит своим любимцем. Было решено не тревожить Анну, «пока Его Величество не найдет нужным сообщить ей об этом». (Генрих, который очень любил собак и в свое время заплатил солидное вознаграждение людям, нашедшим его пропавших спаниелей Ката и Болла, хорошо понимал, насколько это известие расстроит его супругу.) Хорсман посоветовала леди Лайл иметь в виду, что «Ее Величество больше ценит кобелей»³⁷ на тот случай, если та надумает подарить Анне новую собаку.

Нередко истинной целью тех, кто пытался снискать расположение Анны, было привлечь внимание короля или становившегося все более могущественным Томаса Кромвеля, которого Генрих в апреле 1534 года назначил своим первым секретарем. Именно эту тактику избрала леди Лайл, когда они вместе с супругом попытались спасти принадлежавшую им дамбу на реке Амберли в Девоне вопреки закону о сносе речных плотин, мешающих судоходству. Местные власти проигнорировали предоставленные супругами документальные заверения в том, что плотина не препятствует навигации. Кроме того, к этому времени было уже снесено несколько плотин, принадлежавших Генриху и Анне, поэтому обращение леди Лайл к королеве с просьбой «подействовать на Его Величество короля, лорд-канцлера или господина секретаря» было заведомо провальной затеей. Как сообщил виконту и леди Лайл их личный агент при дворе Джон Хьюси, «господин секретарь весьма серьезен в этом вопросе и не проявит никакого снисхождения»³⁸.

Большего успеха достиг Джон Крэйфорд, магистр Клэр-колледжа в Кембридже и вице-канцлер[104] Кембриджского университета. В июле 1535 года он почтительно обратился к Генриху с прошением восстановить юридическую справедливость в вопросе налогообложения: новые налоги должны были касаться состоятельного духовенства, однако распространялись и на университетских преподавателей, имеющих весьма скудный доход. Он также написал об этом Анне. Она с сочувствием отнеслась к его просьбе и поставила вопрос об этой вопиющей несправедливости перед Генрихом. Поначалу Генрих не предпринял никаких действий, и Крэйфорд был вынужден написать ему снова. На этот раз вмешательство Анны подействовало: на сессии парламента, начавшейся 4 февраля 1536 года, Генрих восстановил справедливость³⁹.

Еще до своей коронации Анне удалось одержать победу над Уолси и защитить от обвинений в ереси доктора Роберта Формана. В книге Джона Фокса 1583 года «Деяния и памятники» (Acts and Monuments), известной также под названием «Книга мучеников» (Book of Martyrs), имеются свидетельства о том, какую роль сыграла Анна в освобождении из тюрьмы Томаса Патмора, пастора-евангелиста из местечка Мач-Хэдем в Хартфордшире⁴⁰. Уильям Латимер рассказывает о том, как французская аристократка, некая «госпожа Мэри», вынужденная бежать в Лондон по религиозным убеждениям, была настолько тепло принята Анной, что, по ее собственному признанию, изгнание дало ей больше, чем пребывание на родине. Анна также была готова дать прибежище немецкому протестантскому реформатору и педагогу Иоганнесу Штурму, известному своим умом и «большой скромностью», однако он не принял ее предложения⁴¹. В мае 1534 года она вступилась за Ричарда Хармана, который по настоянию Уолси был исключен из торговой компании купцов-авантюристов за то, что привозил Саймону Фишу экземпляры Нового Завета Тиндейла. В письмах Кромвелю с ее личной печатью она требует восстановить его членство в компании и разрешить вернуться на родину «как можно скорее, в чем ему следует оказать всевозможное содействие»⁴².

В марте 1534 года Анна способствовала освобождению из тюрьмы Николя Бурбона, еще одного реформатора и поэта, бывшего наставника дочери Маргариты Ангулемской, Жанны. За эпиграммы, которые он сочинял в адрес инквизиторов Сорбонны, его отправили в тюрьму, а на все его имущество, включая ручного соловья, был наложен арест. Бурбон приписывал свое освобождение вмешательству Франциска, однако из некоторых его записей следует, что инициатива все-таки принадлежала Анне⁴³. После освобождения он уехал в Лондон, где Анна поселила его сначала у Уильяма Баттса, а позже у Корнелиуса Хейса и его супруги. Он был столь благодарен Анне, что выразил свою признательность в стихах. Другие хвалебные стихи он посвятил Гансу Гольбейну, который дружил с Баттсом и Хейсом и написал несколько карандашных и живописных портретов Бурбона. «Сам Апеллес не мог бы изобразить меня лучше, чем это сделал Ганс»,– восклицает он в одном из своих стихотворений⁴⁴.

Анна нашла для Бурбона работу, предложив ему стать педагогом-наставником для своего племянника и воспитанника Генри Кэри, сына Генри Норриса, а также Томаса, сына Бриджет Уилшир от брака с сэром Николасом Харви. Мальчикам было, предположительно, от шести до десяти лет, и обучение проходило на дому, в покоях Анны. Специально для них Бурбон написал свою вторую книгу «Педагогейон» (Opusculum puerile ad pueros de moribus, sive paidagōgeion («Школа молодых пажей»), которая была издана в Лионе после его возвращения во Францию в конце 1535 года⁴⁵.

По примеру своего отца, брата Джорджа и невестки Джейн Паркер Анна оказывала покровительство отдельным ученым-богословам, среди которых были Николас Хит и Томас Тирлби, ставшие впоследствии епископами, а также Уильям Билл, будущий настоятель Вестминстерского аббатства. Необыкновенную щедрость Анны по отношению к ученым отмечал известный профессор Кембриджа Джон Чик, который впоследствии женился на одной из дочерей Элизабет Хилл, фрейлины королевы. В сентябре 1535 года он, выступая перед студентами, сказал, что достаточно кому-то из личных капелланов Анны порекомендовать ей способного студента, и она окажет ему поддержку. Анна финансировала Оксфордский и Кембриджский университеты: в первый год своего правления она пожаловала каждому из них по 40 фунтов, а впоследствии выделяла по 80 фунтов ежегодно. Она внимательно следила за карьерой своих подопечных, в числе которых был и монах-послушник Джон Эйлмер, обучавшийся в Кембридже и обративший на себя внимание королевы благодаря «успехам в учебе, примерному поведению и добродетельному послушанию». Действуя от его имени, Анна написала Уильяму Торнтону, настоятелю монастыря Святой Марии в Йорке, который, прервав учебу Эйлмера, отозвал его в монастырь, чтобы тот «вернулся к насущным заботам, не отвлекаясь на вопросы, отягощающие ум». Заскорузлость Торнтона досаждала Анне, и она приказала ему вернуть Эйлмера в университет, обеспечив его «денежным содержанием, достаточным для продолжения обучения». В случае отказа Торнтон должен был предоставить «письменное объяснение причин, по которым он задерживает исполнение нашей вышеозначенной просьбы»⁴⁶.

Анна настолько живо интересовалась делами религиозной реформы, что держала при себе целую когорту священников-евангелистов⁴⁷. Помимо Уильяма Латимера и Николаса Шекстона, заботам которых она вверила епархию Солсбери, в этот круг входили воинственно настроенный евангелист из Кембриджа Хью Латимер, которого в 1530 году Анна назначила придворным проповедником на время Великого поста, Джон Скип, сменивший Шекстона в должности альмонария королевы, Роберт Синглтон и Мэттью Паркер. Синглтон, которого нередко называли «светочем и светилом» при дворе Анны, также был осведомителем на службе у Кромвеля, помогая разоблачать мятежных папистов. Паркера Анна переманила к себе на службу из колледжа Корпус-Кристи Кембриджского университета в 1535 году. Возможно, она была знакома с его матерью, Элис Монинс (или Монингс) из Кента. Она настолько доверяла ему, что пожелала сделать его духовником своей дочери, а уже в 1559 году Елизавета, став королевой, назначила его епископом Кентерберийским⁴⁸.