Они бы с удовольствием поведали вам все это, если бы вам удалось миновать вооруженную охрану около уютного, симпатичного, не очень дорогого дома Мартина Маккензи (четыре спальни, комнаты на разных уровнях), за который работодатели Маккензи взимали с него весьма умеренную ренту. Маккензи — крепкий мускулистый субъект с квадратным лицом и чуть заметной сединой, свидетельствовавшей о том, что ему уже пятьдесят шесть, — не видел ничего необычного в том, что вокруг его дома постоянно прогуливались вооруженные ребята. Такие же вооруженные парни охраняли и его рабочий кабинет.
Как уже было сказано, в то утро — ясное прохладное воскресное утро — он прибыл на службу вовремя. Ровно в 7.25 по среднеамериканскому времени синяя штабная машина подкатила к центральному входу трехэтажного здания, расположенного приблизительно в двадцати милях от оживленного центра города Омаха в штате Небраска. Точное расстояние не имеет существенного значения, хотя по меньшей мере сто шестьдесят восемь офицеров ГРУ — Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии — могли бы указать вам это расстояние с точностью до сантиметра. С другой же стороны, им, возможно, неизвестно, что геральдическим цветком штата Небраска является золотарник, а геральдической птицей — западный жаворонок; увы, в столь печальном невежестве следует винить систему среднего образования в Советском Союзе и московское общество птицелюбов.
Конечно, сия постройка вряд ли является культурным памятником. Это просто большой корпус прямоугольной формы, украшенный многочисленными антеннами на крыше, — функциональное здание, чей архитектурный стиль иногда называют «государственно-экономным». Без орнаментальных изысков на фасаде, оно не отличается красотой и не отражает какой-либо определенный вкус, хотя и безвкусным его не назовешь. Венчая вершину зеленого холма на военно-воздушной базе Оффатт, сие строение вмещает штаб Стратегического авиационного командования США. Вы, конечно, помните Стратегическое авиационное командование (САК) — изюминку американских ВВС. «Мир — наша профессия!» Помните? Тяжелые бомбардировщики стратегического назначения и межконтинентальные баллистические ракеты! Помните? Ну да, все это находится в ведении Стратегического авиационного командования.
Когда штабная машина притормозила у главного подъезда и похожий на гончую майор с короткой армейской стрижкой выпрыгнул из передней дверцы, чтобы открыть заднюю, вооруженные часовые, замершие по углам портика, вытянулись по стойке «смирно» и приготовились поприветствовать Мартина Маккензи. Как только он появился из машины, четверо стражей — подтянутые пареньки в форме ВВС (береты, высокие ботинки и пистолеты с перламутровыми накладками на рукоятках), резко взметнули ладони к головным уборам с синхронностью, которая сделала бы честь кордебалету «Радио Сити-холла». Мартина Маккензи всегда приветствовали таким образом, ибо такое приветствие полагалось ему по рангу — как главкомстратаву. То есть Главнокомандующему Стратегическим авиационным командованием. Ему отдавали честь, воздавали официальные протокольные почести, предоставляли в его распоряжение лучшие кабинеты с ковровым покрытием, обеспечивали ренту с большой скидкой и жалованье, чуть больше, у слесаря — члена профсоюза. Да, он получал больше, чем слесарь — член профсоюза, ибо ведь никто не станет утверждать, что слесари — члены профсоюза все как один перерабатывают — во всяком случае, при двойных сверхурочных. Генерал Мартин П. Маккензи — он, между прочим, получил свои четыре звезды на погоны не за красивые глаза — четко отсалютовал в ответ, взмахнув рукой выверенным снайперским движением и умудрившись одновременно отдать честь двум часовым справа и двум слева. Отдавая честь, он машинально оглядел всех четверых с ног до головы и удостоверился, что цвет лица и состояние формы у всех отличаются свежестью и чистотой, как то и должно быть. Все это он проделал, не сбившись с чеканного шага, и подошел к двери как раз в тот момент, когда майор Уинтерс распахнул ее перед ним со сноровистой почтительностью, какой и должен обладать адъютант главкомстратава.
Вестибюль представлял собой просторное помещение, перегороженное двумя турникетами, со столом дежурного в центре. Маккензи направился прямехонько в узкий проход между столом и турникетом, шагая уверенно и стремительно, точно намереваясь прошмыгнуть в проход без всякой помехи.
— Сэр? — обратился к нему восседающий за столом дежурный сержант.
Генерал подавил улыбку, довольный тем, что сержант службы безопасности начеку и четко выполняет требования устава караульной службы.
— Ваш пропуск, сэр?
Главкомстратав остановился и позволил сержанту сверить свое лицо с фотографией на пропуске, приколотом к левому лацкану кителя. Более года назад сидевший за этим столом дежурный сержант службы безопасности штаба, узнав главкома, уважительно пропустил его внутрь без лишних формальностей — с катастрофическими для себя последствиями. Сей болван ныне служил на далекой арктической базе, являя сослуживцам печальный пример маниакальной страсти главкомстратава к тотальной безопасности вверенного ему объекта. Этот же сержант, тщательно разглядев пластиковую карточку, кивнул и радостно произнес:
— Благодаря вас, сэр!
Часовые у дверей в главный коридор встали по стойке «смирно», когда генерал Маккензи прошествовал мимо них, а майор Дуглас Уинтерс на секунду задумался, куда теперь: в кабинет или в бункер. Командный пункт Стратегического авиационного командования был расположен в большом железобетонном бункере на глубине сорок футов под землей, и утренний доклад разведки всегда проходил в этом подземном редуте. Впрочем, генералы САК могли наблюдать за брифингом непосредственно из своих кабинетов по внутренней сети цветного телевещания — в этом заключалась одна из их должностных привилегий. Кабинет на втором этаже был более доступен и удобен, и поскольку сегодня был воскресный день — день отдохновения практически для всех граждан страны, за исключением офицеров САК, профессиональных футболистов и христианских священнослужителей, логично было предположить, что генерал Маккензи направится к себе в кабинет. И именно по этой причине адъютант безмолвно решил, что главкомстратав выберет бункер.
— В «яму»! — отрывисто бросил генерал.
Именно так — «ямой» — люди в Оффатте называли бункер командования. Кодовое название бункера было «Мягкая посадка», но почти все штабные офицеры называли его либо КП, либо «ямой». Довольный тем, что он хоть раз верно угадал намерение шефа, Уинтерс последовал за Маккензи через вращающиеся двери вниз по лестнице, а затем по зигзагообразным коридорам внутрь земной толщи. Зигзаги подземных переходов должны были амортизировать силу взрывной волны в случае ядерной атаки противника; встроенные в стены телекамеры следили за идущими, а вооруженные люди, сверявшие лица с фотографиями на пропусках и удостоверениях личности, выполняли ту же функцию, что и вооруженные люди наверху, — не пускали на объект посторонних. Когда Маккензи и Уинтерс миновали первый контрольно-пропускной пункт, охранник снял трубку своего телефона и передал по цепочке тревожный сигнал:
— Он спускается! — Так он предупреждал ребят на командном пункте.
— Отлично! Кофе готов! — последовал ответ.
Да, кофе был готов — как всегда, в 7.28 в те дни, когда главкомстратав не находился в отъезде. Горячий черный с одним кусочком сахара. В 7.28.30 Маккензи и Уинтерс вошли в просторный двухуровневый зал (140 футов в длину, 39 футов в ширину, 31 фут в высоту) и поднялись прямо на второй уровень, где телефоны, столы и стулья штаба боевых действий выстроились полукругом перед «ситуационным дисплеем операций». Это СД0 — куда более жизнеспособный, чем горячечное изобретение наших юнцов, обозначаемое теми же буквами, которые в 1968 и 1969 годах плясали на первых полосах газет[29], состоял из двух подвижных панелей (двадцать на восемь футов) на трамвайных рельсах. Обычно эти панели сдвигались в сторону, и под ними открывалась большая политическая карта мира. На панелях были изображены всемирная погодная карта, «графики развертывания сил», а также таблицы с указанием оперативной готовности всех пусковых ракетных установок и эскадрилий стратегических бомбардировщиков США. Над раздвижными панелями и картой мира вытянулись циферблаты часов, показывающих время в Пекине, Москве, Лондоне, Вашингтоне и Омахе, штат Небраска. Толстые прорезиненные кабели змеились от двух мобильных телекамер, притулившихся в центре зала, а слева у контрольного пульта, обремененного тремя телефонами и множеством кнопок и тумблеров, сидел дежурный офицер — им всегда был хладнокровный и рассудительный многоопытный полковник, почти начисто лишенный нервов. Перед полковником стояли черный, красный и золотой телефоны, имевшие каждый свое предназначение, а также картонный стаканчик с горячим кофе и овальная пепельница, испещренная китайскими иероглифами, которую какой-то штабной юморист приобрел в Гонконге. Это был единственный легкомысленный предмет на КП. Атмосфера здесь была не слишком мрачной, но серьезной, и все тридцать с лишком офицеров ВВС, расположившихся на нижнем уровне (весьма разношерстная компания — от блондинки-сержанта связи до лысеющего подполковника, большого доки по части радарного гуляния), работали без излишнего напряжения, но целеустремленно и сосредоточенно. В 7.29 — как раз в то мгновение, когда Маккензи сел за свой стол и перед ним тотчас оказалась кружка дымящегося кофе, — худощавый капитан военно-воздушной разведки подошел к большой карте и взглянул на бумаги, приколотые к своему планшету. Через тридцать секунд на телекамерах замигали красные лампочки, и негр-летчик передал капитану особый фонарик, который проецировал на карту световую стрелку. Тридцать секунд спустя, когда настенные часы показали 7.30, капитан-разведчик заговорил.
